Не отпускай меня

      Я хочу взять острый нож и перерезать себе вены. Просто так, потому что. Осточертело все.       Как же я люблю книги. Пара страниц — и все уже хорошо. Либо очень плохо. А если хочется, можно тут же узнать, что же будет в конце. В книгах нет неопределенности, гнетущего ожидания. Она уже написана.       Автор завершил историю, и тебе не нужно страдать неизвестностью. А в жизни все не так. Все концовки открыты, персонажей ты знаешь в лицо, да и сам являешься одним из них. И кто знает, что тебя ожидает в будущем? Какую смерть ты встретишь, сколько боли перетерпишь, сколько вынести тебе суждено?       Конечно, ты можешь попытаться прожить свою жизнь счастливо, но чем плох выбор закончить свою историю самостоятельно? Конечно, по мне будут плакать родные и друзья, но не хочу я больше вариться в своей реальности. И делать ничего не желаю, чтобы ее исправить. Да, я эгоист, идиот, ублюдок, не умеющий ценить то великое, что даровано мне высшими силами. Я согласен, если вас это успокоит.       Я ведь так ждал тебя. Каждую минуту своей жизни, с замиранием сердца проверял запястье, если чувствовал, что его щекочет. Об этом мне рассказывала мама: когда мой соулмейт будет готов встретиться, Имя проявится на запястье, написанное его почерком, словно он заранее распишется на мне, обозначая, кому именно принадлежат мои сердце, душа и тело. Сперва я почувствую щекотку, затем покалывание, даже боль, ведь Имя проступает на коже ранами, чтобы превратиться в шрамы, оставшись на мне навсегда.       Она рассказывала мне о процессе создания уз, поглаживая свое собственное Имя, сложившееся на тонком запястье папиным размашистым почерком. Такая любовь теплилась в ее глазах, что я не мог оторвать от нее зачарованного взгляда, как и каждый раз, когда видел, насколько близки они с папой. Мне настолько хотелось узнать Имя своего соулмейта, встретить его в своей жизни, создать крепкие, надежные узы, ощутить настоящую любовь, что я заранее дал себе обещание стать самым надежным партнером. Я бы купал его в нежности, стал бы для него надежным тылом, страстным любовником, верным другом — кем угодно. Он будет моим главным приоритетом, единственным, что имеет настоящее значение в моей жизни. Я отдал бы ему всего себя.       Мне очень повезло в жизни. Моя семья крепкая, друзья настоящие, я определился с мечтой и знал, как ее исполнить, судьба уберегла меня от ран на сердце, которые щедро раздавала другим людям. Я никогда не связывался с плохими компаниями, не делал глупости, не обзаводился вредными привычками, мои цели всегда четко отображались в голове, и я шел к ним стремительными, широкими шагами.       Но, оказывается, везением меня наградили не просто так. Мне просто дали возможность насладиться жизнью, чтобы в итоге сломать меня, нанеся удар, что я не в силах вынести.       Потому что из всех людей на свете, именно ты отказался от меня.

***

      — Кол, я знал, что ты счастливчик, но чтобы получить Имя раньше всех! Вау! Но с каких хренов я узнаю это от Хло?! Бро, она что, дороже тебе, чем я? — орет Тревор, ворвавшись в класс. Все одноклассники сперва уставляются на него, потом на меня, спокойно уткнувшегося в книгу по истории искусства, и, как по команде, со всех сторон начинают аплодировать и присвистывать.       — Ну хватит, ребята, — смеюсь я, уже отбиваясь от нахлынувшей к моей парте волны подростков во главе с громким Тревором, но я не против. Наоборот, мне до жути приятно, бесконтрольная улыбка растягивается от уха до уха, и я прикрываю рукой свое распухшее запястье, чтобы скрыть почти проступившее Имя второй половинки от их любопытных глаз. Нет, его никто не увидит. Сперва я сам насмотрюсь на него как следует, а уже потом прокричу всему миру, насколько я счастлив.       — А кто это?       — Мужчина или женщина?       — У тебя температура была? Мне мама говорила…       — Очень больно? Знаешь…       — Как ты думаешь, он намного старше тебя?       Со всех сторон на меня сыплются вопросы, а я стараюсь каждого угостить кусочком информации, надежно пряча зудящее Имя. Обычно оно проступает после совершеннолетия, поэтому понятно, что все взволнованы, ведь мне только шестнадцать. Некоторые смотрят с нотками зависти, и она понятна, ведь я и здесь отличился. Лучший ученик школы, хорош собой, отлично сложен, при этом начинающий художник. Уже несколько раз мои картины забирали первые места на городских конкурсах, а в этом году я собираюсь участвовать в международном.       — Кол, ты теперь легально можешь лишиться девственности! Пора воздержания окончена! Бог существует!       — Тревор! — возмущенно вскинулась одна из девушек, как раз таки та, которой я отказал еще в начале учебного года. Хотя все знали, что я не собирался делить себя в интимном плане ни с кем, кроме того, кто предначертан мне судьбой, смельчаки все равно находились.       — А че я? Он даже от порнухи нос воротил, прям как импотентушка. Наверное, поэтому боженька над ним и сжалился, — заржал он, и все подключились к его смеху, включая меня. Я слишком счастлив, слишком доволен, и Трев слишком мой друг, чтобы я реагировал на его неосторожные шутки.       Это все равно правда. Я хранил свои сердце и тело, чтобы подарить всего себя тому единственному, имя которого сложилось на моей руке коротким, деловым почерком, с аккуратными, но очень милыми петельками по бокам. Морган Харт. Твое имя такое красивое. Я уверен, что ты удивительный. Добрый, мягкий, строгий и требовательный, судя по почерку, что так импонирует мне. Будь уверен, я сделаю все, чтобы ты был счастлив со мной.       — А ты не боишься? — неожиданно спрашивает Грегори. Еще один мой друг наряду с Тревором, вот только они полные противоположности. Тревор большой, курносый, веснушчатый, с огненными вихрями под кепкой, которую он снимал исключительно для того, чтобы помыть голову. Он громкий, но добродушный, хотя первое впечатление оставляет не очень хорошее. Он похож на тех подростков, которые в фильмах отбирают у детей мелочь и устраивают одноклассникам тяжелые времена, причем именно таким, как Грег. Грегори вечно уставший, депрессивный, слушает исключительно альтернативный рок и одевается соответственно характеру. Внешностью он похож на эмо: темные волосы, виски выбриты, темные одежды, темные круги под глазами, но обязательно разбавит все это ядовитыми вставками зеленых или розовых цветов, цепями на штанах и браслетами. Он немногословен, а это делает его замечательным слушателем. Отчасти поэтому они с Тревором и признали друг друга.       — Боюсь чего? — уточняю я, с интересом косясь на сидевшего рядом друга, наконец освободившего одно ухо от наушника.       — Что он не оправдает твоих ожиданий, — он со вкусом потягивается и снова ложится на парту, наблюдая за мной карими глазами.       Все замолкают, ожидая моего ответа. Даже Тревор ничего не говорит. Очевидно, этот вопрос беспокоил всех: как можно полюбить человека, которого никогда не видел, которого не знаешь. Он ведь чужой. Он может оказаться плохим, с дурным характером, грубым и жестким. Но ведь соулмейт это не идеал, а дополнение. Половинка, подходящая именно тебе. Не важно, какие у него минусы — ты в силах обратить их в плюсы. Как мои родители.       — А я ничего от него не ожидаю, — отвечаю мягко, ладонью чувствуя жар Имени, — я просто знаю, что все будет хорошо.       Еще с минуту все молчат, пока Грег гипнотизирует меня недоверчивым взглядом.       — Я ща разрыдаюсь, — неожиданно говорит Тревор под общее хихиканье, потому что немногие понимают, что он не шутит. В нашей компании сухариков, которая включает еще одну стервозную особу из другой школы, он — сентиментальная мякоть. Наша вишенка на ядовитом пирожном.       Грег закатывает глаза, а Трев уже разгоняет остальных, скрывая заслезившиеся глаза своим громовым басом:       — Все, поговорили и хватит! Идите, идите, наша секта новых участников больше не принимает! Эу, ты че ща сказал?..

***

      — Не устал еще одно и то же рисовать? — интересуется Холлидей, нависнув над моим плечом. Студия Лондонского университета, куда мы приходили на занятия живописью, освещена яркими лучами солнца, выгодно играя на ее изумрудных волосах — новый цвет, в который она перекрасилась, потому что именно он победил на нашем голосовании в прошлую пятницу. Холли, или Хло, как мы все ее называем, имеет привычку называть вещи своими именами и высказывать свое мнение исключительно тогда, когда никто ее об этом не просит. Но именно за это мы и любим нашу неформалку с черными губами и переизбытком подводки для глаз на лице.       Я не отвечаю, только улыбаюсь, потому что она и так знает ответ. Повторять кистью идеальные линии на запястье, врезавшиеся в кожу в виде тонких рубцов, перерисовывать их вновь и вновь почерком того, кого я уже заочно люблю, стало для меня своеобразным видом интима. Каждый раз, когда я рисовал Имя на разной стадии его проявления, всем телом я ощущал, насколько близки друг к другу наши сердца. Покраснения кожи, каждый оттенок, каждую мелочь я детально прорисовывал в разных ракурсах, при разном освещении, создавая точную копию, вплетая в картину любовь и желание.       А я желаю его. Сильно. Настолько, что возбуждаюсь каждый раз, когда позволяю моим плавным движениям кисти унести мое воображение в мечты. Любимый запах акрила заменяет мне его аромат. Я представляю его кожу, свое имя, вырезанное на ней, завитушки, которые я оставляю в конце росписи. Я думаю о том, что он чувствует, когда смотрит на имя, каким представляет меня и что хочет сделать с его обладателем.       — Какой же ты все-таки извращенец, — Холли подтолкнула меня плечом, возвращаясь к своему мольберту, на ходу встряхивая чистые кисти, — даже не знаю, повезло твоему соулмейту или нет.       — Повезло, — отвечаю я негромко, хотя в помещении, кроме нас, никого не осталось: мы всегда засиживались на занятии, дожидаясь, когда у Трева закончится тренировка по баскетболу, — конечно, ему повезло. Никто не сможет его любить так же сильно, как я.       Хло хохотнула:       — Да уж представляю. Отлюбишь ты его по полной программе.       — И не говори, — я мечтательно всматриваюсь во вновь идеально скопированные буквы. Морган Харт. Мой Морган. Узнав твой пол, я пересмотрел всю информацию о мужской любви. У нас с тобой никогда не будет просто секса. Это будет настоящее, полноценное занятие любовью с человеком, который идеально тебе подходит. Даже если до меня у тебя уже был опыт…       — О, я знаю этот взгляд, — протянула Хло, — застывший взор в сказочное небытие, если продолжишь в том же духе, то придется бежать в туалет, как на прошлом занятии, прикрывая свой элитный стояк альбомом. Хотя мы уже одни, можешь и здесь предаться греховным деяниям, я покараулю.       Я смеюсь и откладываю кисть, официально признавая очередной шедевр завершенным.       — Это больше, чем мастурбация, Хло. Это…       — Ой, все, избавь меня от описания вашего будущего мужеложества.       Я с укором смотрю на нее, но она только пожимает плечами.       — Я просто не понимаю, ты так счастлив, так спокоен. А что, если что-то пойдет не так, как ты себе придумал? — ее голос звучит раздраженно. Впрочем, у нее только два оттенка эмоций: сарказм и раздражение.       — Например, что? — я улыбаюсь, раздражая ее еще больше.       — Например, все! А если он жирный неудачник за тридцать с реально маленьким дружком? Будет пыхтеть там под тобой, — ее передергивает от озвученной визуализации.       — Прекрасно. Значит, я стану тем, кто раскроет его истинный потенциал. Как в постели, так и в жизни.       — А если он актив? — ее лицо вовсе кривится в отвращении.       — Это не важно, Хло. Получать наслаждение…       — Ладно-ладно, проехали. А если он гомофоб?       — Значит, я это исправлю.       — Ты ненормальный.       — Я знаю.       — И я все равно не понимаю. Как можно заранее любить того, кого в глаза не видел?       Тяжелые двери приоткрываются, внутрь просовывается голова Грега, оценивающего обстановку и избавляющего меня от ответа на вопрос, который мне повторяют тысячу раз за день. Грегори не любил людных мест так же, как и новые знакомства. В этом они схожи с Хло, но у нее, помимо нас, есть и другие круги общения.       — О, веселенький адвокат дьявола, заходи, все чисто! — машет Хло рукой и Грегори тут же протискивается между дубовыми дверьми и проходит в студию, на ходу вытаскивая из ушей наушники. — Трев еще на баскете.       — Угу. Зеленый выглядит четко, — замечает он, и Холли гордо вздергивает подбородок, за что он нежно постукивает ее по макушке, словно одобряя действия щенка. Отношения между ними особые, но странные. Хотя мне ли говорить о странности?..

***

      Прошел уже месяц с того момента, как мое Имя проявилось. Но мы до сих пор не встретились. По закону, так как я несовершеннолетний, я не имею права искать информацию о моем соулмейте, а тем более встреч с ним. Обычно Имя проявляется, когда оба соулмейта достигают совершеннолетия. Но когда один соулмейт значительно старше, а другой еще подросток, то Имя может проявиться, как только второй достигнет возраста согласия, но только в том случае, если он готов морально и физически, как я. Бывает, что Имена проявляются слишком рано, иногда слишком поздно, но здесь работает человеческий фактор. Влияет и желание встретиться, и страхи, и жизненные проблемы. Влияет и смерть. Если твой соулмейт погиб до совершеннолетия, твое Имя проявится. Но мама говорила, что чувствуешь ты это по-другому: рука немеет и рубцы постепенно затягиваются, не оставляя даже шрамов.       Где же ты? Почему ты не ищешь меня? Каждый день я проверяю как выгляжу, чтобы понравиться тебе, если ты вдруг решишься найти меня. Укладываю светлые волосы, надеваю лучшую одежду, внимательно отношусь к парфюму и всегда имею с собой запасную рубашку и штаны. Грег только фыркает, Хло подшучивает, а Трев ржет, и только когда никто не видит, доверительно признается, как это мило и теперь он тоже хочет Имя.       Я глажу твое Имя подушечками пальцев. Шепчу тебе через него теплые слова, целую перед сном и на утро, прижимаю к груди, чтобы ты услышал биение моего сердца. Прикрываю его мягкой тканью в холод, а в хорошую погоду всегда подставляю солнцу.       Я показываю, как сильно люблю тебя. Что жду тебя. Кем бы ты ни был, как бы ни выглядел, мне все равно. Я люблю тебя априори. Так где же ты?..       День сегодня пасмурный. Лондонский. О таких днях пишут в книгах, туманных и неприятных, промозглых. Поэтому, выйдя из здания школы, я тут же прикрываю запястье ладонью. Туман становится гуще с каждой минутой, в такую погоду моя мама ненавидит садиться за руль.       — Прекращай это все, он все равно тебя не ищет, — невозмутимо тянет Грег, на что я тут же раздраженно отзываюсь:       — Когда у тебя проявится Имя, я тебе ни черта не подскажу.       — Ага.       — Ну, че по чем? Мне бы бургерес ща ваще в кайф зашел! — Тревор налетает на нас сзади, обнимает своими руками и мы тут же подгибаемся под его весом. — С сыром, беконом и картохой!       — Кто-то собирался сесть на диету, — напоминаю я, но Трев отмахивается:       — Ма говорит, что все хорошие дела начинаются с понедельника, а сегодня вторник!       — Так ты начал вчера, нет?       — Ну бро-о, ну харе, ну как мне играть без защитного слоя, команда из западной такая противная, — капризничает он, и тянет нас за ворота школы. Тревор всегда поднимает мне настроение, особенно если Хло и Грег его усиленно портят. Иногда мне кажется, что они не хотят, чтобы я встретил его. Я знаю, что они просто волнуются, хотят, чтобы я был осторожен. Но ведь я уже не ребенок.       Из-за тумана я не сразу замечаю высокую фигуру, появившуюся на нашем пути, а точнее, перегородившую его.       — Молодые люди, — голос низкий, спокойный. — Я верю, что вы можете мне помочь.       Грег отворачивается, а Тревор тут же отпускает нас и становится в «стойку». Я уже упоминал, что он вызывает не слишком положительное первое впечатление, и его готовность наброситься на возможного обидчика и заранее задавить его своим авторитетом — одна из причин.       Я не вижу лицо этого человека — он стоит довольно далеко, только длинное темное пальто на нём.       — Полагаю, что можем, если вы в это верите, — вздыхаю я, включая мой философско-культурный жаргон, как называет вежливость Хло, — в чем именно заключается ваша проблема?       Его голова склоняется набок, и он делает пару шагов вперед. Внимательный взгляд темных глаз, строгое лицо, тонкие губы — он выглядел довольно привлекательно.       — Это ты Колин? — спрашивает он неожиданно.       — Смотря для кого, — отвечаю я дерзко, и он усмехается. И как только одобрительная усмешка приподнимает его губы, я понимаю. Потому что мое сердце тут же стучит быстрее. Бог мой. От одной улыбки.       — Это ты, — не вопрос, утверждение. Я разглядываю тебя уже без стеснения, жадно вбираю образ глазами, молниеносно делая выводы.       — Бро, ты о чем? — громко шепчет Тревор, но Грег шикает на него.       Ты гораздо старше меня. Явно требователен, не столько к другим, сколько к себе. Одет с иголочки, и хотя одежда простая: тонкий темный свитер под раскрытым пальто и обтягивающие джинсы — она брендовая, а следовательно, дорогая. Ты определенно выше меня по статусу. Но ничего. Я никогда не стану обузой для тебя, никогда не повисну на твоей шее.       — Пойдем прокатимся, — говоришь ты сухо.       — Какой прокатимся, эу!.. — начинает было Тревор, но Грег толкает его в плечо и тычет пальцем в запястье, от чего тот тут же выдает громкое, понимающее «Ааааа».       — Только прокатимся? — я приподнимаю бровь.       Господи, мое сердце не то что трепещет, оно бьется, словно пойманная в клетку птица. Волны радости захлестывают меня с головой, мне хочется визжать и прыгать от восторга, но твой взгляд не позволяет. Ты ведь пришел не на ребенка посмотреть. Ты пришел за мной.       — Пока что только прокатимся, — отвечаешь ты, — если твои друзья не против.       — Грег против, я нет, — Трев улыбается во все свои тридцать два и выглядит явно счастливее меня.       — А ты что скажешь? — ты смотришь на меня, а я с трудом держу себя в руках, чтобы просто не броситься к тебе на шею.       — Пойдем, — отвечаю я тем же тоном, буквально зеркаля твою манеру общения. Это психологический трюк: вести себя так, как собеседник, чтобы он быстрее проникся к тебе симпатией и доверием. Я изучал психологию исключительно для тебя, чтобы знать, как себя вести, и не ошибся. Уступая тебе в возрасте, я сделал все, чтобы сократить разницу положений до минимума.       Я делаю несколько шагов вперед, равняюсь с тобой. Ты на голову выше, смотришь на меня немного отрешенно, не весело, не грустно. Все до мистического странно. Две наших фигуры в тумане наконец-то встретились, и обе сдерживают свои эмоции. А я уверен, что ты тоже не позволяешь себе высказать все, как на духу. Но я не против. Как бы ты ни решил вести наши отношения, я согласен.       Твоя дорогая спортивная машина, матово-черного цвета, оказалась припаркована шагах в двадцати от школьных ворот. Мы идем молча, я не начинаю разговор, привыкая к твоему присутствию и ожидая первого шага, от которого я уже мог плясать. Я терпеливо жду. Сажусь в машину, мельком осматривая светлый кожаный салон. В нем витает легкий запах ментола с отголоском сигаретного дыма. Мое тело буквально утопает в сиденье, я пристегиваюсь, дожидаюсь тебя.       Как только ты усаживаешься, поворачиваешься ко мне. Смотришь достаточно долго, словно прикидывая что-то в голове, и это напрягает меня. Затем ты отворачиваешься, заводишь машину и неспешно трогаешься с места. С минуту мы оба смотрим на прикрытую туманом дорогу.       — Ты не входишь в мои планы, — говоришь ты честно, без обиняков, обрубая все, что еще даже не началось.       Твои слова лишают меня дара речи. Странное чувство окатывает меня с головы до ног неприятным жаром: то ли неверие, то ли стыд. Я не могу понять. Ни чувства, ни твоей фразы.       — Слушай, — продолжаешь ты, а затем уточняешь: — Колин, да? Как там… Крисс… Кросс… Красс! Правильно? Немецкие корни?..       Ты нарочно. Ты делаешь это специально. Отталкиваешь меня, обесцениваешь мое Имя.       — Зачем ты так?.. — сглотнув плотный комок, застрявший в горле, говорю я, поворачиваясь к тебе и открыто смотрю на строгое лицо. Ты наблюдаешь исключительно за дорогой и молчишь. Словно не знаешь, что сказать. Был уверен, что я поверю в твою ложь?..       — Ты думаешь, я идиот? — спрашиваю спокойно, тихо. Видит бог, не так я это себе представлял. И не таких эмоций ждал.       — Думал, — соглашаешься ты, делая упор на прошедшее время. — Значит, теперь все гораздо проще.       Твоя машина съезжает с дороги, ты останавливаешься на обочине. Мимо проходят люди, с интересом разглядывая дорогую марку. Но меня это не волнует. Я жду, что ты скажешь дальше.       — Колин Красс, — ты наконец поворачиваешься ко мне, смотришь холодно, с неприязнью, от чего мое сердце болезненно сжимается, — я не могу быть с тобой. У меня есть любимый человек, и я не собираюсь предавать его из-за глупого родства душ.       Твои слова пушечным выстрелом сносят мое сердце. Настолько быстро, что я даже боли не успеваю ощутить. И осознать реальность не получается, потому что в теории я уже мертв, но на практике существую. Вижу, что ты не шутишь, не смеешься.       «Глупое родство душ», которого ожидает каждый человек? Которое подтверждено законодательством? Ты банально не имеешь права отказаться от меня, не важно, насколько много денег в твоем кармане. Имя, проступившее на запястье, обязывает к ответственности. И я знаю свои права. Но не понимаю, почему ты так поступаешь.       Любимый человек?.. Ты ведь знал, что твое Имя еще должно проявиться, как ты мог так запросто позволить себе влюбиться?..       — Я не считал тебя идиотом, когда впервые увидел, — говорю холодно, отвечаю в той же манере, — но теперь считаю.       — Справедливо, — только и говоришь ты, ничуть не изменившись в лице, — я не против.       Ты не идешь на контакт. Я чувствую, насколько толстую стену ты возвел между нами, что я теряю тебя, уже, хотя ничего даже не началось. Ты даже шанса мне не оставляешь, и ради кого? Человека, который тебе не подходит? Но все знают, что если ослушаешься судьбу, будешь страдать, такое происходило и не раз. Но с десятилетиями случаи бунта разума против сердца сводились на нет.       Мне срочно нужно что-то придумать. Я должен.       — Вы давно вместе?       — Без малого пять лет, — отвечаешь ты, приоткрывая окно. Вытаскиваешь сигареты из бардачка, вставляешь одну в рот и поджигаешь зипповской зажигалкой. Въедливый запах разбредается по салону. Мне не только неприятен сам запах, но и тот факт, что ты убиваешь себя, но я глотаю нравоучения.       Без малого пять лет. Я не знал, много это или нет, ведь никогда ни с кем не встречался и обычные отношения ни с кем не строил, хотя многие баловались ими до проявления Имени, или даже во время. Так поступал мой отец в свое время, но он достаточно быстро поменял свое решение и оборвал все связи с любовницей.       — И насколько вы близки? — вопрос вырывается сам собой, я не хотел задавать его.       Но ты отвечаешь, а в голосе скользит ирония:       — Я отказываюсь от своего соулмейта. Как думаешь, насколько мы близки?       Меня передергивает, но я старательно дышу, чтобы не дать эмоциям взять верх. Сейчас не время.       — У него тоже должен быть соулмейт. Или будет.       — Нет, — одно слово, но я ясно чувствую, как ты закрыл эту тему. Раз и навсегда.       — Ты не можешь просто так оставить меня, — начинаю я, но ты перебиваешь:       — Сколько?       Сколько… чего? Я холодею от одной только мысли. Ты что, откупиться от меня решил?..       — Два дня в неделю, — решительно отвечаю я, уже не скрывая обиду, — по закону — столько.       Ты смотришь на меня долго, испытующе, проверяешь на прочность. Думаешь, как действовать. Но я выдерживаю твой взгляд. Не на того напал, недаром я твой соулмейт, что не ведусь на уловки, которые ты обычно используешь. И ты знаешь это, я вижу.       Вижу. Гораздо лучше, чем тебе кажется. Гораздо лучше, чем может увидеть любой другой.       — Тебе точно шестнадцать? — наконец спрашиваешь ты.       — Только физически, — огрызаюсь я, а сердце мое предательски подпрыгивает, когда уголки твоих губ дергаются вверх. Но ты довольно быстро гасишь зачаток улыбки, хотя я засчитываю это как маленькую победу.       — Сорок восемь часов, — тянешь ты, переводя взгляд вперед, затягиваясь остатком сигареты, которую до этого не трогал, только стряхивал пепел в приоткрытую пепельницу, уже переполненную окурками, — в неделю. Не боишься?       — Чего конкретно?       — Что будет больно.       — А ты собираешься быть жестоким?       — Постараюсь.       — Сам не боишься?       Ты приподнимаешь бровь, но не смотришь на меня.       — Мне уточнить, чего конкретно?       — Если интересно.       — Не очень.       — Тогда и вопросы глупые не задавай, — подытоживаю я, официально прекращая наш словесный пинг-понг и приоткрывая дверцу машины.       — Уже уходишь? — спрашиваешь насмешливо.       — А ты меня хотел до дома подвезти? — Мой голос холоден. — Или хочешь родителей подкупить?       — Думаешь, бессмысленно? — ты снова поворачиваешься ко мне, взгляд скептический, недовольный.       — А ты думаешь, я случайно таким уродился? — парирую я. — Хотя, можешь попробовать. Они тебя по судам затаскают.       Ты невесело хмыкаешь, явно поверив мне на слово, но стоило мне вылезти из машины, как ты окликаешь меня:       — Колин.       — Что еще?       — Пожалуйста, не трогай Имя.       Сперва я не понял, но затем до меня дошло. Значит, ты чувствуешь. И пришел потому, что я… мешаю тебе любить твоего друга.       — Не трогать… как? Вот так?.. — я приподнимаю руку, и, не отводя от тебя взгляда, чувственно прижимаюсь губами к твоему почерку, затем приоткрываю их, чтобы обвести языком одну из петель, как надеюсь, соблазнительно.       По-крайней мере, достаточно, чтобы взгляд твой блеснул, а язык интуитивно облизнул пересохшие губы. Но почти тут же ты надавливаешь большим пальцем на мое имя, и я шиплю от боли, прижимая к себе запястье.       Про эту боль ты меня спрашивал?..       — Суббота, — говорю я мстительно, — ты приедешь в субботу утром и проведешь со мной оставшиеся сорок шесть часов. А тело свое я могу трогать как угодно и сколько хочу.       Ты не отвечаешь, но я и не жду ответа. Хлопаю дверцей, и твоя машина тут же съезжает с обочины, чтобы скрыться в тумане, а я даже остановку перестал в нем видеть.       — Будь осторожен по пути домой, — шепчу я Имени, за что тут же получаю неприятное ощущения вдавленного в кожу пальца.       Домой я еду погруженный в свои мысли. Друзья терроризируют меня сообщениями, но я не готов с ними говорить. Мне нужен хороший совет, чтобы вылезти из ситуации, в которой я оказался. Я все равно знал, что все закончится хорошо, но к такому не был готов. Он отвергает меня. Меня, свою вторую половинку, из-за человека со стороны. А я даже не знаю, он это или она. Но ревность захлестывает меня. Как он мог? Зная, что в любой момент его Имя может проступить, какого черта он позволил себе так поступать!       Как же я зол. Это несправедливо. Это подло!       Только дома я разрешаю себе хлопнуть дверью так, что стены сотрясаются. Не дожидаясь, что кто-то выйдет мне навстречу, я кидаюсь на звук телевизора из гостиной, где родители, уютно угнездившись на диване в объятиях друг друга, уже удивленно смотрят в мою сторону.       — Мама, папа, — проговорил я, и отец тут же потянулся за пультом, выключая телевизор, — я не знаю, что делать.

***

      — Некоторым людям тяжело менять свой привычный образ жизни, — тихо шепчет мама, обнимая меня, — и ты ведь не знаешь, кто этот человек, которого он любит. Как они встретились, какой путь прошли вместе.       — Так теперь мне нужно терпеть это? — тихо спрашиваю я.       — Ты же мой сын! — восклицает папа, обнимая меня с другой стороны. — Ты не терпишь, а выжидаешь! Охота за чужим сердцем не так проста, как кажется.       — Но мы же соулмейты, — возражаю я, хотя прекрасно понимаю, что они имеют ввиду, — мы ведь уже связаны.       — Все не так просто, Колин, — голос мамы мягкий, успокаивающий, — ты ведь знаешь, что не все соулмейты привыкают друг к другу сразу. У каждого свое прошлое. С этим нужно считаться. Мы с папой тоже не сразу к этому пришли.       Я тяжело вздыхаю. Конечно, они правы. И их слова успокаивают, но я никак не могу понять. Конечно, я не идеален, мне только шестнадцать лет, и ты учитываешь этот факт. Подумал, что я идиот, начал разыгрывать глупую сценку, надеясь, что я куплюсь на дешевый фарс.       — У него есть любимый человек, — напоминаю я.       — Не унывай, Кол, — подбадривает отец, — ну что ты раскис, в самом деле? Ты не представляешь, какой путь тебя ожидает! А «любимый человек» подвинется, не сломается. Мой же подвинулся, а я тоже сглупил тогда. Серьезно, столько книг на реальных событиях написаны, а ты тут сопли пускаешь, вон посмотри документалку по этой теме и взбодрись, не один ты в такой ситуации находишься. А еще лучше позови друзей, они тебе точно плохого не посоветуют!       Он смеется, мгновенно поднимая мое настроение. Я действительно перечитал много литературы, посвященной соулмейтам, реальным случаям из жизни, когда первые встречи проходили не просто неудачно, а чуть ли не с фатальным исходом. Дело в том, что зачастую первая реакция у взрослых людей, с впервые проступившем Именем — отрицание. Им тяжело прыгнуть из привычного течения жизни в омут с головой, слишком укоренившаяся система ценностей. Бывает, Имена и вовсе не проступают, а жить людям нужно. Этот феномен еще не объяснен наукой, но ученые в процессе его изучения. Я просто не ожидал, что со мной произойдет то же самое. Конечно, первая встреча прошла неприятно, но это не повод унывать. Я ведь уже давно все решил. Только нужно действовать медленнее и аккуратнее, чем я изначально планировал. Я докажу тебе, что ты можешь доверять мне.       — Тогда я пошел, — я активно выбираюсь из уютных объятий, на ходу вытаскивая из кармана телефон, который до сих пор разрывается от сообщений в групповом чате.       — О, наш герой-любовник вернулся, — восклицает папа, — давай, шуруй отсюда и двери прикрой, может, мы тебе сестричку сделаем.       — Гарри! — охает мама, но папа начинает щекотать ее, отчего она звонко смеется, устраивая шуточную борьбу.       Их отношения еще больше вдохновляют меня. Мне действительно повезло с родителями.

***

      — Вот засранец! — неистовствует Трев, наматывая круги по моей просторной комнате, половину которой занимали принадлежности для рисования, включая мольберт и стоящий на нем рисунок твоего имени. — Не, вы только посмотрите на него! Че его в нашем Коле не устраивает?       — Трев, я все понимаю, но не обзывай его, — улыбаюсь я, поглаживая Имя. Пусть ты сказал мне не трогать его, но я не собираюсь слушаться. Главное, что теперь я точно знаю, насколько хорошо ты чувствуешь его. Сперва ты откликался своим болезненным методом, но раз на шестой просто перестал.       — Бро, ты реально? Я же за тебя обижаюсь!       — А я тебе говорил, — спокойно отзывается Грег, усевшийся в углу моей кровати. Рядом с ним примостилась Хло.       — Вот ты мне точно ничего не говорил, — я скептично приподнимаю бровь.       — Должен был.       — Грег, ты, наверное, просто громко думал. — Хло поддевает его плечом, но он только недовольно хмурится.       — Так что, грехопадения не будет? — разочарованно уточняет Хло.       — Вы вот сейчас вообще мне не помогаете! — замечаю я громко.       — Не переживай, бро, если что, у тебя всегда есть я. Я тоже неудачник, но морду за своих начищу конкретно! — громко чеканит Тревор, и даже Грег усмехается.       — Спасибо, Трев, но я сам прекрасно смогу постоять за себя.       — Ты сильно расстроился? — неожиданно спрашивает Хло.       — Не то слово, — отвечаю честно, — меня как ледяной водой ополоснули.       — И че ты думаешь делать, бро? — спрашивает Трев, наконец-то прерывая свою круговую прогулку по моей комнате.       — Сражаться за свою любовь.       — А ты его прямо до смерти полюбил с первой встречи? — интересуется Хло, вытягивая ноги. — Не знаю, что бы я сделала, будь я на твоем месте. Но вряд ли я бы воспламенилась к нему сумасшедшей страстью.       — Я… — я медлю с ответом, подбирая нужные слова, — я его уже люблю. Мне тяжело это описать, но… я когда впервые его увидел, по улыбке понял, что это он. Я чувствую, что он тот, за кем бы я отправился в преисподнюю не задумываясь. Просто я не ожидал, что у меня окажется соперник. Почему-то мне казалось, что он будет свободен. Но, в любом случае мы встретимся в субботу. И каждую неделю два дня будем проводить вместе, так что у нас будет куча времени узнать друг друга получше.       — Но если он действительно не хочет, не лучше оставить его? — Грег смотрит на меня пристально, с легким прищуром. — Если человек уже любит другого и хочет остаться с ним, разве ты поступаешь правильно, вмешиваясь в его жизнь?       Я не отвечаю. Просто смотрю на Грегори, предаваясь собственным размышлениям.       Я думал об этом постоянно. Еще до встречи с тобой, я знал, какие темные истории могут сплестись из противостояния родственной связи в угоду личному выбору. Видел на экране, как страдали соулмейты только потому, что один из них решал, что может сам вершить свою судьбу. Они не просто мучились, они сходили с ума, не способные справиться с отторжением человека, которого выбрала для них высшая сила. Об этом знали все, этого боялись, а поэтому по мере сил замалчивали. Культ соулмейтов вступил в силу на законодательном уровне, практически принудительном, чтобы дать возможность несостоявшейся паре познать друг друга и полюбить, осознать свои чувства, которые обязательно проявятся, дай им лишь время.       Я знаю, что рисковал своим душевным равновесием. Но также я знал, что игра стоит свеч. Даже если это не совсем справедливо по отношению к тебе, кого я вынуждаю открыть свои чувства. Но по-другому я не могу. Ждать годы, как некоторые соулмейты, чтобы вторая половинка сама к ним пришла — не мой вариант.       — А что бы ты сделал? — резко спрашивает Хло. — Грег, если бы твой соулмейт любил другого человека, а тебе от этого было бы больно?       Грег только пожимает плечами.       — У меня нет соулмейта. А значит, и проблем нет.       — И что? И ты готов начать отношения с другим человеком? А если оно проявится?       — Говорю же, у меня проблем сейчас нет. Если будут, тогда и решу.       Он всегда избегал разговоров о Имени. Грегори довольно трудно устроен, он слушает других, но ничего не рассказывает. Даже дома у него мы никогда не были.       — Но когда они будут, ты окажешься не готов, — говорю я, на что он незамедлительно отвечает:       — А ты оказался готов?       — Я не отступлю.       — Ну и глупо.       В комнате повисает звенящая тишина. Нет, Грег. Ты прав. Я готовился всю жизнь, а в итоге мне утерли нос в первую же встречу.       — Ну вы че ругаетесь все? — тянет Трев примирительно, а потом опускает мне руку на плечо. — Кол, мы в тебя верим, просто волнуемся. Но лично я окажу любую поддержку!       Боги, я люблю Трева. Почему не он мой суженый?       — Трев, оставайся у меня на ночь, — прошу я, и его лицо буквально засияло.       — Ништяк, пиццу закажем! Ваще кайф!       — Мне с ананасами, — кидает Грег, но я тут же огрызаюсь:       — А тебя я не приглашал.       — Ты нас уже пригласил, так что отступать уже некуда, дезертир, — замечает Хло и достает телефон, — не переживай, сейчас мы тебе все придумаем. Только сперва… значит, для адвоката дьявола гавайскую… Трев, тебе мясную?..

***

      — И куда ты хочешь поехать? — твой голос прохладный, отрешенный.       — Сперва было бы неплохо перекусить, а потом я хочу показать тебе одно место. — Я пристегиваюсь, не скрывая хитрой улыбки.       Погода сегодня мрачная, но не дождливая и не слишком ветреная. Так что для прогулки вполне сойдет, хотя я не знаю, любишь ли ты долгие пешие прогулки. Но узнаю. Если ты не хочешь говорить, то я буду наблюдать.       — Куда? — уточняешь ты, трогаясь с места.       Ты встретил меня у школы, совсем как во вторник. Я ждал тебя, обернувшись в синий дождевик, и радостно помахал рукой, когда твоя матовая машина тихо подъехала к воротам пустого двора.       Я знаю, что обычно у соулмейтов много общего. При разных, дополняющих друг друга характерах, они могут любить одни и те же вещи, и наоборот. Поэтому я доверяюсь своей интуиции. В подобную погоду, когда проводишь время с человеком, которого видеть не хочется, нужно что-то, способное смягчить обстановку.       — К Леди Дине.*       — Леди Дине? — переспрашиваешь ты, хмурясь.       Я радуюсь, что ты не знаешь об этом месте, хотя оно достаточно известно. Коротко я объясняю, как туда проехать, а потом поудобнее устраиваюсь на сидении и перевожу дыхание, пока ты спокойно следуешь моему инструктажу.       На самом деле я ужасно взволнован. Весь остаток недели я провел, планируя наше свидание, в чем мне невероятно помог Грег, который, хоть и раздражал меня иногда своим отношением, но в чтении людей являлся незаменимым помощником. Его чуткость и обширные познания в человеческой психологии сыграли немалую роль в моей жизни. Именно благодаря его наставлениям и разговорам, я научился держать себя так, по-взрослому. Скрывая эмоции, что бушевали внутри меня, не ведясь на провокации и не делая поспешных выводов.       А сердцу моему и больно, и приятно. На душе терпко. Украдкой я смотрю на твое лицо, сконцентрированное на дороге, такое строгое и сдержанное, как и все движения в моем обществе. Мне казалось, что ты осознаешь себя в пространстве, не тратишься на лишние взмахи руками, как Трев, не угождаешь интересу других в бессмысленных разговорах, как тот же Трев. Ты преследуешь исключительно свои цели и достигаешь их, когда принял решение.       Поэтому твой отказ от меня пугает так сильно. Не дает дышать, забирает силы, что я трачу на поддержание бодрого духа. Мне нужно стать твоей целью во что бы то ни стало. Если я хочу быть с тобой, я должен доказать тебе, что достоин этого. Должен.       Припарковавшись на улице, ты со вздохом вылезаешь из машины.       Работать над твоими чувствами мне предстоит много.       Я быстрыми шагами иду к кафе, проверяя время. Ты держишься чуть поодаль от меня, шаги твои размашистые, походка уверенная и в то же время не напряженная. Но и расслабленной ее назвать нельзя.       Ты скептически смотришь на количество разговаривающих женщин и мужчин, терпеливо дожидающихся своей очереди, которую было видно ещё из-за угла, а я в который раз радуюсь тому, что в этом месте не чужой человек.       — Кошачье кафе?.. — удивленно вырывается у тебя, когда ты читаешь название на витрине под серо-зеленым козырьком, стоило нам к нему приблизиться. Кафе уже заполнено людьми.       — Не любишь животных? — спрашиваю, посмеиваясь, чтобы хоть как-то разогнать нависшую над нами молчаливую атмосферу. Если есть хоть один шанс разговорить тебя, нужно хвататься за него руками и ногами. Но начинать разговор сам я не могу.       Как я и думал, ты не отвечаешь.       Люди в очереди буравят меня глазами, когда официантка перед дверью приветливо улыбается мне:       — Мистер Красс! Приятно снова вас увидеть. Ваш столик уже готов, прошу, пройдемте за мной.       — Благодарю, — говорю я и немного отхожу в сторону, придерживая стеклянную дверь, пропуская тебя вперед. Ты стоишь, немного изумленный, и мне приходится кивнуть тебе на вход. Наконец-то ты проходишь вперед, одарив меня быстрым, непонятливым взглядом.       Да, я буду ухаживать за тобой, Морган. Ты не столько мой соулмейт, сколько я твой. И сегодня, раз уж я распланировал наше первое свидание, хотя ты бы все равно никогда этого не сделал, я беру на себя ответственность быть джентльменом. В конце концов, я тоже мужчина. И мне приятно баловать тебя.       Мы проходим в уютное, светлое кафе, играет спокойная музыка, посетители весело переговариваются, но, что самое главное, везде бродят самые разные кошки. Именно кошки, самцов здесь нет. Разных окрасов, они свободно гуляют по кафе, урчат, запрыгивают на руки счастливым посетителям, требуя ласки. Практически у каждой кошки есть собственный портрет, написанный акварелью. Они висят в аккуратных бордовых рамочках вдоль стен, подписанные моим именем.       Ты осматриваешься вокруг, пока нас ведут к самому удобному столику, он расположен в углу, подальше от других столов, рядом с кошачьим домиком, где посапывает черная кошка, что, по мере нашего приближения, чуть приоткрывает один глаз.       — Да у вас пополнение, — улыбаюсь я, протягивая руку кошке, которая тут же принюхивается, а потом громко чихает.       — Да, это Мириам, довольно своенравная особа, — тут же отзывается официантка, — простите за вопрос, Дайана, наверняка, уже просила вас…       — Я все принес, — улыбаюсь я, — даже привел человека, который отвлечет ее внимание.       Я чувствую на себе твой взгляд, но не обращаю внимания. Спокойно сажусь за круглый, голубой столик, достаю из небольшой сумки через плечо альбом для набросков размером с обычную тетрадь и пару карандашей.       — Прекрасно! — восхищенно произносит официантка. — Вам как обычно?..       — Да, пожалуй, — отвечаю я и наконец смотрю на тебя, — тебе нужно меню?       Твое лицо не выражает никаких эмоций, а вот во взгляде явно подавляемый интерес.       — Благодарю, я не голоден, — отзывается он медленно.       — Просто принесите моему спутнику то же самое, пожалуйста, — уточняю я, и бодрая официантка кивает и быстро удаляется. Почему-то я уверен, что угощение придется тебе по вкусу. Если, конечно, упрямство не одержит верх.       — Я же сказал, что не голоден, — твой голос звучит резковато.       — Тогда я просто съем двойную порцию, — соглашаюсь легко, — лимонный чизкейк у них очень вкусный, удивительно дополняет латте. Так что просто расслабься, а то ни одна кошка не подойдет.       Ты молчишь, хотя что-то подсказывает мне, что тебе хотелось бы поделиться впечатлениями. Ты явно пришел сюда впервые, хотя это кафе довольно известно в Лондоне. Может, ты и не в Лондоне живешь. Нужно будет уточнить, когда появится возможность.       Я устраиваюсь поудобнее, раскрываю альбом, кладу его на скрещенные ноги, закатываю рукава кофты, оголяя белый напульсник на моей правой руке.       — Прикрываешь Имя? — Я слышу что-то неприятное в твоем голосе, словно ты пытаешься придраться ко мне. Морган… зачем тебе это нужно?       Я поднимаю на тебя взгляд, встречаясь с изучающим прищуром.       — Да. Я прикрываю его на холоде, чтобы твое Имя не мерзло, — говорю честно, и твои брови приподнимаются, а я стягиваю напульсник и прячу его в карман серой кофты.       Я продолжаю смотреть на тебя с легкой улыбкой. Боги, какой же ты красивый. Твои черты лица грубые, резкие, идеальные для карандашных набросков. Тон твоей кожи немного темнее моей, бежевой, с примесью розоватости. У тебя интересный нос, не широкий, но и не слишком тонкий, с явно выделяющейся горбинкой посередине. Короткие ресницы, темные, аккуратные брови, а цвет глаз… Я присматриваюсь получше, даже наклоняюсь немного, чтобы разглядеть, отчего твой взгляд становится холодным, как лед.       — Хватит разглядывать меня.       — Карие? — задумчиво произношу я, вместо ответа. — Нет, подожди. Они темно-зеленые, но с коричневым ободком. А сперва кажется, что карие. Красиво.       В твоих глазах мелькает удивление, когда к нашему столику вновь подходит официантка с подносом в руках.       — Два латте и два лимонных чизкейка, — провозглашает она, аккуратно и быстро расставляя их на столе, — а это — лакомство, Мириам его очень любит!       Тонкие пальчики подталкивают мисочку ближе к тебе, а затем официантка складывает губки трубочкой и слегка цокает, отчего кошка, уже сидевшая на домике, тут же спрыгивает, потягивается и лениво подходит к ней. Женщина протягивает руки, осторожно подхватывает кошку и опускает на твои колени.       — Вы первый посетитель, у кого она сидит на руках, — дружелюбно смеется она, и ты вежливо улыбаешься в ответ, позволяя кошке обнюхать свои пальцы.       Я задерживаю дыхание. Я завидую кошке, которой достались нежные прикосновения твоих длинных пальцев. Завидую, что ты переводишь на нее взгляд, который тут же смягчается, как и улыбка, становясь более настоящими. Ты прекрасен, когда улыбаешься. У тебя белые, ровные зубы, и один уголок рта приподнят чуть выше другого, что выглядит очень мило. Наверное, это одна из твоих маленьких особенностей. Руки чешутся зарисовать ее, чтобы не потерялась в памяти. Чтобы я мог смотреть на нее, пока ты не признаешь меня.       Мне так хочется, чтобы именно мне досталась эта улыбка.       — Угощайте ее каждый раз, если она захочет спрыгнуть, но не скармливайте все сразу. Мириам не нравится, когда трогают живот или основание хвоста, а вот шея и места за ушками — ее любимые. Приятного аппетита и времяпровождения!       Официантка тут же откланялась и удалилась к другому столику.       Я же принялся за набросок, лишь изредка попивая свой кофе и отламывая кусочки чизкейка. Обычно я не люблю есть, когда рисую, но мне не хотелось, чтобы ты ждал меня. А ты бы точно ждал, потому что, увлеченный урчащей на твоих коленях кошкой, совсем незаметно съедаешь весь чизкейк, да и латте в красивой, прозрачной кружке, больше напоминающий стакан, стремительно исчезает.       Я бы улыбался, наблюдая за тобой, но не могу. Мое сердце замирает каждый раз, когда ты делаешь глоток, приподнимая голову, и кадык плавно движется на твоей довольно тонкой шее. На твоих щеках легкая щетина, каштановые волосы выглядят настолько шелковистыми, что мне хочется запустить в них свои пальцы, прижаться головой, вдыхая аромат мятного шампуня, который я уловил еще в салоне твоей машины.       Я честно стараюсь сконцентрироваться на рисовании, и наброски гладкой, треугольной мордочки рождаются один за другим. Вот она смотрит на тебя, задрав подбородок, вот внимательно глядит на лакомство, которым ты дразнил ее, вот обтирается щекой о твою приоткрытую ключицу, видневшуюся из-под черной рубашки, прикрывая один глаз, носом задевая серебряную цепочку. Боже, я хочу стать кошкой.       Я не сразу понимаю, что на очередном наброске кошка становится очень маленькой, а кроме нее появляются твои жилистые руки, чувственные и красивые, широкие, расправленные плечи, приоткрытый ворот рубашки, как, словно сами собой, вырисовываются очертания твоей шеи, квадратный подбородок, тонкие, чуть приподнятые в улыбке губы, где левый уголок чуть выше правого, да, вот так.       Твоя кожа гладкая. Она выглядит как бархат, к ней тянет прикоснуться. Провести подушечками пальцев, очертить ее рельефность, чтобы потом пройтись губами по той же траектории, каждый дюйм припечатывая легким поцелуем, оставляя на тебе свой след, запах, воспоминания обо мне…       — Ты закончил? — твой низкий голос выводит меня из оцепенения, и я осознаю, что снова жадно разглядываю тебя. Странно, я не слышу в нем прежней резкости, хотя он кажется немного раздраженным.       — Почти, — я быстро возвращаюсь к наброску, переворачиваю его, чтобы начать новый, — последний рисунок, и мы сможем идти.       Успокойся, Колин, немедленно! Сейчас не время и не место фантазировать, проблем не оберешься. Минуты мысленной борьбы текут медленно, карандаш трепещет в моей руке, оставляя толстые, даже резкие линии, совсем не похожие на те, что я рисовал раньше.       — Я не могу понять, чего ты добиваешься.       — Тебя, — просто отвечаю я, не отрываясь от зарисовки спящей мордочки, которую ты ласково чешешь за ушком.       — Но ты ведь понимаешь, что это бессмысленно, — напоминаешь ты тихо, и я поднимаю на тебя взгляд. Твой голос спокойный, человечный, словно ты говоришь со мной. Не с незнакомцем, а с тем, кто понимает тебя лучше других, от чего по телу расползается тепло, хотя слова твои и жестокие. Ты смотришь в сторону.       — Я не считаю, что это бессмысленно, — говорю медленно, но уверенно, — и не понимаю, почему ты так думаешь.       — Я говорил тебе, почему.       — Я посчитал твои аргументы неубедительными.       — И поэтому ты продолжишь разбивать чужие сердца? — слова хлесткие, острые, иголками впиваются в сердце. Но я не сдамся.       — Да. Именно поэтому, — отвечаю грубее, чем хочу, но ты все равно не смотришь на меня. — Я жестокий, но разбиваю только одно сердце. А наши с тобой собираюсь уберечь.       Ты снова молчишь. Поджимаешь губы, и меня неожиданно озаряет мысль, которую я тут же озвучиваю, потому что чувствую, что это правда:       — Любить на самом деле и хотеть любить — две совершенно разные вещи.       Твои губы приподнимаются в ироничной, холодной усмешке:       — И ты хочешь, чтобы я тебя любил.       — Да, хочу. Чтобы ты понял разницу.       — Это твои картины? — ты переводишь тему так резко, что я на секунду теряюсь.       — Мои. Нравятся?       — Ни капли.       Твои слова задевают, но я прикрываюсь улыбкой, как надежным щитом. Потому что это вся защита, которая у меня есть.       — Ты очень упрямый.       — С кем поведешься.       — Тогда «ведись» со мной, Морган Харт. «Ведись», пока не наберешься всего остального.       — Ты ведь пожалеешь, Колин.       Ты смотришь на меня, и сердце мое делает тройное сальто от твоего взгляда, от голоса, которым ты произносишь мое имя. Твоя оборона трещит по швам, я вижу это так же четко, как и кошку на твоих коленях.

***

      Я читал, что чем больше соулмейты проводят времени вместе, тем тяжелее им находиться порознь. Это химия, присущая исключительно связи родственных душ. Даже поначалу презирая друг друга, если соулмейты не желают оставаться вместе, привыкни они находиться рядом, то уже не смогут нормально жить раздельно. Это сродни зависимости, от которой невозможно избавиться.       Поэтому правительство делает все, чтобы убедить людей в правоте судьбы. В то, что Имена, проступающие на их руках, действительно принесут счастье. Сейчас многие в это верят, встречают предначертанных судьбой и действительно находят счастье, совсем как мои родители.       Но не все. И одна из причин — позднее проявление Имени. Когда человек учится жить один или разделяет свою жизнь с другим, когда привыкает к своей повседневности и не собирается ее менять, внезапно появившееся Имя воспринимается с ужасом. Но здесь двоякая ситуация: один из соулмейтов может до сих пор желать встречи со вторым. Чтобы учесть желания двух сторон, правительство обозначило минимум общения, который не может быть проигнорирован, если вторая половина желает встречи.       Так произошло и у нас с тобой. Гуляя с тобой по парку недалеко от моего дома, что достаточно надежно спрятан от людских глаз, я все не могу перестать думать над словами Грега.       Правильно ли я поступаю, игнорируя желания Моргана, даже зная, что чувства ко мне будут более настоящими, чем те, что у него сейчас? Ведь не даром проявляются Имена на наших запястьях. Мысли роятся в моей голове, и я никак не могу избавиться от них. Я знаю, что Морган мое счастье, потому что полностью осознал и признал его, как соулмейта. Но отчего он настолько упрям? Неужели тот человек настолько для него важен? Важнее, чем личное счастье?..       Я стараюсь успокоить свое сердце, но смутное предчувствие все никак не оставляет меня.       Весеннее небо по-прежнему хмурое. Тропинка, по которой мы идем, узкая, поэтому я шагаю впереди, вглубь маленького парка без скамей. Он похож на лес, этот парк. Деревья по обе стороны, только начавшие зеленеть и раскрывать свои почки, кустарники, трава, что еще не восполнила свои цвета силой солнца. Ни одной машины не слышно вдалеке.       Я веду тебя к месту, которое открыл для себя в прошлом году. Еще немного, и мы выйдем на поляну, которую пересекает заброшенная железная дорога, поросшая травой. Сейчас там еще нет цветов, но летом здесь все пестрит яркостью красок. И именно тогда я хотел бы вернуться сюда с тобой вместе. Чтобы насладиться красотой, будучи парой. Настоящей.       Я останавливаюсь у маленькой арки, сплетенной из веток двух деревьев, словно обозначая вход в сказочный мир.       — Мы пришли, — говорю негромко и оборачиваюсь на тебя. — Хочешь зайти первым?       Ты киваешь, в глазах слабый интерес. Я отодвигаюсь в сторону, пропуская тебя вперед, и ты выходишь на поляну, прямо к железной дороге и застываешь, рассматривая увиденное.       — Я нашел это место, когда гулял в поисках вдохновения, — тихо говорю я, останавливаясь рядом с тобой, практически касаясь рукава твоего пальто. — Я не знаю, кто это сделал, но знаю когда и почему.       По обеим сторонам от дороги стоят две каменные статуи. Выражения их лиц нечитабельны, по бокам они поросли мхом, но тела их выточены из камня настолько искусно, что удивительно, почему они еще не в музее.       Они стоят напротив друг друга, мужчина и женщина, но головы их повернуты в противоположные стороны. Она смотрит на север, он — на юг. Но каждый из них держит вытянутую руку над путями, едва соприкасаясь запястьями, соединяя свои Имена.       — Несколько веков назад, когда знать шла против силы Имен, отрицая наличие соулмейтов, как сейчас мы называем Предназначенных Сердцу, потому что им невыгодно было отдавать дочерей и сыновей людям низшего класса, — я говорю неспешно, вспоминая, как рылся в интернете в попытке найти о них информацию, насколько мне важно было узнать их значение.       Я делаю шаги к статуям, встаю между ними, и ты тоже приближаешься. Только твой взгляд направлен не на статуи, а на меня.       — Она, — я накрываю рукой холодный камень, — юная дочь герцога, которой только исполнилось семнадцать. А он — простолюдин, тридцатидвухлетний мужчина, зарабатывающий на жизнь семьи выточкой камня. Они и встретиться не могли, не говоря уже об отношениях в ту эпоху. Дорога символизирует жизнь. Их отвернутые друг от друга головы — выбор. А касание рук — судьбу.       — И что же с ними произошло? — спрашиваешь ты, не отводя от меня внимательных глаз.       — Его держала семья, которой он дорожил. Ее — правила высшего общества и жених, которого она полюбила. Оба игнорировали свои проявившиеся Имена, отдав предпочтение тому пути, что они сами выбрали. Никогда не взаимодействуя друг с другом в реальной жизни, оба постепенно начали сходить с ума. В итоге он повесился, а она бросилась из окна. Я не знаю, почему это не упоминается в учебниках истории и не ставят в пример, но если не веришь мне — можешь залезть в городские архивы, потому что в интернете я тоже практически ничего не нашел.       — К чему ты ведешь?       — Игнорировать судьбу — не выход. В итоге ты причинишь боль не только своей настоящей половинке, но и людям, что окружают тебя.       Я дышу как можно спокойнее, выдерживаю твой тяжелый взгляд. Мне самому не нравится эта история, Морган, я знаю, что ты воспринимаешь ее как дешевый шантаж. Но я не могу не поделиться ей.       — Ты пытаешься заставить меня поверить, что я твоя настоящая судьба? — Твой голос звучит сухо, насмешливо.       — Я пытаюсь защитить нас обоих, — отвечаю я резко, — и я хочу быть счастливым и сделать счастливым свою вторую половинку. И это совершенно нормальное желание!       — Нормальное желание, — эхом повторяешь ты и звучишь настолько уставшим, что все во мне сжимается.       — Я ждал тебя, Морган. Я хотел встречи с тобой так же, как ты хотел ее избежать. И это несправедливо. Почему только ты должен быть выигрышной стороной? Ты так хочешь, чтобы было по-твоему, а почему не может быть по-моему?       Ты делаешь несколько шагов вперед, останавливаешься передо мной, такой высокий, уверенный. Теперь я задираю голову, чтобы продолжать смотреть в твои глаза.       — Мне двадцать восемь лет. У меня есть любимый человек и планы на будущее. — Твои слова бьют больно. И я ничего не могу поделать с этой болью, никак проглотить. Пока ты не продолжаешь:       — А теперь появился шестнадцатилетний юнец, который требует от меня стать счастливым вместе с ним. Да еще и связанный со мной судьбой.       — Я не понимаю тебя, — сипло говорю я.       — Это обоюдно, — ты приподнимаешь бровь.       Ты так близко. Настолько, что я не могу нормально думать. Обоюдно то, что мы не понимаем друг друга, или чувство, которое нас объединяет?.. Ты ведь тоже ощущаешь, правда? Прямо сейчас, стоя почти вплотную ко мне, ты ведь хочешь прикоснуться ко мне? Даже при наличии любимого, даже учитывая свои собственные решения, ты ведь чувствуешь это?..       В груди болит, но это приятная боль. Ноющая, размеренная, какая-то правильная. А ты разглядываешь меня внимательно, скрупулезно, словно запоминаешь каждую деталь моего лица, чтобы потом воспроизводить в памяти.       Мне хочется податься вперед. Уткнуться лицом в твою грудь.       Зачем ты стоишь так близко?..       — Я не могу поверить, что тебе только шестнадцать, — я вздрагиваю от твоего шепота. Он звучит с таким сожалением, словно ты, как и я, все это время ждал меня. Но ведь так и есть. Именно это ты и имеешь ввиду, Морган?..       Я правильно трактую твой взгляд? Застывший, болезненный. Как долго ты меня ждал, что сейчас смотришь так? С вопросом, где же я все это время был? С укором, что ты двенадцать лет прожил без меня.       Соулмейты во многом схожи. Даже если сперва не видят друг в друге ни капли общего.       — Я немного припозднился, — я понимаю, что губы мои дрожат от обиды, — ты уж прости. Так получилось.       — Я не могу его бросить, — говоришь ты больше себе, чем мне.       Нет. Нет-нет-нет, только не снова, только не он. Прошу!       — Не бросай, — я в ужасе от собственных слов. Видит бог, я не хотел их говорить. Но я не смог их удержать, потому что иначе ты бы снова оттолкнул меня. Я вру сам себе, убеждая тебя, что так можно. Только бы ты дал мне шанс. Всего один. Только бы остался со мной.       — Ты уверен?.. — ты соглашаешься так быстро, что сперва мне кажется, что ты играешь со мной злую шутку. Но такой взгляд невозможно сыграть, нельзя подделать. И я тут же чувствую укол совести. Что я делаю? Вместо того, чтобы завоевывать тебя по-настоящему, сам же кидаю себе подачки?.. Нет, я не должен врать. Только не тебе.       — Я не уверен, Морган, — отвечаю честно, — даже больше, я этого не хочу. Но мы можем попробовать.       Ты поджимаешь губы. Это твоя привычка, когда ты глубоко задумываешься. Когда не знаешь сразу, что ответить.       Осторожно ты поднимаешь руку, но замираешь в миллиметрах от моего лица, а я еле удерживаю себя, чтобы не податься вперед. Боже, если ты передумаешь… если сейчас ты снова взбунтуешься, мое сердце не выдержит.       — Можно?..       — Нужно, — выдыхаю.       Я едва удерживаю облегченный стон, когда твои холодные пальцы касаются моей щеки, скользят вниз, поддевают мои губы, опускаются к шее. Я закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям. Словно круги на воде от легкого касания, по моему телу расплывается щемящее тепло. Грудь словно наливается свинцом, сладко немеет, а сердце стучит все быстрее, громче.       Ты сводишь меня с ума. И я тебя тоже. Я знаю. Я чувствую. Вижу. И не смей убеждать меня, что это не так. Все правильно.       — Колин, я не могу.       Твоя рука исчезает, а я резко распахиваю глаза. Ты делаешь шаг назад, прячешь глаза.       — Почему ты не можешь? — я чуть не плачу. — Морган, зачем ты отталкиваешь меня?..       — Потому что я обещал ему, — твой голос меняется, вновь становится решительным и сухим. Строгим, как раньше.       — Зачем ты ему обещал?       Мой вопрос повисает в воздухе. Быстрыми шагами ты направляешься обратно к арке из ветвей, оставляя меня в одиночестве. Все тело горит. В голове путаница, в душе бардак. Я думал, что понимаю, что происходит, но я уже ни черта не понимаю.       — Держись, — шепчу я себе, — держись. У тебя почти получилось. Ты на верном пути.       Нет, у меня ничего не получилось. Я поспешил, я все испортил, поддался порыву, разрешил ему и тем самым оттолкнул. Нет, ты сильнее физического влечения. Гораздо старше, сдержаннее. И ты «обещал». Ждал меня, и все равно «обещал».       Я не знаю, кто он, и чем он подкупил тебя.       Но я уже ненавижу его.

***

      Я и не знал, что сердце может быть таким тяжелым.       Всю дорогу в машине мы молчим. Тишина настолько гнетущая, что даже радио включать бессмысленно — только хуже сделаем. Я все думаю, как же мне поступить. Как привлечь тебя, как доказать, что я не кусаюсь? Что я не ошибка и не предательство.       От собственных мыслей больно.       Ты останавливаешься у моего дома. Родительской машины нет, субботними вечерами они всегда выбираются куда-нибудь вдвоем, посвящая время исключительно друг другу.       — Зайдешь на чай? — я уже знаю ответ, но все равно спрашиваю. Мне не хочется уходить вот так.       — Не думаю, что это хорошая идея.       Но я все равно не выхожу из машины. И ты не прогоняешь меня. Терпеливо ждешь, когда я сам решу, что достаточно.       Ты вообще ждешь, что я закончу все первым. Но я упрямей чем ты, Морган.       — Ты дурак, — говорю тихо.       — Я знаю, — отвечаешь ты мрачно.       — Хорошо, что знаешь.       И вновь повисает молчание. До звона в ушах, до мурашек по телу. От него не избавиться пустыми фразами, оно поглотит их и растворит, словно ничего никогда и не было сказано.       — Я не хочу уходить, — неожиданно признаюсь я.       — Колин… — начинаешь ты, но я перебиваю.       — Почему мы не можем попробовать? Мы имеем на это право!       — А если бы я дал тебе слово, и нарушил его?..       Сперва я не нахожусь с ответом. Но потом резко вытягиваю руку вперед, впечатывая ее в руль, от чего ты вздрагиваешь. Твое имя, уже зарубцевавшееся, отражается в твоих глазах.       — Вот твое слово. Целых два. Твое обещание выгравировано на моей руке. И ты исполнял его, я видел! Ты так же хотел встретить меня, ты ждал, и не смей этого отрицать!       — Я ждал семь лет, Колин. Потом мне уже было не до ожидания.       — Прекрати оправдываться! — я повышаю голос. Срываюсь, хотя это последнее, чего я хотел на нашем первом свидании.       — Есть вещи, которые нельзя получить, — отвечаешь ты сурово.       — Да что ты? Например, чужого соулмейта?       Я никогда не вел себя так отвратительно. Куда подевалось мое терпение? Мое решение стать для тебя понимающей, тихой гаванью? Но сейчас я только вывожу тебя из себя, нарочно надавливая на больное место, потому что ты имел неосторожность показать мне его.       — Я предупреждал тебя, — твой голос дрожит.       — А его ты предупредить не подумал?!       — Он нуждается во мне!       — Больше, чем я в тебе? Больше, чем ты во мне?!       — Больше, — глухо произносишь ты, — мы вместе с самого детства, это не так просто.       Вот оно что. Он не просто человек со стороны. Он твой друг с детства. Но если ты ждал меня… и при этом он был рядом, а вместе вы только пять лет, то что случилось, когда тебе было двадцать три? Не может быть, чтобы его Имя тоже не проявилось. Это невозможно.       — Что произошло? — требовательно спрашиваю.       — Это не твое дело, — отрезаешь ты, но отступать я не собираюсь.       — Как раз таки мое! Я имею право знать!       — Это не моя тайна, чтобы делиться ей, — твой голос непоколебим, но я слишком зол, чтобы обращать на это внимание.       — Ах, так это еще и тайна? Великий секрет, который нас разлучает? И мне его знать, конечно же, не обязательно?       — Замолчи, — твои руки так крепко сдавливают руль, что костяшки пальцев белеют.       — С чего бы это? Давай я лучше поотгадываю, — в моем голосе столько яда, что хватит на двоих таких, как ты, — вы решили не бросать друг друга, пока имена не проявятся у обоих. Нет? Ну ладно. Его соулмейт оказался ублюдком и ты решил продолжить традицию? Тоже нет? Становится все интереснее.       — Я клянусь, если ты не перестанешь…       — То что ты сделаешь? Ударишь меня? Если тебе от этого станет лучше, почему бы и нет. Не получается давить морально, дави физически, правильно. Только я и тут не промах, ты уж извини. Так что, я продолжаю угадывать?..       Ты резко поворачиваешься ко мне, в глазах ярость, граничащая с бессилием.       — Это так ты хотел сделать меня счастливым?       — Так ты же отказался, Морган! Ты отказался от меня!       — Я никогда, — ты чеканишь каждое слово, наклоняясь ко мне, словно я могу не расслышать, — не отказывался от тебя!       — Не отказывался? Тогда что за дурацкие обещания? Что, не отказывался, но в карты проиграл?! Где его соулмейт?! Не умер же он!       Ты словно замираешь. Твой рот приоткрыт, но ты ни звука выдавить не можешь.       А я наконец-то понимаю масштаб проблемы. И тоже молчу, уставившись на тебя.       Я не верю. Нет. Я отказываюсь это понимать.       Но голова моя работает до обидного идеально.       Соулмейта твоего друга больше нет, а ты обещал ему не оставлять его. Зная, что у тебя даже не проявилось Имя, ты дал ему обещание, нарушать которое не собираешься. Другу детства. А заодно сделал его своим любовником.       — И зачем было скрывать? — выдавливаю я. — Чтобы я подольше помучился?.. Стало стыдно, потому что сам себе свинью подложил?..       — Колин, — выдыхаешь ты и закрываешь глаза.       Я вижу, что ты измотан. Так же, как и я. Во мне вообще никаких эмоций не остается. Я просто смотрю на тебя и не могу поверить.       — Какой же ты предатель, — говорю ровным голосом, — знаешь, мне ведь действительно жалко твоего друга. Но тебя мне жаль еще больше.       Я хочу открыть дверь и уйти из машины, оставив тебя мучиться одного. Но не могу пошевелиться. Прирос к тебе взглядом, а на сердце ничего, кроме грусти.       — Ладно, — вздыхаю я, осторожно прикасаясь к твоему плечу. Ты приоткрываешь глаза, смотришь на меня странно так, вымученно. Ну и родная душа мне досталась.       — Взбодрись немного, придумаем что-нибудь, — медленно говорю я и пытаюсь улыбнуться, правда, знаю, что не выходит. Губы трясутся. Но не от слез или гнева. Просто так. Не хотят они тебе улыбаться.       — Мы?.. — тихо роняешь ты. Обреченно так. Даже обидно. Думаешь, что я тебя брошу, или надеешься на это?       — А ты предпочитаешь справляться один? Ну хватит тебе. И так залез по самое не хочу.       Как он к тебе относится, Морган? Твой друг, что до сих пор позволяет тебе выполнять свое безрассудное обещание. Как он отреагировал на твое проявившееся Имя? Кто он вообще такой? Как выглядит, какой у него характер? Насколько он на самом деле близок к тебе? И насколько сильно ты привязан к нему, что отталкиваешь меня так рьяно? Ты ведь сейчас на пределе.       Столько вопросов. Ни одного ответа.       Я легонько похлопываю плотную ткань твоего пальто и отнимаю руку, чтобы открыть дверцу машины и выбраться наружу. Прежде, чем захлопнуть ее, я обращаюсь к тебе:       — Завтра. В полдень, возле парка Сент-Джеймс. Договорим уже там, а заодно и уток покормим.       — Я могу заехать за тобой, — голос бесцветный.       — Нет, спасибо. Завтра я доберусь своим путем. — Ты киваешь. — Езжай, Морган. Отдыхай и… подумай обо всем. Увидимся.       Я отхожу от машины, смотрю за тем, как медленно она выруливает, выезжая с улицы, чтобы скрыться от моего взгляда. Вечерний ветер становится сильнее, небо темное, желтоватые фонари уже освещают нашу улицу. И я наконец-то перевожу дыхание.       Есть такой момент, определенная черта, за которой не существует эмоций, насколько бы тяжелой ни была проблема. Переступая ее, мы перестаем воспринимать ситуацию эмоционально, хоть и не можем избавиться от навязчивых мыслей. Сейчас я ощущал именно это. Минимум чувств. Максимум размышлений.       — Бро-о, мне так жаль, — я подпрыгиваю от неожиданности и резко разворачиваюсь. Они что, за живой изгородью сидели?..       Передо мной, переминаясь с ноги на ногу, стоит Трев, а чуть позади, уже более непринужденно, Грег.       — И много вы слышали? — интересуюсь я сухо. Мне неинтересно, на самом деле.       — Так как ты орал, слышали мы практически все, — отвечает Грег вместо Трева, который совсем смутился, — мы решили подождать тебя здесь, в случае чего.       — В случае «чего»? — я выделяю последнее слово слишком едко.       — Кол, ну блинас, ну прости, это все я виноват! — Тревор, кажется, сейчас заплачет. — Я думал, если че, чтоб заступиться, ты ж говорил, первые два дня вы не это… ну… ты решил не заходить далеко, а он подозрительный чел и… не знаю. Твои родаки свалили… Прости. Я не хотел подслушивать.       Его детская искренность успокаивает поднимавшееся в душе раздражение. Я знаю, что они мои друзья, мне просто… стыдно. Я так сильно хотел казаться взрослым, подходящим своему соулмейту, а в итоге заистерил у тебя в машине, как капризный ребенок, не получивший конфетку. Да еще, получается, перед ними.       — Кол, ты свалился в выгребную яму, — говорит Грег безжалостно, — но мы на твоей стороне.       — Да, бро, мы с тобой в этом дерьмище! И вонять будем вместе! Ща как обниму! — Тревор в два шага настигает меня и сгребает в крепкие медвежьи объятия, от которых пахнет потом и слабым оттенком мускатного одеколона.       Я вытащил из тебя ответы клещами. Заставил тебя раскрыться, изнасиловал морально приступом ярости и теперь жалел. Что я в итоге получил? Оправданную угрозу потерять тебя навсегда. Потому что ты идиот, Морган, ты дурак, слишком добрый и верный.       Я вцепляюсь в объятие Тревора так сильно, как только могу, вишу на нем, зарывшись носом в шею и судорожно пытаюсь дышать, роняя непрошеные слезы на капюшон его оранжевой толстовки.

***

      — Итак, что мы имеем.       На моей большой интерактивной доске на стене невнятным почерком Хло провозглашалось: «Морган Харт и его дьяволы». Она прибежала практически сразу, как только Грег скинул ей сообщение в общий чат. Теперь, выслушав полностью мою историю, она стояла перед нами, сидевшими на кровати, с черным маркером в руках. Расположение духа у меня прескверное, но Трев закинул руку на мое плечо, заставляя находиться в реальности, за что я благодарен. Я не хотел детального разбора ситуации, но вовремя подошедшая Хло вправила мне мозги, сказав, что оставлять меня наедине с собой и унынием никто не собирается.       Тревор задирал руку и пробасил:       — Морган Харт ждал Кола семь лет!       — Верно, — соглашается Хло. На доске появляется горизонтальная линия, с отметкой твоего теперешнего возраста в самом конце. Посреди линии она рисует кружок, мелко подписывая его: «время ожидания соулмейта семь лет».       — Что дальше? — она деловито смотрит на Грега, который словно нехотя произносит:       — Вместе со своим «другом» они уже пять лет.       — Если округлить, — вставляю я, сам не зная зачем.       — Это не важно, — отрезает Хло, — значит, сейчас ему двадцать восемь, отнять пять, получается, что в возрасте двадцати трёх лет у его друга погибает соулмейт и Морган дает ему «клятву верности».       Она быстро пишет под первым кружочком свое словосочетание, от которого мне противно, и лицо мое кривится, но Трев ободряюще сжимает мое плечо.       — От двадцати трех отнять семь, получается, с возраста согласия он не мог дождаться, когда проявится твое Имя. К сожалению, на тот момент его дорогому соулмейту было только четыре года и оправдать его ожидания он не мог.       — Я не понимаю, зачем ты обращаешься к математике, — уныло вставляет Грег.       — При знании хронологии можно разобраться в правильности происходящего, — самоуверенно отвечает Хло, — теперь я могу сказать, что наша жертва в подростковом возрасте была под стать Колу: вселенские мечты о настоящем соулмейте, за которые он держался, пока не появился его неудачливый друг.       — К чему ты ведешь? — спрашиваю я резко.       — К тому, мой агрессивный соратник, что вы со своим соулмейтом очень похожи. Если его поведение было такое же, как и у тебя, то что он видит в тебе? Именно! Те семь лет ожидания, счастья и веры, а при том, что он связал себя обещанием, встреча с тобой, который напоминает ему о лучших временах, причиняет и много боли.       — Это и без цифр понятно, — Грег поднимается, протягивает руку Хло, и она с сомнением отдает ему маркер, — я предпочитаю обращаться к сухим фактам. Факт первый: Харт тебя ждал семь лет, а остальные пять пытался привыкнуть к новой жизни, что не отменяет его ожидания. По природе люди стараются обманывать себя, но даже при самовнушении на подсознательном уровне они знают правду. Он хотел увидеть тебя, иначе не приехал бы.       — Но это заняло долбанный месяц, бро, — восклицает Тревор и по его голосу понятно, какую огромную работу он проделывает в голове, чтобы не отстать от полета мыслей Хло и Грега, — почему он тогда ниче не сделал сразу? Он нашего Кола чуть с ума не свел!       — Хороший вопрос, — Трев зарделся от похвалы друга, — на это у меня есть два предположения. Первое — он был в шоке, что Имя проявилось. А второе — он сам ждал Кола.       Я таращусь на его мелкий почерк на доске, стараясь понять смысл его слов, в то время как на лице Холлидей расплывается лукавая улыбка понимания.       — Ждал, надеясь, что Кол взрослый и независимый герой, способный взять свое и спасти его из ада, куда он имел неосторожность спуститься…       Я не понимаю.       — Он начал разговор с того, что не останется со мной, — я хмурюсь, стараясь собрать мысли в кучу.       — Думай, у тебя же не три извилины Тревора, — подгоняет меня Хло, а Грег и Трев одновременно произносят ее имя, один возмущенно, другой скептично, но она не обращает на них внимания, — он приезжает к шестнадцатилетнему подростку, у которого полные штаны от счастья при виде своего альфа-самца. И о чем же он тогда подумал?..       Ее голос вкрадчивый, намекающий. Она хочет, чтобы я понял сам.       Ты подумал тогда, что я обуза, потому что соулмейт тебе уже был не нужен. Разве не так?..       Нет, не так. Не так. Тогда, на поляне возле статуи, ты почти сдался. Ты говорил со мной по-настоящему, не скрывая эмоций, как обычно это делаешь. Словно ты хотел уйти от обещания, обойти его, потому что… потому что на самом деле не прекращал меня ждать. О боже, я понимаю. И сегодня в машине ты сказал, что никогда не отказывался от меня. На словах да, а по-настоящему — никогда. И то, как устало ты выглядишь, с каким бессилием на меня смотришь, словно я не могу сделать то, чего ты хочешь. Словно я не смогу вытащить тебя.       Господи боже. Ты так ждал, что я окажусь сильнее и влиятельнее, чем шестнадцатилетний ребенок, что я заявлюсь к тебе сразу, как ты почувствуешь Имя, что собью спесь с твоего паразитически-настроенного друга, пять лет накладывающего лапы на человека, который на самом деле его не хочет. Ты так ждал, что я вдребезги разобью сделанное тобой обещание, а не просто обижусь на тебя. Поэтому ты не хотел говорить мне? Потому что не хотел делать мне больно и признавать, что ждешь помощи, что она нужна тебе гораздо больше, чем мне самому. Но я оказываюсь школьником, и ты автоматически почувствовал ответственность за меня. Я — бремя, которое делает тебе еще больнее.       — Мне кажется, он догнал, — уверенный голос Трева совершенно неожиданно вытаскивает меня из урны вины и самобичевания.       — Согласен, — поддерживает Грег.       — Ну, и что ты будешь делать теперь? — Хло улыбается ярко, пальцами откидывая прядь зеленых волос с лица. — Я предлагаю поменять заголовок с «Морган Харт и его дьяволы» на «Колин Красс и сила его возмездия».

***

      Несмотря на серую погоду, в парке Сент-Джеймс много людей. Я сижу на одной из скамеечек возле Темзы. Забрался на нее с ногами, упирая свой небольшой альбом в колени и быстро зарисовывая окружавших меня людей. Это одно из заданий, которое мне порекомендовал учитель с курсов — улавливать выражения лиц, за несколько минут зарисовывать секундную эмоцию, при этом учитывая черты лица увиденного человека. Сперва задание нервировало, но потом начало успокаивать меня. Часто я находил себя на уроке, зарисовывая своих одноклассников. Так я справляюсь с напряжением.       Я пришел на час раньше, чтобы меньше волноваться и подумать о втором и третьем фактах, оглашенных Грегори на нашем внеплановом собрании.       Факт второй — тебя держит друг, у которого умер собственный соулмейт, и ты даже дал ему обещание, что никогда не оставишь его. Как сказал Грег, это сильно пошатнуло твою психику, потому что ты дал слово, которое не можешь сдержать априори. Ты пошел против себя, своей веры, своих желаний, принципов и чем больше времени проходило, тем больше ты свыкался с ситуацией, и тем дальше я для тебя становился. Подсознательно в тебе сидел страх, что я появлюсь и тебе придется расплачиваться, что сейчас и происходит. И ты рвешься на две половины. Одна — твой бедный друг с обещанием в своих руках, держащим тебя как поводок. Вторая — я, который связан с тобой судьбой, и которого ты ждал.       Думая об этом сейчас, сердцу становится больно. Я представляю себя на твоем месте, и ощущения ужасные.       Факт третий — я твой соулмейт. У меня есть все права видеться с тобой. Я обладаю силой вернуть тебя, хотя Хло упомянула, что это не простой путь. Но я могу, потому что наша связь гораздо глубже твоего обещания. Покорять твое сердце, медленно, осторожно, шаг за шагом развязывать узел, который ты затянул. И у меня есть все шансы.       Мешают только мой возраст и твоя жалость.       — У нее нос картошкой, а ты нарисовал с горбинкой.       Я вскрикиваю и чуть не падаю от неожиданного замечания, но твои крепкие руки удерживают меня, но отпускают, как только усаживают обратно.       — Ты меня испугал, — жалуюсь я, закрывая скетчбук.       — Я не хотел. Ты не исправишь ей нос? — он говорит настолько буднично, словно и не было разговора в машине. Как будто ничего не произошло.       — Нет, я уже забыл, как она выглядит, — вру я и поднимаю голову, чтобы увидеть тебя.       Ты стоишь надо мной, смотришь устало. Под немного покрасневшими глазами залегли темные круги. Ощущение, что ты не спал.       — Я помню, — отвечаешь ты.       Да, память у тебя действительно хорошая. Жаль, ты помнишь не совсем то, что нужно.       — Тебе важно, чтобы я ее перерисовал?       Ты пожимаешь плечами.       — Морган, ты вообще спал? — наконец озвучиваю я свою мысль. Если ты не спал, после всего эмоционального напряжения вчера, то за руль я тебя не пущу.       — Пару часов.       — Ты водишь самую быструю машину из всех, что я видел за свою сознательную жизнь, я абсолютно не знаю, куда ты уезжаешь после встреч со мной и как много времени проводишь за рулем, и при этом ты плохо спишь. Ты нормальный? — мой голос звучит раздраженно, но я не могу ничего с этим поделать. Не знаю, как твой друг потерял своего соулмейта, но тебя я терять не собираюсь.       — Волнуешься за меня?.. — Я замираю, заметив в глазах слабый отблеск улыбки. Даже отвечаю не сразу.       — Волнуюсь.       — Мне скоро тридцать.       — Мои поздравления. Только вот возраст не делает людей более умными.       — Как мило с твоей стороны сообщить мне об этом.       — Просто, видимо, ты не знал.       Ты фыркаешь нашему маленькому словесному сопротивлению. Совсем немного уголки твоих тонких губ приподнимаются, и ты переводишь взгляд на Темзу, пока я таращусь на тебя во все глаза. Ты сегодня другой. Более открытый, разговорчивый. Такая малость, а я уже вне себя от радости.       И все же ты должен отдохнуть.       Я прячу альбом в сумку, взамен доставая пакетик с хлебом, а заодно проверяю время на телефоне. Половина двенадцатого. Ты пришел на полчаса раньше.       — Мы действительно будем кормить уток? — ты приподнимаешь бровь.       — Ну да. Ты что-то имеешь против животных?       Мы подходим ближе к воде, где люди уже подкармливают своих пернатых братьев, и идем вдоль, в менее людное место.       — Не имею. А ты, как вижу, очень их любишь.       И снова он меня удивляет. Интонации другие. Менее сухие, более искренние. Это вчерашний разбор полетов так на тебя повлиял? То, что я знаю?       — Ну, собаку бы я не завел.       — Много возни? — И снова она. Улыбка в твоем голосе.       — Много возни, — утвердительно киваю.       — А кого бы завел? Кота?       Я поднимаю на тебя взгляд, но ты не смотришь на меня. Только вперед. На деревья, здания за ними, траву, но не на меня. Сердце прыгает в груди от твоих вопросов. Это ведь хороший знак, Морган? Ты тоже принял решение? Обдумывал его всю ночь, вместо того, чтобы спать? Стоп. Медленно и осторожно, Колин. Медленно и осторожно.       — Кота бы завел. А ты? — я тоже хочу знать. Хочу, чтобы ты отвечал мне.       — Я никогда об этом не думал.       — Только не говори, что у него аллергия, — слова вырываются до того, как я успеваю прикусить язык. Я не хотел вспоминать его. Правда, не хотел.       Ты меняешься в лице, едва уловимо, но достаточно, чтобы я заметил. Закрываешься. И не отвечаешь. А я ругаю себя на чем свет стоит.       Мы останавливаемся у раскидистого дуба, почти вернувшего свою пышную листву. По его стволу мечется белка, привлекая твое внимание. И ты снова заговариваешь.       — А белок ты тоже кормишь? — Я явно слышу интерес. Боже, тебе действительно хочется услышать ответ. Узнать меня ближе.       — Представь себе, — я вытаскиваю из сумки второй пакет, только с орехами, и протягиваю тебе, задевая локоть, — вот, покорми. Только они наглые, совсем уже ручные.       Ты принимаешь пакетик из моих рук, аккуратно разворачиваешь его длинными пальцами. Твои руки движутся ловко, быстро. Справившись с узелком, ты набираешь пригорошню орехов и кидаешь в траву. Белка замирает, а потом стрелой бежит вниз, подбирать угощение. А ты улыбаешься. Легко так, приятно.       — Смотри, белочка! — женщина поблизости указала маленькой девочке лет пяти на траву.       — Ой, она куфает! А фто она куфает?       — Она кушает орешки, — отвечаешь ты мягко и протягиваешь им прикормку, — вот, покорми. Она будет тебе благодарна.       Мое сердце сжимается от этой сцены. Ты совершенно другой, чем мне сперва показалось. Ты не глупый, не упрямый, а действительно добрый. Добрый настолько, что готов разменять себя, только бы помочь всем и каждому. Даже если тебя не просят. А уж если просят…       Я сглатываю тугой комок, застрявший в горле. Так нельзя. Нельзя быть хорошим для всех, это нужно запретить законом.       — Скажи спасибо! — строго напоминает мама, улыбаясь тебе.       — Фпафибо, дядя! — тут же реагирует кучерявый человечек, тянется к кулечку и тут же запускает в него свою маленькую пятерню. А ты возвращаешься ко мне и уткам, которые уже подплыли к берегу в ожидании угощения.       — Ну вот, ты отдал ей все орехи. Аттракцион «покорми наглых белок» временно закрыт на ремонт за неимением орехов, — тихо смеюсь я.       — Кормить одному их неинтересно, — замечаешь ты и наши глаза встречаются.       Ты смотришь на меня спокойно, с каким-то приниманием. И я чувствую, как горят щеки, а поэтому смущенно отвожу взгляд, унимая сердце. Вау. Ты флиртуешь со мной. Нет, мне явно кажется. Или не кажется?       Ты точно Морган?..       — Утки ждут, — напоминаешь ты, заставляя меня поспешно развязать мешок с хлебом. Я беру немного заранее скрошенного хлеба, а пакет протягиваю тебе. Но, вместо того, чтобы забрать его, ты отодвигаешь его край одной рукой, и запускаешь туда вторую, касаясь моих пальцев своими через пластик, и я чуть не роняю пакет, вовсе смутившись. За время наших действий у берега собирается уже с добрый десяток разноцветных созданий. Мне очень нравятся рыжие утки, с зеленой холкой. Они меньше обычных, но очень милые. На них я и концентрируюсь и хлеб довольно быстро заканчивается в моих руках.       А потом я смотрю на тебя. Твое лицо такое расслабленное, хоть и уставшее. Ты ведь хочешь быть вместе, Морган? Хочешь попробовать построить настоящие отношения, не основанные на обещаниях из жалости? Иначе ты не давал бы мне столько знаков. И я решаюсь.       — Ты ведь знаешь, что очень привлекательный? — спрашиваю я, наблюдая за тем, как прицельно ты подкидываешь кусочки хлеба уткам, стараясь попасть перед каждой отдельно, тем самым накормив их поочередно. — И слишком добрый.       Обычно ты не отвечаешь на мои комплименты, пропускаешь их мимо ушей, хотя я знаю, что тебе приятно. Ты сам не замечаешь, как легко можно ориентироваться по твоему лицу, которое, как тебе кажется, ты держишь за непроницаемой маской. Но твои глаза говорят куда больше, чем ты можешь представить. Но сейчас ты все же реагируешь.       — Думаешь?       — Вижу, — поправляю я и широко улыбаюсь.       Ну и пусть. Ничего, что все происходит так медленно. Мама права. Нам некуда спешить, я дам ему время привыкнуть, столько, сколько потребуется. Я стану для него тихой гаванью, где он сможет отдыхать от повседневной суеты и быть тем, кто он есть.       Хотя твое отторжение и неприятно, но ты ведь не собираешься держать оборону вечно?.. По крайней мере, ты даешь мне это понять.       — Ты ошибаешься, — говоришь ты тихо, и дыхание мое перехватывает. Я перевожу внимание на уток, чтобы не стеснять тебя своим взглядом и не спугнуть ощущение, что ты вот-вот откроешь мне что-то личное, что станет первым полноценным шагом, который ты сделаешь мне на встречу.       Но ты молчишь. Я медленно считаю до двадцати, не позволяя себе снова заговорить. И мое терпение вознаграждается:       — Я не настолько добрый, как ты думаешь. Мое отношение к тебе — наглядное тому подтверждение.       Я слышу сожаление в твоем голосе. Оно едва заметно, проскользнуло случайно. Но это греет душу лучше любых слов о любви, которые сейчас казались бы неестественными и наигранными.       — Ты не прав, — медленно начинаю я, старательно подбирая слова, ощущая на себе твой взгляд, — ты действительно поступаешь не как джентльмен, но я вполне понимаю тебя. Я ведь…       Я замолкаю. Говорить становится сложнее, чем я думал. Слезы подступают к глазам, но я старательно смаргиваю их, позволяя себе паузы, чтобы не расстроить тебя еще больше. Дыши, Колин. Голос ровнее, спокойнее. Подключай свою голову, не позволяй сердцу отпугнуть его своими чувствами. Медленно. Осторожно.       — Я ведь ничего о тебе толком не знаю, — наконец договариваю я, — как ты жил. Что чувствовал. Через что тебе пришлось пройти. Кого ты… любил.       Ты молчишь, только смотришь на меня очень внимательно.       — А я еще чужой тебе человек, пусть и соулмейт, — скрыть горечь полностью не удается, — и я не могу сразу требовать от тебя того, что ты не готов мне дать. Но я буду ждать, Морган. Я буду ждать тебя. И когда ты будешь готов, я приму тебя с открытым сердцем. Просто знай это. Ты… ты не один.       Несколько томительных минут проходят в тишине. Только голоса гуляющих и всплески активных, довольных уток нарушают ее.       — И ты называешь меня добрым?.. — в твоих словах ни тени сарказма.       — Да, — говорю уверенно. — Я не добрый, а сильный. Сильнее, чем тебе кажется.       — И упрямый, — добавляешь тихо.       — Что есть, того не отнять.       — Нда уж.       На этом наш разговор затухает, но оставляет атмосферу если не комфортную, то немного уютную. Я закрываю глаза, расслабляюсь, наслаждаюсь своим временем вместе с тобой. А потом я чувствую легкое касание твоего плеча. Ты не прижимаешься, не давишь, просто немного задеваешь и остаешься стоять рядом со мной, а мое сердце защемило от нежности.       Ты сделал шаг. Боги, ты все-таки его сделал.       Я хочу быть полностью честным с тобой. Открытым. Доверять тебе, как себе самому. Но в первую очередь я хочу, чтобы ты сам это ощутил. Почувствовал, как хорошо со мной. Как приятно, когда есть человек, который всегда поддержит и не бросит, насколько бы ужасной ни оказалась ситуация.

***

      — Ты голоден? — спрашиваешь ты, как только мы выходим из Сент-Джеймского парка.       Жизнь кипит вокруг, а небо, кажется, становится менее хмурым, редкие, едва заметные лучи спрятанного за серыми облаками солнца находят щели, чтобы коснуться земли.       — Пока еще нет. А ты?       — Тоже, — быстро отзываешься ты. — Куда хочешь направиться?       Почему-то я не верю тебе. Такое ощущение, что ты снова подавляешь свои естественные желания, даже не ради меня, а просто так, по привычке. Потому что только так ты все время живешь.       — Я передумал, — бурчу я, и твои брови ползут вверх, — нужно перекусить.       — Я действительно не голоден, Колин, — ты так просто разгадал меня. Но я тоже не промах.       — Чем докажешь?       — Ты как ребенок.       — Теоретически я и есть ребенок.       Ты подходишь совсем близко, прямо как тогда, на поляне, и мне становится неудобно от твоего взгляда. Он какой-то… мягкий? Теплый? Очень далеко от того холода, которым ты щедро одаривал меня вчера.       — Только теоретически? — осведомляешься ты вкрадчиво, и по всему телу проходит приятная дрожь.       — Хочешь проверить?.. — смотрю на тебя смело. Моя уверенность в себе растет с каждой секундой, когда ты ведешь себя так. Не отталкивая и не закрываясь от меня.       Я ожидаю любого ответа. Холодного, сухого, даже смешного, но я жду, что ты пойдешь на попятную. И никак не ожидаю услышать одно единственное слово, что мгновенно переворачивает мое содержимое наизнанку.       — Хочу.       Во рту мгновенно пересыхает. Я смотрю на тебя во все глаза, и никак не могу уловить подвоха в твоих словах, на которые ты, кажется, ждешь ответа, потому что внятно повторяешь:       — Я хочу проверить.       Ты как английская погода. Одеваешься тепло, ожидаешь дождь, а выходит солнце. Как лотерейный билет, никогда не знаешь, повезет тебе или нет. Но все равно покупаешь, потому что надеешься на чудо, пусть каждый раз и разочаровываешься.       — Колин?.. — ты напоминаешь о себе совсем тихо, я едва тебя слышу, а твое застегнутое пальто касается моего дождевика.       Ты — загадка для меня, Морган Харт. И чем больше мне кажется, что я подбираюсь к ответу, тем более запутанной она становится.       — Морган, — начинаю я негромко, голос мой сиплый, — ты же не оттолкнешь меня сегодня?       Ты молчишь, словно подбирая слова. Или принимая решение. Или взвешивая уже принятое. Ты так долго молчишь, что я уже жалею о своем малодушном вопросе. Да, мне страшно. Если мы станем настолько близки, а ты снова поднимешься на дыбы, сбрасывая меня, то как мне быть? В один раз я попросту сверну себе шею, если с глупой бравадой сяду на того же коня снова.       — Я не хотел отталкивать тебя.       Твоя фраза кажется не завершенной. Поэтому я договариваю за тебя:       — Просто так получилось?       Ты медленно закрываешь глаза, соглашаясь, и мои брови сдвигаются к переносице. Ты ломаешь себя, Морган. Я чувствую, что тебе и хочется, и колется, просто хочется сейчас гораздо больше. Ты ведь пожалеешь потом, загнобишь себя до полусмерти.       Так это работает? Вся связь с родственной душой. Таково это, быть соулмейтом? Принимать чужую боль как свою собственную, думать о другом в первую очередь, делая его главным приоритетом, даже если не хочешь этого? Понимать его по тем крошкам информации, которые находишь сам, а не слышишь, ведь зачастую слова расходятся с действительностью. Читать его взгляд. Видеть душу в глазах, даже если он нарочно старается ее спрятать.       Мы и двух дней не провели вместе. А я уже зависим от тебя. Я уже понимаю, что не смогу жить без тебя. Даже если и смогу, моя жизнь никогда не станет полноценной, она будет однобокой, одинокой, серой, и я ничего не смогу с этим поделать. Она просто станет неправильной без тебя.       Ты ведь тоже понимаешь? Не можешь не понимать.       Я делаю шаг назад, ты смотришь с непониманием. Но я улыбаюсь, в приветственном жесте склоняю голову и протягиваю тебе ладонь.       — Добрый день! Я так полагаю, вы — Морган Харт? На моей руке только что проступило ваше имя. Отныне вы — мой соулмейт, моя вторая половинка, за которую я беру ответственность. Обещаю любить вас, потакать вам, баловать и никогда не отпускать. Не желаете ли начать свою жизнь с чистого листа? Сегодня прекрасный день для перемен к лучшему!       Ты смотришь так удивленно, что я начинаю смеяться.       Я жду его, первого, настоящего прикосновения.       Улыбка слабо трогает твои губы, а глаза теплеют, растапливая мое сердце. Ты галантно склоняешься передо мной, отводя одну руку назад, а второй придерживая пальто.       — Приятно познакомиться, Колин Красс. Я принимаю ваше предложение, но смею предупредить, что путь может быть долог и тернист. Вы готовы к нему?       — Я был готов всю жизнь, мистер Харт. Опасностью меня не напугать.       — В таком случае, мистер Красс, — в твоих глазах играет лукавство, ты сжимаешь мою ладонь крепко, но тут же тянешь на себя и ловишь в объятия, — предлагаю скрепить наш союз прикосновением более прочным, чем рукопожатие.       Ты целуешь меня. Целуешь так, что не только сердце, вся жизнь во мне замирает, хотя ты просто накрываешь мои губы своими. Твое сердце бьется громко, твой запах обволакивает меня, и я жалею, что между нашими телами так много слоев одежды. Хорошо, что ты держишь меня, потому что мои ноги подкашиваются.       Я слышу удивленные голоса людей вокруг. Вероятно, на нас показывают пальцем. Осуждают. Ты отрываешься от меня, смотришь в глаза голодным, раззадоренным взглядом, словно гипнотизируешь. Ты держишь меня только одной рукой, за талию прижимая к себе, а вторую задираешь, оголяя запястье, и открыто демонстрируешь толпе мое имя.       И вокруг раздаются аплодисменты.       Я прижимаю руки к лицу, стараюсь спрятать эмоции на лице, а их там целый шквал, кажется, мое сердце сейчас разорвется, лопнет от счастья. А ты подхватываешь меня на руки, заставляя вскрикнуть, и кружишь среди толпы радующихся за нас зевак.       Я в сказке. В фильме. В книге. Где угодно, но точно не в реальном мире.       Слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Слишком волшебно.