Школа им.Оллара

      – И где вы были? – спросила эрэа Рокслей, и с этого все началось.       Потому что Дикон вместо ответа пожал плечами и пошел к своему месту. Опустил рюкзак на пол, сел, кивнул на веселое «привет!» от Арно. Достал учебник, достал тетрадь и пенал.       В классе пахло горячими батареями и почему-то клеем, а казалось – землей. Подмерзшей, черной, перемешанной с мелкими кусочками льда.       Дикон открыл тетрадь, записал дату, и только тогда понял, что эрэа Рокслей кричит.       – …слышите меня или нет?! Это что такое, я как будто не с тобой разговариваю!       Ей не шло кричать. Она краснела сразу, особенно некрасиво наливался красным нос. Он у нее был большой, как у тропической какой-то птицы.       Она кричала, Арно осторожно пихал в бок, батареи жарили так, словно их тут хотели зажарить, а не согреть. Кожу под воротом шерстяного свитера неприятно пекло. Дикон отодвинул ворот пальцами, но свитер хотелось попросту снять, там была же под ним футболка, ничего такого.       Плечо обожгло – Арно ущипнул его.       – Дик, ты чего?       – Нет, это ни в какие рамки, – бушевала эрэа Рокслей. Теперь она стояла прямо над ним, упирались в бока полные руки. Кричать она перестала, но каждое ее слово походило теперь на брошенный в траву камень. – Ричард, – ты мне ответишь, – три камня, – наконец? – камень, пауза. – Или мне весь урок с твоим затылком говорить?!       Много камней один за другим. Зачем она их кидает, что ей нужно, он ведь сел, он открыл тетрадь, он пишет – дата, классная работа, примеры…       – Нет, я сдаюсь. Идите-ка вон, молодой человек! Вернетесь только со своим эром, и я надеюсь получить объяснение, по какому поводу вы опоздали на половину урока!       – Да мало ли причин! – возмутился Арно. – Может, плохо стало человеку!       – Савиньяк, опять вы начинаете это адвокатство! Хватит!       – Да я просто сказал!       – Да тебе только дай поговорить!       – Вам я просто не нравлюсь!       – Савиньяк!       – Что?!       Их было слишком много. Людей, голосов. Дикон замер на секунду, засыпанный ворохом мелких противных камушков, не булыжники, не те, что удобно ложатся в ладонь, а галька – острая и холодная. Дикон как-то кидался галькой в уток, и отец поймал его за руку и сказал: никогда так не делай.       Класть вещи в рюкзак он не стал. Встал, дошел до двери, толкнул ее. В коридоре было почти тихо – только у шкафчиков возился с длинной металлической штукой техник, что-то тихо напевая. Синие штаны, измазанные чем-то черным, грубые руки, седые брови. Он махнул Дикону, как будто они были друзьями, и попросил:       – Малец, подержи-ка.       И дал ему железную штуку. Она была теплая и гладкая. Техник достал из кармана платок в крупную серую клетку, высморкался, забрал штуку обратно и тяжело зашагал прочь.       В одиночестве стало лучше. Дикон прошелся по коридору, касаясь пальцами стены, вернулся. Лампы лили с потолка мягкий свет – как будто молоко разбавили водой, откуда-то тянуло приятным, пахнущим холодом сквозняком. Может, внизу разгружали машину с бутылями для кулера и подперли дверь осколком кирпича.       Что-то такое важное сказала ему эрэа Рокслей, он должен был что-то сделать – а, да, найти Алву. Найти, рассказать, что его, Дикона, выгнали. Рассказать, почему. Попросить сходить с ним, чтобы он мог забрать вещи и принести извинения.       Это значило – говорить, говорить, говорить, а слов не было совсем. Он все их вылил в молитвы перед холодным, запорошенным снегом камнем, и потом – в разговоры с младшими, пока качался на частых выбоинах пригородный автобус.       И все-таки – не может же он ходить вот так весь день, наступая ногами ровно в центр плиточных квадратов. Было бы хорошо – первый этаж, второй, третий, опять второй, пока не опустится солнце и за ним не явятся со словами: «Окделл, вас ждет мать, сколько можно болтаться?»       Явится, конечно, Алва, кто еще.       – Окделл, какая встреча. По какому поводу вы тут болтаетесь?       Он и явился – рано, солнце еще не рухнуло никуда и не стало красным, а Дикон успел только трижды пересечь коридор и сосчитать до сто двадцать первого квадрата.       – Отвлекитесь от пола, если вас не затруднит. У вас что, математика? Вам наскучили дроби или вы умудрились довести госпожу Рокслей?       Он тоже ронял камни – или не ронял, а брал пальцами и щелчком отправлял в полет, целя в него, в Дикона, и то ли дразня, то ли просто докучая, то ли вынуждая встать и кинуть что-то в ответ.       – Меня выгнали.       – Вот как. И отправили шататься по коридорам?       – Нет.       – А что же?       – Сказали к вам. Идти.       – Ну, этой цели вы, можно сказать, достигли, – он сказал это так тихо, что брошенный камень упал на полпути и рассыпался. Дикон поднял голову, встретился с внимательным взглядом и вдруг понял – Алва же знает.       Знает, какой сегодня день.       – Вы же помните.       – Помню. Идемте. Постойте, где ваши вещи?       Дикон кивнул на дверь, и Алва, ни слова не говоря, направился туда, чтобы через полминуты вернуться с рюкзаком Дикона и стопкой его вещей.       Идемте куда, хотел спросить Дикон, прижимая к груди учебник и ощущая, как впиваются в грудь острые уголки, но Алва уже шагал впереди, и ответ был, вообще-то, очевиден. Когда Алва говорил «идемте», он всегда вел в тренерскую.       Иногда – чтобы посадить переписывать какую-нибудь контрольную, иногда – чтобы послать наполнять чайник, иногда – чтобы «вы были на глазах, юноша, потому что это ваше всеобщее стремление погибнуть в школьных стенах меня беспокоит», и тогда можно было наблюдать за тренировками, или что-то читать, или, когда они оставались вместе с Валентином, вполголоса вести неловкие, кривые какие-то разговоры.       Иногда Алва давал ему планшет и заставлял искать всякое. Десять самых известных достопримечательностей мира. Самый жестокий король всех времен. Героические коты-спасатели. В каком году Кабитэлла стала Олларией. Как звали коня первого Франциска. Экономические перспективы Надора. Какие бывают породы лошадей.       Совсем иногда Алва издевался – говорил что-то и заставлял искать, правда это или нет. «Среди медуз, – сказал он в самый первый раз, когда начал это, – есть один вид, представители которого – единственные бессмертные животные во всем мире. Врат Создателя им никогда не достигнуть. Как думаете, возможно ли такое безобразие?». Оказалось – возможно.       Правда ли, что одна из известнейших эсператистских святых не только помогала больным и раненым, но и лишала их дурманящих средств, считая, что страдание облагораживает?       Правда ли, что погладить кошку – все равно что принять таблетку от давления.       Правда ли, что вода из-под ландышей ядовита.       – Располагайтесь, Ричард. Эрэа Рокслей жаждала получить от вас некоторые разъяснения, но я дал их за вас. Полагаю, теперь она захочет не получить, а принести – извинения, вам. Хотите отправиться домой или остаться?       Дикон молча поднял взгляд. Алва сегодня говорил неторопливо и негромко, словно у него голова болела – как всегда, от громких звуков и от быстрой речи. А может, и правда болела, он очень похоже наклонял голову, когда морщился и говорил: «Берто, не тараторьте». Неторопливо, негромко – но вообще непонятно. Домой? Принести извинения?       – Вы же… – до Дикона вдруг дошло, и злость согнала эту странную дремоту, в которой он жил последние пару часов. – Что вы ей сказали?       – То, что стоило сказать вам вместо того, чтобы трагично молчать.       – Вас кто-то просил?!       – Исключительно здравый смысл.       – Это не ваше дело!       – Судя по тому, как бодро вы начинаете огрызаться, отправлять вас домой смысла нет. Что ж, одной проблемой меньше.       Алва отмахнулся от него, словно даже мысли не допускал, что что-то может быть не так. Сгреб со стола какие-то бумажки, сделал из них одну стопку. Это он что, освобождает место, чтобы воткнуть в розетку чайник? Да самое время для этого! Дикон представил, как Алва кивает эрэа Рокслей, как наклоняется к ней, шепчет что-то – или даже не шепчет, говорит в полный голос…       – Что вы ей сказали? – выпалил Дикон снова.       – Право, юноша, сколько шума из ничего.       – Эр Рокэ!       – Я помню, кто я. Вы сядете или изволите скакать и дальше?       И он действительно выудил чайник и воткнул в розетку.       Он даже не смотрел на Дикона – наклонился над столом, ковыряя пальцем стык провода и корпуса базы от чайника.       Ему было все равно.       Дикон шагнул, запнулся, выдержал укол сомнения куда-то под ребра – и шагнул еще, рывком выдергивая грубую белую вилку из розетки.       – Хватит! – выдохнул. Алва стоял к нему вплотную – черная рубашка, джинсы, белая резинка на волосах, острые скулы, взгляд, по которому никогда ничего не понять. Хотелось отшатнуться, но Дикон заставил себя стоять на месте.       – Что хватит, Ричард?       – Делать вид, что вы меня не слышите! И вопросов моих не слышите! – Алва вздернул бровь своим любимым жестом, и Дикон, словно в противовес, выше задрал подбородок. – Я спросил, что вы ей сказали, а вам обязательно надо посмеяться вместо того, чтобы отвечать, а это не смешно, и что вы вообще ей что-то сказали – не смешно! Как вы это объявили – «сегодня, знаете ли, тот самый день, когда убили Эгмонта Окделла, давайте же проявим уважение»?! Да кто вам вообще сказал, что я хочу, чтобы все знали!       – У вас очень интересная манера делать выводы.       – Я вообще не хочу, чтобы вы произносили имя отца, – взорвался Дикон, – никак и никогда, неужели непонятно?! Да кто угодно, но не вы!       И стало так тихо, словно смолк только что раскат грома и унялся ливень, и кругом туман и ни души. Дикон понял, что кричал изо всех сил, а Алва – вот он, совсем близко, и как же это нелепо, так голосить.       Алва вдруг прикрыл глаза, коснулся небрежно переносицы и сказал:       – Простите, Ричард.       Что?       – Ваши домысливания все еще ужасны, и все же. Мне действительно стоило оставить объяснения вам.       Дикон отвел глаза и, чувствуя, как тесно в груди от задержанного дыхания, кивнул.       – Да, – хрипло. – Стоило.       Алва поднял к лицу опоясанное часами запястье и равнодушно уронил:       – До звонка три минуты. Можете идти, если пообещаете не шуметь в коридорах.       Наверное, стоило действительно уйти – что ему, в конце концов, тут делать? Слова перестали напоминать камни, мир стал ярким и плотным, и горьким до отвратительного, в горле еще слегка саднило от крика, от чайника тянуло самую малость теплым пластиком. Дикон поднял рюкзак, неловко закинул на плечо. Да что не так?       Алва на него не смотрел, и Дикон вышел, аккуратно придержав дверь.       – Вот ты где! – обрадовался Арно, когда звонок прогрохотал и в коридоры высыпали ученики и смешались – пестрые рюкзаки, рубашки в клетку и в полоску, надписи на неуставных, настрого запрещенных футболках. Арно поймал его за локоть, и вместе они протиснулись сквозь толпу: дальше по расписанию была музыка, на четвертом этаже, в классе с зеркалами от пола до потолка. – Повезло тебе, Дик, ты ушел, а нам эта злюка самостоятельную дала до конца урока. У меня наверняка трояк будет, дома опять все мозги съедят… На тебе лица нет, ты знаешь? Что Алва, достал? Он сегодня с утра не в настроении. На Берто нарявкал, Колиньяра до трясучки довел, мне вообще подзатыльник влепил ни с чего… Ну, ладно, с чего, но все равно. Нервный он сегодня какой-то. Рокслей, кстати, от него тоже в ужасе, он ей как на ухо что-то шепнул, так она и сидела до конца урока, будто у нее хомяк любимый сдох.       – На ухо? – переспросил Дикон. Они уже пришли к классу, зеркала выросли замысловатым лабиринтом, там лица, тут лица, Селина замерла у пианино, положив руки на клавиши, Северин застыл у окна, не сводя с нее глаз.       – Ну да, – безмятежно отозвался Арно, швыряя на парту рюкзак. – Я честно пытался подслушать, но Алва никаких шансов не оставил. Шепчет, как шпион заправский… Кстати, ты музыку сделал? Дик?       Дикон невнятно кивнул, на ощупь вынул нужную тетрадку и отдал Арно.