Школа им.Оллара

      Без пяти двенадцать Дикон спустился вниз и кивнул матушке. Она надела сегодня не серое, а черное, и стала отчего-то казаться моложе. Тугая коса, тонкие губы – и легкая рука, скользнувшая по спине. Конечно, она так подтолкнула его – иди, вперед, и он пошел. Распахнутые двери директорского кабинета напоминали пасть чудовища. Изнутри уже доносилось угрожающее рокотание, только тянуло не жаром, а холодом.       Столов в кабинете директора Дорака было два – изящный черный, за которым сидел обычно он сам, и длинный овальный, видимо, для таких вот совещаний, и за последним уже сидели. Сам директор – во главе, задумчиво разглядывая вазу с сухими цветами в самом центре стола. Госпожа Оллар – перебирая бумаги, Алва – закинув ногу на ногу и качаясь на ножках стула, словно он был каким-то старшеклассником, а не взрослым. Незнакомая женщина с выразительным острым лицом и темно-красными сомкнутыми сердито губами – наверное, мать Эстебана, и сам Эстебан – шишка на лбу, припухший нос, синяя полоска на переносице. Эстебан вскинул голову, криво, недобро улыбнулся и дернул плечом. Что это значило, Дикон не понял. Наверное, «тебе конец», что еще.       – Эрэа Окделл, – директор вежливо поднялся и чуть склонил спину. – Прошу вас, присаживайтесь. Ричард, вы тоже.       Они сели, и директор сложил перед собой руки и понизил голос:       – Господа, время начинать: все в сборе. Мы здесь, чтобы поставить точку в истории вчерашнего пренеприятного инцидента. В первую очередь хочу выразить госпоже Колиньяр свою искреннюю радость: прекрасно, что здоровью юного Эстебана ничто не угрожает.       Госпожа Колиньяр улыбнулась так, словно хотела выругаться, но сказала:       – Благодарю, Квентин.       Все эти люди, если послушать эра Августа, мечтали, чтобы Дикон сдался. Чтобы отказался от своих идеалов, чтобы стал, как все. Дикон вглядывался в лица и пытался понять: как вообще отличить того, кто желает тебе хорошего, от того, кто желает плохого? У этой эрэа яркие губы – это считается? Алва в черном и плюет на приличия, качается на своем стуле дурацком. А это? Директор улыбается так вежливо, словно он тут на отдыхе, словно его ничто не может сбить с толку. Это – плохо? Это знак, это симптом?       – Напомню, – продолжал директор своим этим все-в-порядке-голосом, – что наша сегодняшняя встреча имеет своей главной целью помочь нашим учащимся. Это ведь первоочередная задача образовательной организации, господа, верно? Забота о подрастающем поколении требует аккуратности и много, много терпения. Давайте же проявим их и побеседуем о мерах, которые следует предпринять.       Ему ответили вежливой тишиной – и только Алва демонстративно фыркнул и опустил стул на ножки, заставив сухие цветы колыхнуться и уронить на стол пару лепестков.       – Вы желаете что-то сказать, эр Алва? – поинтересовался директор с безграничным терпением.       – Не сейчас, – отмахнулся Алва. – Первыми, если я помню план сего события верно, предстоит говорить юношам. Давайте же не будем томить их ожиданием. Ричард, поведайте нам…       Что он должен поведать, Дикон до конца так и не услышал: в дверь постучали, и его пронзило ужасом. Кошки, Арно же! Арно, Берто и их идиотский план. Да как он мог забыть! Директор приподнял бровь. Крикнуть «не открывайте им»? Да все решат, что Дикон с ума сошел.       Отвечать «входите» никому не потребовалось – дверь уже распахнулась, и на пороге возникла делегация. Валентин с Арно стояли в дверях, полностью закрывая проход, за ними маячил готовый ко всему Берто.       – Вас не хватало, – уронил Алва. – Это что за явление?       – Дипломатическое! – объявил Арно и закашлялся, поперхнувшись.       – Просим прощения, – легко перенял инициативу Валентин и вежливо наклонил голову. – Мы просим позволения присутствовать на этом совещании, а также просим вас выслушать все, что мы имеем сказать. И… – он запнулся, но выдохнул, расправил плечи с убийственно-приличной интонацией закончил: – И мы не можем позволить себе получить отказ.       – Дальше, – подсказал Арно громким шепотом. – «Мы требуем»…       Валентин поморщился, словно Арно взял и спутал все и теперь отступать было некуда.       – Мы требуем, – продолжил он, тем не менее, гладко, – принять во внимание наше участие во вчерашнем печальном происшествии, поскольку, во-первых, в первом инциденте участвовали мы все, а во-втором мы позволили себе не посодействовать разрешению ситуации, что может быть расценено как «оставление в опасной ситуации», что, в свою, очередь…       – Что происходит? – возмутилась эрэа Колиньяр.       – …в свою очередь могло бы являться уголовным правонарушением, если бы мы достигли возраста уголовной ответственности, – закончил Валентин и, кажется, только теперь втянул носом новую порцию воздуха.       Повисла тишина. Эстебан таращился на них, как на полоумных, матушка ничем не показывала своих чувств, казалось, но Дикон знал ее давно – она была, наверное, удивлена, и это было хорошо.       Директор переплел длинные пальцы и посмотрел на Алву. Алва цокнул языком.       – Валентин, будьте внимательнее к терминам. Уголовное – преступление, административное – правонарушение.       – Благодарю, – кивнул Валентин. – Я ошибся.       – В остальном, – развел руками Алва, – мне нечего возразить. Юноши сказали все сами.       Да он же веселится! Нет, он не улыбался, но внутри – внутри он смеялся, ему было смешно! Арно и другие подставятся, а ему…       Да что он за человек вообще!       – Мы не все сказали, – Берто аккуратно оттеснил плечом Валентина и выступил вперед. Нервно улыбнулся. – Э-э, здравствуйте. Мы… Мы еще хотели сказать, что мы решительно против, чтобы Дика наказывали. Ставили на этот ваш учет, я имею в виду. За что? Я б на его месте тоже треснул, и меня бы, между прочим, дома даже не ругали.       – Вот! – подхватил Арно. – Что плохого в том, что человек даст по лицу, если иначе ну не доходит?!       Валентин прикрыл глаза, и Дикон его понимал. Они ведь понимают, что это им никто так просто не спустит, почему они тогда… Дикон хотел сказать что-то, остановить их, но слова как-то путались. Там, где терзали нутро кошки, стало удивительно жарко и спокойно.       Они пришли сюда ради него.       – Это балаган, – отрезала госпожа Колиньяр, и напомаженные губы искривились. Волосы у нее были как нарисованные – гладкие, поблескивающие в свете ламп. Прядки не двигались отдельно друг от друга, двигалась вся масса, когда она дергала головой. – Квентин, вы мне вчера доказывали, какая у вас тут ведется восхитительно грамотная воспитательная работа, а теперь что? Дети сбежали с урока, несут чушь, и их даже никто не прерывает. У вас давно не было проверок из минобра? Не уверена, что в вашей Концепции прописаны именно эти ценности – побеги, насилие и отсутствие уважения.       – Есть у нас оно! Уважение, то есть, – возмутился Арно.       – И вы его продемонстрируете, – ласково кивнул директор. Он больше не улыбался. – Когда немедленно покинете кабинет. Вашу… интересную позицию, впрочем, мы примем к сведению.       – А мне кажется, – сказал Алва, улыбаясь в потолок, – нам стоит выслушать детские стороны, как мы и планировали. Эта, непрошеная сторона, явилась самостоятельно. И это не я их подговорил, если вам уже пришла в голову эта идея. Если бы это организовал я, я бы не давал Савиньяку говорить. Арно, вы умудрились парой реплик свести на нет приятное впечатление, произведенное Валентином. Это своего рода талант.       – Спасибо, – буркнул Арно, насупившись.       – Не за что. Так давайте же, господа, все-таки послушаем Ричарда и Эстебана. Дети, зайдите уже и закройте дверь.       – У нас новый директор? – не хотела успокаиваться госпожа Колиньяр. – Квентин, вас устраивает происходящее?       – Известные педагоги, – задумчиво улыбнулся директор, – подчеркивали огромную значимость детской инициативы для детского же развития. Мы можем грамотно провести детей по пути, очерченному нами, но как в таком случае им учиться самостоятельности? Раз уж эти дети вмешались, дадим им шанс остаться участниками до конца.       – Молча, – лениво добавил Алва.       И стало тихо, и Дикон понял, что смотрят все на него.       Он плохо понимал, что творится. Почему Алва разрешил им остаться? Почему молчит Эстебан – и не просто молчит, а кусает губы, завесив лицо челкой?       – Я… Я ударил Эстебана, – сказал он. Звучало так по-дурацки и так нелепо, что он разозлился сам на себя. – Я ударил Эстебана, потому что он кое-что сказал. Я не буду это повторять, потому что это не важно. Я должен был сдержаться, но не смог. Это было плохо.       – И вы так больше не будете? – подсказал Алва, и даже смотреть на него не надо было, чтобы понять, что он опять улыбается.       – Буду! – огрызнулся Дикон и прикусил язык, когда со стороны госпожи Колиньяр послышался шумный выдох, а со стороны Алвы – тихий смех. – Нет, я не это имею в виду, что буду. Я… Я могу сказать, что я постараюсь, и я правда постараюсь. – Как там подсказала госпожа Оллар? – Мне кажется, это неправильно, говорить «я не буду», если я еще не знаю, что… Что еще может случиться. Но я постараюсь, в смысле, я… ну, беру на себя ответственность, что правда постараюсь.       К концу речи руки у него взмокли, и вся решимость куда-то делась. Он смотрел на несчастную эту вазу – голубую, с бело-золотыми витиеватыми узорами, и не хотел поднимать голову.       – Прекрасная речь, – сказал Алва, и как же в него хотелось что-нибудь кинуть. Сколько можно издеваться! – Как мы видим, юноша здраво оценивает свои силы и осознанно заявляет об ответственности за собственные действия. Многим достойным взрослым людям до таких высот шагать и шагать. Браво, юноша. Эстебан, ваша очередь. И помните, прошу вас, о чем мы с вами говорили.       Дикон вскинулся и впился в Алву глазами, зло, отчаянно. Он говорит откровенно! Вот так, при всех признается, что Эстебан действует по его указке! Алва почувствовал взгляд, отвлекся от Эстебана, задумчиво повел головой – и потерял к Дикону всякий интерес, принялся снова покачиваться на своем стуле.       – Говори, – поддержала Эстебана его мать, и тонкая рука легла поверх крепко, до белизны сцепленных пальцев. Эстебан странно поежился, глянул на мать, на Алву и так и не открыл рот. – Дорогой мой, ну что ты? Мы же обо всем поговорили. Говори, как есть.       Да что с ним? Дикон смотрел на Эстебана – и видел себя самого, сидящего перед эром Августом. Но это же Эстебан, он никогда не сомневается, прежде чем сказать гадость или сделать гадость, он таким всегда был, а в этом году гадостей стало в разы больше. Это Эстебан, у него не бывает вот такого лица. Разве что несколько лет назад, когда эрэа Луиза, случалось, отчитывала его наедине, никому не позволяя подслушать, но сейчас-то…       – Мне помочь вам? – предложил Алва просто, как будто предлагал чаю.       – С чем, позвольте спросить? – откликнулась за Эстебана мать.       – С честностью, – охотно отозвался Алва. – И мужественностью. Мы, видите ли, два дня с вашим сыном говорим о том, что это вообще такое и как поступают глупые дети, а как – достойные люди.       «Достойных людей» он приправил такой особенной интонацией, что не разберешь – издевается или нет.       – Не много ли вы на себя берете? – холодно уточнила госпожа Колиньяр.       – Исключительно свои обязанности. На эту неделю. Сегодня всего лишь пятница, немного за полдень, кандалы воспитателя с меня еще не упали. Ну же, Эстебан, смелее.       – Мне кажется, уважаемый эр Алва, вы оказываете давление на моего сына.       – Не больше, чем вы. И кажется, это как раз и называется воспитанием? В одном из популярных словарей данное явление обозначено как «преобразование человеческого детеныша, который при рождении почти не отличается от своего далекого предка, жившего десяток тысяч лет назад, в цивилизованное человеческое существо».*       – Эр Алва, – вмешался директор. – Вы, кажется, хотели дать слово вашему подопечному.       – Именно так.       – В таком случае для начала, не сочтите за грубость, вам самому следует закрыть рот и приготовиться слушать.       Алва неожиданно послушался и замолчал, и тишина рухнула на Эстебана, как недавно на Дикона, и Эстебан заметно ссутулился, поерзал на стуле, вскинул голову и на одном дыхании, словно желая скорее избавиться от слов, которые нужно произнести, сказал:       – Да я хотел, чтобы он кинулся, и сказал ему всякую хренотень!       – Эстебан! – немедленно взвилась его мать. – Что еще за выражения!       – Возмутительные, – согласился Алва. – Но в сущности и этот юноша молодец.       И раньше, чем кто-либо успел заговорить, он встал, отодвинул стул в сторону небрежным пинком и прошелся по кабинету. Когда он оказался позади, Дикон напрягся – сам не понимая, почему. Хотелось повернуть голову, чтобы видеть его, но это же глупо.       И почему Эстебан сказал то, что сказал?       – Полагаю, – раздалось позади, – первый этап мы выполнили, и дело за вторым. Ричарду полагалось извиниться. Ричард, будьте добры, принесите свои извинения Эстебану.       – А Эстебан извинится? – влез Арно: одноклассники стояли у стены так тихо до этого момента, что Дикон вообще забыл, что они здесь.       – Еще слово – пойдете вон, – предупредил Алва миролюбиво.       Встречаться глазами с Эстебаном не хотелось, но так вышло – они посмотрели друг на друга одновременно, и как-то стало ясно, что оба они хотят одного: поскорее отсюда уйти.       – Извини, – сказал Дикон, и Эстебан буркнул:       – Угуиты.       Позади хлопнули в ладоши, и Алва преувеличенно бодро объявил:       – Великолепно. Квентин, позвольте я теперь перепрыгну в конец нашей программы – туда, где мы планировали обсуждать вопрос перевода Ричарда Окделла в другой класс. Прошу госпожу Оллар поделиться с нами своим мнением касательно этой оригинальной идеи…       Дверь распахнулась, и внутрь ворвался взволнованный мужчина в синем комбинезоне. Штанины от щиколоток до колен были темнее, и на пол текла вода. В воздухе мелькнул гаечный ключ.       – Директор! – рыкнул мужчина обреченно. – Потоп!       – Опять? – директор коротко коснулся переносицы указательным и большим пальцами. – Мне начинает казаться, господа, что это один из предвестников возвращения Создателя. «И тронет тьма небеса, и выйдут из берегов моря, и будет земля водою, и воскричат живые». На каком этаже?       – На третьем, – отозвался мужчина. Ключ опустился и скрылся в просторном кармане. – И туда, знаете, лучше не ходить, там… Вот оно, что вы описали. Тьма полная. И детишки, того…       – Воскричали, – подсказал Алва без выражения.       Это все напоминало какое-то безумие – это что там должно произойти, чтобы техник прибежал прямо сюда, к директору… В раковины иногда пихают бумагу, да с этой бумагой что только не делают, но чтобы настолько плохо?       Валентин сохранял непроницаемое лицо, но Арно с Берто так не умели – они переглянулись, и Арно просиял, как будто сбылась его давняя мечта.       – Полагаю… – начал директор, и тут безумие перешло на новый виток: закричала сигнализация. Пронзительное дребезжание – трижды, пауза, добрый женский голос:       – Произошло возгорание! Просьба сохранять спокойствие и немедленно покинуть помещение через эвакуационные выходы!       Про огонь в Эсператии тоже было: и придет из тьмы пламя, и тронет воду, и закипит живое и мертвое.       Живое закипело: когда директор решительно отправил их всех эвакуироваться, в школе творился настоящий бедлам. Мать уверенно взяла Дикона за руку и направилась к выходу. Дикон, озираясь и наблюдая радостно галдящих учеников, наткнулся взглядом на Алву, и Алва вдруг подмигнул.