Школа им.Оллара

      В четвертый раз телефон затрезвонил в лифте, и чутье подсказало, что не ответить достойному родителю и в этот раз значило бы навлечь гнев оного неминуемо. Джастин выпутал руку из глубокого кармана, чуть не уронив ключи, выругался и нажал нужную кнопку.       – Я скоро буду, – сказал прежде, чем услышал что-либо с того конца. – Через час или типа того.       С того конца вздохнули, и Джастин предпочел заговорить снова:       – Знаю, знаю, безответственно и недостойно, и труп мой оплачут бездомные за какими-нибудь гаражами, мне очень жаль. Но я правда буду через час. Идет?       Лифт подпрыгнул и замер, свет на мгновение погас и брызнул из замызганной лампы снова. Шанс услышать миленькое «идет, сынок» был примерно такой же, как шанс на то, что раскрывающиеся с кошмарным треском створки лифта явят Джастину самого Создателя, но попытаться-то стоило?       Родитель плеваться ядом, однако, не спешил.       – Откуда тебя забрать?       Джастин уставился на знакомую черную дверь с металлическим номерком, ткнул в звонок и только после этого фыркнул:       – Не из полиции, не волнуйся. Я сам прекрасно доберусь.       – Не сомневаюсь. Адрес, Юстин. Я пришлю водителя.       – Пощади человека, время к десяти, а у него семья и дети.       – И контракт на ненормированный рабочий день.       Потолок коридора, выкрашенный в угнетающе мрачный зеленый, остался нем к закаченным глазам. За дверью послышались шаги. Разговор надо было заканчивать, и желательно не тем, чтобы через пятнадцать минут Джастина караулил водитель.       – Или, если ты хочешь протестовать до последнего, я приеду сам, – но родитель вознамерился сыграть в свою пользу, конечно, хотя ворчливый тон намекал, что желания садиться за руль он не испытывает ни малейшего, ибо сидит в любимом кресле, попивает пряный шадди, и хорошо, если без крепкой настойки в соотношении один к одному.       Щелкнул замок, и мгновение спустя на Джастина уставились пронзительно синие глаза, изрядно, впрочем, чем-то замутненные. Ох, да ну надо же.       – Ладно, – быстро сдался он, – водитель так водитель. Адрес сейчас скину.       – Ты забыл сказать спасибо, – заметил Алва, прислонившись к косяку, когда Джастин опустил руку.       – А вы забыли в школе все, что могли вообще забыть, – улыбнулся Джастин. – Я вам привез.       Чему он качественно научился, спасибо милой семейке и милому же закрытому интернату в лесах, так это улыбаться. Люди считают оружием пистолеты, ядерные бомбы и вербальную агрессию, а самая опасная на деле вещь – банальнейшая улыбка. Если знать, кому улыбнуться, как и когда, можно жить и бед не знать. Маменьку ублажает что-то такое солнечное и светлое, Дорак смягчается от вида кроткого и умного, продавщица в ближайшем цветочном – от улыбки влюбленного болвана. На достойного родителя – и на того действует, если выбрать момент, хотя уж у кого иммунитет, так это у него.       У Алвы иммунитета не было, он просто был ехидной заразой.       – Какая похвальная преданность, – он даже в ладоши хлопнул, два раза. – Сейчас расплачусь. Давайте сюда и проваливайте.       – Вы знаете, Алва, что вы – исключительно приятный человек?       – Приму к сведению.       – Что вы уже приняли, это я вижу, – хмыкнул Джастин и чисто дурачества ради не передал Алве его бумажник, а кинул.       Алва поймал – ловким красивым движением, словно птица клювом щелкнула, и сощурился. Он выглядел неплохо – для человека, которого наверняка пожирает нехилых размеров тревога. Руки вон не трясутся, паники на лице не видать, джинсы те же, что днем, зато футболка новая. Если уж человек находит силы переодеться, он вряд ли совсем уж не в себе. Впрочем, если считать, что переодеться – это действие автоматизированное, то вопрос появляется.       Остальное Джастин отдал так – планшет, куртку, школьный пропуск, и только тогда спросил:       – Как эр Дорак, Алва?       Алва швырнул куртку за спину, не глядя, бумажник и планшет – на комод, и что-то загрохотало по полу. Алва и бровью не повел.       – Чудесно, – сказал, – в Рассветные сады пока не устремился. Ты каких кошек в кедах посреди зимы?       – Забыл, – эту свою улыбку Джастин обожал, хотя признаваться в таком даже самому себе было неловко: это улыбка как из каких-то глупых рейтинговых фильмов, когда девушка хлопает глазками и готовится избавляться от одежды, только Джастин ничего такого, конечно, в виду не имел, это просто – как это сказать, наивная простота? Она самая.       Ноги и правда промерзли, чувствительность заканчивалась где-то на щиколотках, но таков был план. Алва моргнул, слегка заторможенно, и за рукав втащил Джастина внутрь. Хлопнула дверь.       Таков был план, и план заработал. Когда достойный родитель в очередной раз упрекнет, что он, Юстиниан Придд, не умеет предвидеть результаты своей деятельности, нужно будет рассказать ему эту историю, ха.       – Дадите мне тапочки? – поинтересовался Джастин.       – Дам вам совет.       – Это даже лучше. Какой?       – Если хотите напроситься в гости, морозить ноги не обязательно.       – Приму к сведению, – пообещал Джастин. – У меня были и другие варианты, но забыть куртку – это как-то слишком чревато, вдруг снегопад? Шапку тоже нельзя, маменька меня постоянно пугала в детстве менингитом и сосулькой: упадет и бам насквозь, через подбородок выйдет. Оставались только кеды.       – Начинаю думать, что я с тобой слишком много разговариваю.       – Да? А надо что?       – А надо – пороть. Когда придет твой водитель? Плевать, не важно. Подожди на кухне, с чайником сам справишься.       – Справлюсь, – охотно подтвердил Джастин, кое-как скидывая кеды и с неподдельным удовольствием ощущая теплый пол. Подогрев у него тут, что ли? Вот это блаженство, так и забудешь, о чем собирался пошутить. Ах да. – И с чайником, и с тем, чтобы поведать потом эру Дораку, как вы тут безудержно напиваетесь. Он не очень-то порадуется, да?       Вообще-то он никогда не видел Алву пьяным. Нынешний опыт влезал в голову с трудом. Язвительный Алва, Алва смеющийся, Алва орущий, серьезный, даже, чем Леворукий не шутит, Алва понимающий – это все знакомые картинки, а теперь Джастин как будто достал новый кусок пазла и не мог найти, куда его приткнуть. Где-то внутри от этого несовпадения загадочно сосало, но что означают эти физиологические реакции, он понятия не имел, да и кошки с ними.       Алва воззрился на него и отшутился не то чтобы с усилием, но как-то не сразу:       – Взрастил предателя своими руками.       – Алва, это вообще-то называется «друга». Вырастил друга.       – Не выдумывайте.       А вот это, пожалуй, было обидно. Джастин с ответом натурально растерялся – та самая пауза, в которую принято говорить «ха-ха, я пошутил», только это Алва, какое там «пошутил».       Алва что-то заметил, пьяным своим мозгом – не сразу, но успел поймать за рукав.       – Что, – хмыкнул Джастин, – не все гадости еще сказали? Мне подождать?       Алва подтащил его ближе и, кое-как придав лицу выражение вменяемости и исключительной трезвости, изрек:       – Джастин.       Очень информативно, да, Алва, только вы так умеете.       – Ты непоследователен.       – Вы зато последовательны, и в логичности суждений вам, конечно, не откажешь. Как вы это слово вообще выговорили?       – Не перебивай. Ты назвал себя другом, я посмеялся, ты обиделся, но не как мог бы обидеться друг. Как именуешь, так и действуй, или же не именуй.       – В таком случае, Алва, мне надо вам по морде дать и заявить, что вы кретин охреневший?       – Вы в своем праве, – сказал Алва и замолчал.       Он умел молчать – как никто. Оперировал этой тишиной профессионально, захочет – и это будет такая тишина, будто вы сидите и смотрите на закат, даже если на деле перед вами обшарпанная стена спортзала, и будто у вас такое общее легкое похмелье на двоих. А захочет – ты в этой тишине захлебнешься, как тогда в Скорой. Джастин оттуда помнил три вещи – синюю кушетку, оранжевый чемоданчик, подпрыгивающий на кочках, и замолчавшего Алву. Руки не слушались, не хотели подняться и пихнуть его в плечо: ну, Алва, лучше орите, невыносимо же с вами таким, вы как будто рядом с трупом, а я не труп.       Теперь Алва молчал по-новому, и это был еще один кусочек пазла, который никуда не ложился.       – Я лучше чайник поставлю, – наконец фыркнул Джастин и подергал рукой. – Пустите. Вам тоже налью, а то у вас, видно, от спирта шарики за ролики поехали. И вы тоже непоследовательны, чтоб вы знали. Решите сначала, кто я вам – «ты» или «вы».       – Сам реши, – пожал плечами Алва и отпустил.

***

      Школа с утра истекала шепотками, словно все эти слухи, все «а вы знаете, что» сочились прямо из стен, выкрашенных где в уныло-кремовый, где в нежно-белый. Лики святых льют кровавые и масляные слезы, деревья, если садануть топором, будут лить ядреные соки, а школа – у школы словесные эти слезы.       С ума сойти, какая дичь лезет в голову с утра, подумал Джастин и пихнул в плечо Вальхена.       – Скажи своим, пусть не лезут сегодня к Алве. Он их в лучшем случае пришибет, в худшем – пришибет, не касаясь.       Вальхен, непонятно замявшись, повесил на крючок серую куртку с белым мехом и тихо уточнил:       – Что ты имеешь в виду?       Притих он еще вчера и так, кажется, и не отмер до конца. Джастин прищурился: это он просто переживает, что его друзья – кретины, или что-то еще?       – Ну, вспомни наших родителей, – сказал вместо того, чтобы задавать вопросы. Ладно, в конце концов, не здесь, не в раздевалке же. – Пальцем не тронут, но этого и не надо, и так тошно. Алва не то чтобы в этом спец, но клянусь, что потенциал у него есть.       Настолько есть, что сам Джастин две недели собирался с духом, прежде чем подойти поздороваться, и если бы Алва не застукал тогда драматичную сцену с Вальхеном, безумной Рокслей и сигаретами, собирался бы еще столько же.       Вальхен понял, кивнул и загадочным тоном начал:       – Я не уверен, что… – и прикусил губу. Нет, удивительно пришибленный он все-таки. Вечером точно надо отловить и прижать к стенке.       – Ну, полезут – сами тогда будут дураки, – пожал плечами Джастин, уже привычным жестом встрепал волосы младшему и поднял с пола рюкзак.       Выпускному классу дозволялось опаздывать на уроки. Официально об этом не заявляли, но ни один урок за последние месяцы еще не начался строго по звонку. Приходили с термосами и шоколадками, не стесняясь доставали телефоны, носили абы что.       В интернате выпускной класс был образцовым – самые красивые воротнички, никаких складок, самые начищенные ботинки, самые лучшие оценки, самые надменные физиономии, и это даже не шутка – у Джастина у самого имелось несколько замечаний в личном деле за «неподобающее выражение лица». Впрочем, Джастин-то с ним родился, что в детстве говорили «не кривляйся, Юстин», что теперь – «нормальное лицо, Юстин». Видно, генетика.       Здесь, в школе Дорака, выпускники ели свободу полными ложками.       – Делаем ставки, – Оскар поприветствовал Джастина ленивым зевком и крепким рукопожатием. Он опять выглядел не первой свежести выходцем, но спать на парте пока не пытался.       – Какие ставки? – Джастин уселся рядом. Химик, конечно, опаздывал, но потрудился с пятницы оставить им на доске четыре громоздких уравнения.       – Вернется ли почтенный дед, – пояснил Оскар.       – Успокойся ты уже со своим дедом, – засмеялась с задней парты Ио. – Никакой он не дед, а приятный солидный мужчина.       Каждое утро она устраивала в классе парикмахерскую и драла расческой густые рыжие кудри, и сегодня тоже. Обернувшемуся Джастину она улыбнулась – не просто, а с намеком, и он, ответив тем же самым и ощутив, что контакт благополучно произошел, отвернулся и вытащил на стол тетрадку. Еще парочка таких контактов – и можно будет шагнуть дальше. Не то чтобы Ио ему сильно нравилась, но…       – Твой солидный мужчина, – Оскар опять зевнул, – несолидно сверзился с лестницы и шарахнулся башкой. Я не врач, но в его возрасте трясти мозгами вредно. Особенно оставляя кусочки этих самых мозгов на ступеньках.       – Я же ем! – возмутился с соседнего ряда Хулио и всплеснул руками: с распакованной кое-как шоколадной булки посыпались мелкие крошки.       – Ты всегда жрешь, – отмахнулся Оскар.       Джастин открыл тетрадь и принялся переписывать уравнения. Оскар, конечно, преувеличивал: никаких мозгов по ступенькам размазано не было – так, сколько-то крови, да и Дорак вполне бодро ругался, пока его увозили. На дурацких детей с дурацкими шутками, на врачей, на холодный пол, на суету, и только под конец, уже на носилках, побледнел и как-то обмяк. Алва тогда и примчался – улица, пронзительно-красный закат, изморозь на железных перилах. Примчался, чтобы увидеть исчезающие в пасти машины носилки и успеть поймать за плечо одного из врачей. И вскочить следом. Время шло к восьми, в школе вообще не должно было оставаться никого, кроме средней группы Алвы и выпускного класса – допы заканчивались в семь. Что дернуло шутников вернуться в любимые стены и взяться за глупости, оставалось лишь предполагать.       – Кстати, – вспомнил Оскар, – Джас, там же твой младший. В том же классе, где эти малолетки. Что это было вообще?       Джастин честно пожал плечами.       – Дурь, наверное. Заскучали, шило в заднице проснулось. Мы как будто лучше были… И что ты меня-то спрашиваешь?       – История из вторых рук, так сказать.       – Из третьих разве что. Вальхен в этом не участвовал.       – Да ну?       – Иди ты, – отмахнулся Джастин. Ручка на миг замерла над значком цинка, прежде чем вывести валентность. А с чего, собственно, он взял, что Вальхен не участвовал?       Да с того, что Вальхен не дурак. Конечно, не участвовал. И понятия ни о чем не имел, иначе молчать бы не стал.       Ровное «+2» появилось над значком, и Джастин переключился на расстановку коэффициентов.

***

      Конечно, они первым делом кинулись к нему.       – Эр Алва!       Савиньяк впереди, позади – Салина и Колиньяр, еще дальше – Северин, всем своим видом говорящий «я не очень-то при чем».       Рокэ кивнул охране, сгреб со стойки ключи от зала и зашагал по коридору. На детей он не смотрел – и даже не особенно переживал, чтобы не сбить их с ног. Они, конечно, мешали ему как могли – мельтешили, кидались наперерез, в основном Савиньяк и Салина, и голосили эти двое за четверых.       – Эр Алва, постойте, пожалуйста!       – Послушайте!       – Мне, нет, нам очень жаль, что так вышло, мы правда…       – …не думали совершенно, что это будет так.       – Правда, честное слово!       – Простите, пожалуйста!       Перед лестницей они расступились, и Рокэ беспрепятственно поднялся на второй этаж. Ключи позвякивали, крутясь вокруг пальца, и стукались о пластиковый брелок. Позади затопали, торопливо и отчаянно. Рокэ не оглянулся.       Видеть детей сегодня он не желал – никаких, никак, и намеревался игнорировать их существование от первой до последней минуты рабочего дня.       – Эр Алва! – ударилось в закрывшуюся дверь спортзала, и стало тихо.       Если они умные, они не полезут дальше. Если не умные… Что же, им даже ничего не грозит.       Полетела на стул кожаная куртка, за ней – кое-как намотанный на шею шарф. Руки в тепле приятно покалывало. Вытащив телефон, Рокэ набрал номер и дождался гудков.       Он не спал до утра, и только между пятью и шестью сумел сомкнуть глаза и увидеть чудесный сон о том, как в кабинете Квентина поселился здоровенный белый кот с единственным желтым глазом. Кот крутился в черном кресле, царапал лапой бумаги и говорил: «Селектор через час. Приведи себя в порядок». Спонсорами сна выступали недосып, алкоголь и тревога, но могли бы, если уж начистоту, породить и что-то более впечатляющее.       Солнечное утро на кладбище, например. Или Квентина, принимающего кровавые ванны в директорском кабинете. Он мог бы плескаться, попивать шадди и говорить: «Самодостаточность, Рокэ, самодостаточность. Смотри, вся эта кровь – моя, я не утруждаю никого и не претендую на донорские запасы, всё сам».       – Городская больница номер пятьдесят шесть, – сонно буркнули из динамика. – Слушаю.       – Господин Квентин Дорак, – уронил Рокэ, – поступил вчера.       – Родственник? – уточнили так, как будто намеревались проверить кровное родство по короткому «да». Или опровергнуть по честному «нет». Кошкина бюрократия, что с ними всеми там не так.       – Да, – соврал Рокэ, и дети выбрали именно этот момент, чтобы постучать в дверь.       – Секунду, – донеслось из динамика, и стало тихо.       – Эр Рокэ! – скрипнула ручка, и внутрь заглянул Савиньяк, привычно растрепанный и непривычно потерянный. – Можно?       Вместо ответа Рокэ взял его за плечо, развернул и молча выдворил вон. Сам идиот – дверь нужно было закрывать на ключ.       – Квентин Дорак, – раздалось в трубке. – Шестьдесят семь лет. Поступил вчера… Жив.       Повисла пауза.       – Карьярра, эрэа! – рыкнул Рокэ.       – Терпение! – тут же гаркнули в ответ. – Я тут одна, а вас… Следили бы за отцом своим, чтоб он у вас не летал с высоты! А то сначала старику стакан воды не поднесут, а потом орут в телефон… Состояние тяжелое, не критическое, голову еще вчера зашили, ночью переполох нам устроил своим внутричерепным, но уже ладненько все. Там, как давление отладили, и в себя пришел. Характер скверный, значит, жить будет… Ну, с шансами, оно на деле-то знаете как – не угадаешь.       – Бедро? – уточнил Рокэ, прикрыв глаза.       – А как вы думаете?       – Я думаю, что мне не составит труда помочь вам расстаться с этой работой.       – Плохо бедро, – проворчали на том конце. – В таком возрасте лучше, чтоб ногу отрезали! У меня свекор вон на прошлой неделе с крыльца навернулся, и в итоге…       – Напомните часы посещения, – перебил Рокэ и, услышав недовольное «с двух до шести», повесил трубку.       Разумеется, за дверью тренерской его ждала засада. Намеков дети не понимали, зато признали, что Савиньяк на роли парламентера Рокэ не устраивает, и заменили его Колиньяром – по крайней мере, навстречу Рокэ шагнул теперь именно он.       – Какого хрена, – и он, конечно, выбрал стратегию «взбеси и нарвись», – вы не спрашиваете, что произошло? Нам тут что, на колени перед вами падать, чтоб вы снизошли внимание обратить?       Неплохо, Колиньяр. В другой раз даже сработало бы.       В этот раз Рокэ обошел и его, и уже направился к выходу, но не учел, что, в отличие от Савиньяка и Салины, Колиньяра вырастили люди, отрицающие уступки, компромиссы и этические рамки вообще.       Колиньяр схватил его за рубашку, сжал ткань мертвой хваткой и потянул. Кто-то ахнул – Савиньяк, наверняка он, и правильно ахнул, но Колиньяр отыгрывал сегодня роль вассала Скал, не иначе. Тверд, незыблем, идиот.       – Вы, – заявил он, – обязаны заниматься нашим воспитанием!       Да что. Вы. Говорите.       Рокэ затормозил, оглянулся и посмотрел на Колиньяра. Спокойно. Равнодушно. Долго. Давайте, Эстебан, посмотрим, как подействуют на вас методы Алваро Алва. Я выдерживал секунд пять, в лучшие годы – десять, и это при постоянных тренировках. Сколько протянете вы?       Рокэ досчитал до шести, когда Колиньяр разжал руку и отшатнулся.       Вот и славно.       Дверь хлопнула, и на этот раз шагов не раздалось.       И прекрасно. Не советоваться же с Катари, когда тебя преследует толпа малолетних засранцев.

***

      Катари выслушала внимательно и шлепнула по руке, когда он потянулся поймать завязку ее блузки. Солнце лупило прямо в окна этого прискорбно шизофреничного кабинета, делая его еще задорнее. Лупоглазые животные на полках, ворох кубиков на окне, на столе – россыпь карт. Рокэ простер отвергнутую руку туда, взял наугад одну из карточек.       – Чудесно, – изрек.       И швырнул картинку – черный человек на желтой планете и небо без звезд – обратно. Катари тут же сцапала ее сама, глянула, кивнула отвратительно понимающе.       – Никаких интерпретаций, – предупредил.       – Ты сам ее взял, – заметила Катари. – И сакцентировал внимание. Но если ты так просишь, я не буду это комментировать… Хотя это, в какой-то мере, ответ на твой вопрос.       – Я спросил, как мне донести до этих детей, что они – малолетние кретины. Этот чудак на планете едва ли имеет к этому отношение. Скорее уж вот это.       Рокэ выудил еще одну карту, с которой скалился клоун, и с колпака у него капало что-то отвратительно красное. Присмотревшись, можно было догадаться, что это варенье, там вообще кругом были сладости – конфеты, пирожные, истекающие сиропами торты, но со стороны напоминало отнюдь не варенье.       – Рокэ, – Катари наклонилась ближе и тронула его за ладонь, – ты отлично понял, что я имею в виду. Расскажи им всё, что говорят в больнице, и расскажи, что ты пережил. Это будет куда важнее для них, чем любые твои крики, лекции или чудовищные и, между прочим, запрещенные физические наказания.       – Что, скажи на милость, я «пережил»?       Катари загадочно кивнула на беззвездное небо.       – Хочешь сказать, – вздернул бровь Рокэ, – что Квентин у нас что – путеводная звезда? Или целое созвездие? Или, упаси Создатель, луна?       – Не луна, – качнула головой эта отвратительная женщина. – Луна – женский символ. С другой стороны, если посмотреть, какие функции в твоей жизни выполняет Дорак…       Рокэ перехватил прохладные пальцы и нежно, но крепко сжал. Катари умолкла, до противного мягко улыбнулась и вернулась к теме:       – Я готова спорить с тобой на что угодно, Рокэ. Если ты скажешь этим детям: «Он мне как отец, а вы чуть его не убили», и выдержишь паузу подлиннее, они не только будут рыдать, умоляя тебя их простить, но и четырежды подумают впредь, прежде чем выпрыгивать из-за угла, обмазавшись… Что это было?       – Искусственная кровь. Если я верно разобрал, о чем шепчутся сегодня во всех углах.       Он задумчиво побарабанил по подлокотнику кресла. Нет, в этом, конечно, что-то было. Пожалуй, выкинь он нечто подобное в свои одиннадцать, его не проняли бы ни крик, ни ругань, да и никогда не пронимали, а нечто подобное…       – Нет, – сказал он. – Это манипулятивная ерунда, а не воспитание. Если бы они угробили охранника, у меня бы не было ни единого повода разыгрывать трагедию «он был мне как отец», а сущность их деяния осталась бы неизменной.       – Им по одиннадцать, – напомнила Катари, – они пока не в состоянии проникнуться речами о медицинских последствиях. А вот если последствия будут напрямую касаться человека, который им в какой-то степени важен…       Рокэ встал, не дослушав, наклонился поцеловать теплую руку и вышел, ничего больше не сказав.

***

      На младшего Придда и Окделла он наткнулся случайно – по пути в класс. Решение уже созрело, общаться с детьми он по-прежнему сегодня не планировал, но заглядывать изредка и проверять, не стало ли детей меньше или, чем Леворукий не шутит, больше, входило в его должностные обязанности. К тому же, стоило оценить, что там на лицах виновников – упрямство или отчаяние, или, если и то, и то, то в каком соотношении.       Придд стоял у стены и пытался застегнуть пуговицу на манжете, и казалось, увлечен он этим давно и прочно. Окделл что-то втолковывал ему с лицом упрямого опытного проповедника. Заслышав шаги, они подняли глаза почти синхронно и синхронно же замерли.       Рокэ замедлил шаг, но не настолько, чтобы дети заметили. Валентин – пустое лицо и неожиданно покрасневшие глаза, вот это новость, Ричард – плотно сжатые зубы. На какую очередную войну и с кем вы собрались, юноша.       – Эр Рокэ!       Оказалось – на войну с ним, с Рокэ. Окделл шагнул ему навстречу и, угадав, кажется, стремление Рокэ промчаться мимо, выпалил:       – Я очень прошу вас, как дарованного нам Создателем проводника и наставника, меня выслушать!       Как дарованного кого?       Его замешательством Ричард воспользовался грамотно – шагнул ближе, понизил голос до загадочного шепота и додавил:       – Пожалуйста, эр. У меня всего один вопрос.       Рокэ не сказал ни «давайте», ни «идите к кошкам», но Ричард повисшую тишину принял за согласие внимать и заговорил снова:       – Скажите, пожалуйста, эр Рокэ, вы считаете раскаяние человека в содеянном достаточным основанием для того, чтобы он мог простить себя сам?       Идиотом Рокэ не был. Излишне впечатлительным идиотом – тем более. Выходка Окделла была умилительно нелепа, но Рокэ пережил бы это и пошел дальше, оставив безумный вопрос без внимания, если бы не тихое:       – Ричард, не надо. Я сам.       Ну и что вы «сам», Валентин?       Он уже остановился рядом, уже заложил руки за спину и попытался смотреть в глаза, но сдался спустя мгновение и выговорил уже в пол:       – Я знал, что планируют сделать ребята. Это должна была быть уборщица. Я не стал их останавливать и никому не сказал. Я… Потому что он… Они попросили.       Джастин добавил бы, что ему жаль. Или ляпнул бы что-то вроде «я капитально облажался, я знаю». Валентин молчал – опухшие веки, жесткая линия скул, влажные глаза. Он предпочитал поедать себя изнутри – воем сирены Скорой помощи, следами крови на лестнице, собственными маленькими неловкими ощущениями – не хочется идти против друзей, не хочется делать глупость, не хочется принимать решение, с кем ты. Ничего, что человечество успело изобрести бы за последние тридцать лет, всё старое, проверенное временем.       А ведь они с этого начали – в самый, кажется, первый день. Окделл, окно, Валентин с его умным и идиотским решением не звать на помощь. Вряд ли Валентин сам до конца понимает, насколько его мотивация тогда складывалась из рассудочного, а насколько – из этого понятного, в общем-то, нежелания идти против ветра.       Кошки бы подрали всю эту детскую психологию. Да и людскую тоже.       Взгляд Окделла ощущался, как сверло во лбу. Отправить бы его в класс, но многовато чести. И где он научился так таращиться?       – Как вы собираетесь поступить в следующий раз, Валентин? – негромко спросил Рокэ.       – Иначе, – почти сразу уронил Валентин, зажмурился и отвернулся. С места, впрочем, так и не сдвинулся.       – Хорошо, – кивнул Рокэ и небрежно коснулся его щеки. – Я не эсператистский священник, юноша, но настоятельно рекомендую вам дышать свободно. Шанс принести извинения директору, если вы сочтете это нужным, у вас будет.       Тихое «сочту» почти полностью потонуло в судорожном выдохе. Ну право же, должна же быть середина между придурочной беготней неугомонной троицы и вот этим зашкаливающим драматизмом.       – Ричард, – позвал Рокэ, – думаю, вы справитесь лучше, чем я.       Окделл выглядел непонимающим, но нашарил кнопку «немедленно осознать» в считанные секунды, кивнул и не очень уверенно, но надежно обнял Валентина и философски отметил:       – Вот видишь.

***

      – Ты меня добить решил? – ворчливо поинтересовался Квентин, и только теперь от сердца отлегло.       Звонки не помогли, даже голос Дорака по телефону не помог – все эти его «разумеется, я в порядке» и «каких кошек ты звонишь мне в твое рабочее время, Рокэ, займись уже воспитанием своих… подопечных!». Зато теперь, усевшись на край мягкой койки и любуясь недовольным на двести из ста процентов лицом, Рокэ почувствовал: нормально.       В этот раз действительно пронесло. Не будет еще одних похорон. Будут километры ворчания, полные горсти едких комментариев – чего Квентин не переносил, так это собственной слабости, и делался в ней кошмарен, небо и земля по сравнению с привычным раздражающим негодяем.       – Не надейтесь, – откликнулся наконец Рокэ. – Это воспитательный процесс. Эти юноши зайдут…       – Помилуй, Создатель! – Квентин возвел очи к потолку.       – …и принесут свои искренние, глубочайшие извинения. Ну, или же будут приносить их до тех пор, пока и вы, и я, и призванные в свидетели медсестры, заранее подговоренные, конечно же, мной, не сочтут их нелепый лепет глубочайшими искренними извинениями. А после нас ждет увлекательная экскурсия по соседним палатам. Вы удивитесь, когда узнаете, сколько людей попали на эти койки после попыток пошутить или же став жертвами шуток. Детям понравится.       – Я горжусь твоим педагогическим рвением, но подай мне для начала беруши.       – Нельзя, вы – главный эксперт. В конце концов, вас это должно удовлетворить в первую очередь.       – Удовлетворить, – брезгливо повторил Квентин, и Рокэ от души рассмеялся.       Дети маялись за порогом, подглядывая в стеклянную верхушку двери, и пусть – маются, подглядывают, ждут, репетируют то, что они там заготовили. Не надорвутся.       Прохладная шершавая ладонь легла поверх его собственной, и Квентин прежним, давно знакомым тоном позвал:       – Рокэ. Не дело, что ты так это воспринимаешь.       – Не надо.       – Не спорь. Ты зачем изводил всех звонками всю ночь? Мне, конечно, имени не называли, но как будто нашелся бы еще один упрямый осел, который стал бы обрывать провода и доводить дежурных до нервных тиков. Рокэ, не стыдно?       – Не стыдно. Могли бы запомнить, что мне это чувство чуждо и неприятно, поэтому я предпочитаю обходиться как-то без него.       Они, конечно, друг друга поняли. Рокэ не желал говорить на эту тему, Квентин не желал отступать, а значит, разговор непременно состоится – просто не сейчас.       – Стыдно за тебя другим, – вздохнул Квентин притворно-недовольно и утомленно откинулся на подушки. – Ну, кого ты там привел для своих пыток? Всю грешную гвардию?       – И Придда, – кивнул Рокэ.       – Помилуй, этот прекрасный ребенок что, тоже ступил на кривую дорожку?       – Этот ребенок никак не решит задачку «я и мои друзья-идиоты». Но я в него верю.       Квентин поморщился и махнул рукой.       – Дай Создатель, чтобы он решил ее не так, как ты, Росио. Заводи уже своих подопечных.