Школа им.Оллара

      – Вот он! – закричал Арно и замахал руками, как будто Дикон мог ошибиться и не найти правильную дверь, учитывая, что она была тут, наверху ступенек, одна.       Тяжесть рюкзака на спине, жаркая куртка, колючая шапка – ее Дикон стащил на нижних ступеньках, не выдержав. На улице потеплело за ночь как-то стремительно, и прошел дождь, и теперь голые деревья утопали в лужах и купались в приятном легком ветре. Влажную челку этот ветер тут же встрепал.       Арно и Берто ждали у дверей, Арно справа, Берто – слева, и выглядели они решительно.       – Почему ты не сказал? – накинулся на него Арно. Толчок в грудь был несильным, и Арно заботливо второй рукой придержал его за лямку рюкзака, не давая свалиться на ступеньки. – Это же ужасно нечестно. Но ничего, у нас уже есть план!       – План… Чего? – несколько ошарашенно уточнил Дикон.       – Это не план, – запутал все еще сильнее Берто. Но он улыбался, засунув руки в карманы, и это успокаивало. – Точнее, это, конечно, план, но планом это можно назвать только если ты забыл другое слово, которое подходит больше.       – Шантаж! – радостно подхватил Арно.       – Я ничего не понимаю, если честно, – признался Дикон. – И звонок через пару минут, может, мы пойдем?       В «план» его посвятили уже в раздевалке, и Дикон, аккуратно придвинув к стене зимние, да зачем он их надел, ботинки, и закинув на плечо рюкзак, твердо заявил:       – Не нужно.       Арно с Берто переглянулись, и Арно возмутился за двоих:       – Да как будто тебя кто-то спрашивает! Это несправедливо, что вызывают тебя одного, мы тоже дрались, ну да, не два раза, и Эстебана не лупили до кровищи, но могли бы, а мыслимое преступление – уже преступление! И мы слышали, что он тебе болтал. Поэтому не спорь. Тем более, с нами будет Придд – он все скажет так, как надо.       Ответить помешал звонок. Втроем они поспешили к лестнице. Открыть рот Дикон попытался на первом пролете – его перебил Берто, споткнувшись и выругавшись, и на втором – там помешал Арно, вдруг осознавший, что забыл дома учебник по истории, и домашку по истории, и может, ему вообще не идти на историю, никакого же смысла. Берто возразил, что смысл есть – так ему, по крайней мере, не придется прятаться под лестницей или в туалете.       На пороге Дикон замедлил шаг – на секунду, но сам заметить успел и смутился. Рядом с историком, что-то сверяя по загадочному белому журналу, стоял Алва – весь в черном, с привычным тугим хвостом на затылке. Дик поискал глазами Эстебана и не нашел.       Правду ли вчера сказал эр Август? Если эр Алва подговорил Эстебана, то конечно, сегодня он не придет, чтобы не сболтнуть чего лишнего… Если только Эстебана не оставили в больнице. Дикон помнил, с каким звуком ударился о камень его затылок и как распахнулись светлые, почти прозрачные глаза, полные злости и обиды. Что, если он вообще…       – Всё, – объявил Алва, захлопывая журнал.       – Всё исправлю, – кивнул историк. – Эти электронные сервисы, вечно рука дрогнет не вовремя… Доброго дня.       – И вам, – бросил Алва и, проходя мимо Дикона, внезапно потрепал его по плечу. – Не спите на ходу, юноша, садитесь.       Исчез он так же стремительно, как вчера – хлопок двери, и словно его и не было. «Что с Эстебаном?» так и осталось на языке, не успев сорваться, и горчило теперь во рту. Дикон поправил сбившуюся на плече рубашку и направился в конец класса – Арно умчался на заднюю парту и хлопал теперь по стулу рядом с собой, приглашая.       – Как дома? – шепнул Арно, когда историк велел записать дату и открыть учебники. – Влетело?       Дикон почесал ручкой кончик носа и неопределенно пожал плечами. Сказать «нет» – соврать, сказать «да» – тоже, наверное, соврать.       – Я потом расскажу, – в конце концов шепнул он.       Арно выдрал из тетради лист, получив неодобрительное «кхм» от историка, и положил перед Диконом. Перехватил ручку в левую руку, накарябал кое-как: «Напиши!» – и для доходчивости постучал по листу кончиком ручки. Дикон, помедлив, кивнул и придвинул лист ближе, спрятав под тетрадкой.       На доске вспыхнул первый слайд презентации, и Дикон склонился над тетрадкой, аккуратно выводя тему. Это было проще – «Театр в Древней Гайифе», посередине страницы. Поднять глаза на картинку – половинчатая маска с золотыми узорами, прислушаться, что говорит историк, опять взяться за ручку.       «Театр традиционно находился почти в самом центре города».       «Актерами были мужчины, которые играли мужчин, женщин и детей».       «Актеры не говорили: за них пел хор».       «Представления шли много часов подряд».       Представилось – круглая сцена, стол посередине, чашка с чайной ложечкой, обязательно тонкой и звонкой, чтобы было слышно, когда один из актеров будет ею звенеть. Стол, чашка и три актера. Что спел бы хор?       Дикон уставился в окно, щурясь на солнце. Сначала хор спел бы: «В гости приходит хороший человек», или что-то такое, и начала бы звенеть ложка. Потом спел бы: «Все идет наперекосяк». Потом: «Хороший человек уходит».       А потом – как назвать то, что было потом?       Дикон не понимал вчера и сегодня, еще одну ночь пролежав почти без сна, не понимал по-прежнему. Матушка выгнала, иначе и не скажешь, эра Августа, захлопнула за ним дверь и велела Дикону идти на кухню. В коридор пыталась выглянуть заинтересованная Айри и тут же получила задание уложить сестер спать и не высовываться.       «Самые первые пьесы традиционно рассказывали о мучениях героев».       Дикон трогал подрагивающими пальцами скатерть и понимал, что это конец – он сделал нечто ужасное. Он накричал на матушку и эра Августа, он признался, что искал про отца всякую грязь, он одним махом охватил столько грехов, что его душа должна была под их жаром вспыхнуть и пеплом взлететь в Закат, но секунда шла за секундой, он ощущал: жесткий стул, спинку с тремя перекладинами, как бьется нога об ножку стула, объемные квадратики на скатерти, колотящееся сердце.       Он никуда не делся. Он сделал страшное, и под ним по-прежнему был стул, а вокруг – кухня.       Так не бывает.       Так не должно было быть.       «Актеры, меняя костюмы, могли играть в одном спектакле несколько ролей».       Когда матушка пришла на кухню и села напротив – собранная, строгая, разъяренная до жгучего холода и при этом по-прежнему какая-то неживая, стало страшно, как никогда раньше. Он не боялся, когда кричал, не боялся, когда получил пощечину, но тогда – тогда это действительно пугало до холода в животе. Он не знал такую матушку и не знал, чего от нее ждать.       «Богатый материал для пьес давала сама жизнь».       Она заговорила с ним, словно с кем-то другим, и слова ее падали на стол крупными невидимыми каплями, разбиваясь холодными брызгами.       Я скажу один раз, Ричард, и не заставляй меня повторять. Мне все равно, будешь ты в конце концов любить меня или ненавидеть, но я сделаю все, чтобы ты вырос хорошим человеком. Ты будешь помнить о молитвах, потому что я так сказала, ты будешь учиться, потому что я так сказала, ты не посмеешь делать на моих глазах или на глазах сестер то, что я запрещаю вам. Если твою душу у меня украдут в конце концов, то пусть я потеряю одного ребенка, а не всех. Я не дура и знаю, что не смогу контролировать каждый твой шаг и что рано или поздно я вовсе не смогу тебя удержать, словом или заперев дома, но запомни. Пока ты в этом доме, ты будешь делать, что велено, и если ты хочешь спорить и устраивать истерики, подобные этой – потрудись позаботиться, чтобы твои вопли не достигали ушей сестер. Не смей больше трепать историю отца, как старую тряпку. Эгмонт не тронул никого пальцем, но получил пулю в лоб и славу преступника, идиота и изменника – мне, Ричард, не нужно знать ничего лишнего, чтобы сделать выводы. У меня отняли мужа и отца моих детей, который делал то, во что верил, и не желал никому зла, только мира, и я не прощу этого. Желаешь переметнуться, поверить тому, что пишут и говорят – изволь, но в таком случае да не сорвется с твоего языка его имя никогда больше. Ты понял меня?       Дикон не ответил, понял ли он, потому что не мог ответить, но мог спросить: зачем ты позвала эра Августа? Потому что, сказала она, он умеет разговаривать.       Не зови, матушка.       Иди и читай молитвы, Ричард. Мне больше нечего тебе сказать.       – Ну?! – Арно наклонился к самому уху. – Уже пол-урока прошло, ты пишешь или нет?!       «Я не знаю, – вытащив листок, написал Дикон. – Мы поругались. Матушка сказала, чтобы я не портил сестер, и утром вела себя как обычно».       Арно прочел и моментально нацарапал ответ: «Ты не мог это вслух сказать?! Я думал, там что-то интересное!».       Дикон тихо фыркнул и, помедлив, вывел короткое: «Ну ты сплетник». Арно прочел и немедленно пихнул его в плечо.       – Да сам ты!..       – Молодые люди! – историк навис над их партой, как неумолимая грозовая туча, и от избытка чувств стукнул по столу ладонью. – Я не вижу, чтобы вы были заняты делом! Вы уже все знаете про театральное искусство Древней Гайифы? Ну-ка дайте сюда, – листок Дикона исчез с парты и скрылся в широком кармане пиджака историка. – Савиньяк, если вы мне сорвете еще один урок, я вас отправлю к Дораку, паясничайте у него.       – Ладно, – покладисто согласился Арно. – Мне у него очень даже нравится.       День шел своим чередом. Звонок, коридор, натянутая лямка рюкзака. Физкультурная раздевалка, гвалт и смех, снова звонок – под потолком выкрашенного в тошнотно-зеленый спортивного зала. Бездумно листая учебник географии, который прихватил с собой на скамью для тех, кто не занимается, Дикон все ждал, что Эстебан вот-вот появится. Он иногда опаздывал и приходил не к первому.       Но когда дверь спортивного зала, увешанная мелко напечатанными инструкциями, скрипнула в середине урока, вошел не Эстебан – вошел Алва. Огляделся, кивнул физкультурнику и направился прямо к Дикону.       – Идемте, юноша, – замер перед ним, пружинисто покачиваясь с пятки на носок. Он был сегодня странный, как будто все время куда-то мчался. – Вас хочет видеть госпожа Оллар.       – Зачем?       – Оценить, насколько вы агрессивный и буйнопомешанный, – сказал Алва так, будто это была шутка, и поторопил: – Ну же, идемте.       Коридор в этом крыле пах свежей краской. Откуда-то тянуло сквозняком, шею прохладно щекотало. Алва умчался вперед, но у лестницы оглянулся и закатил глаза.       – Ричард, кому из нас одиннадцать? Живее!       Дикон остановился посередине коридора и спрятал руки в карманы, нервно теребя мелкие ниточки внутри.       – Эр… – он запнулся, но заставил себя договорить: – Что с Эстебаном?       – Кроме скверного характера? Ничего серьезного.       – Он… не умер?       – Если он не решил покинуть этот бренный мир за последний час – нет, но подобных интенций, когда я говорил с ним, не наблюдалось. – Алва повторил его жест, оттопырив руками карманы. – Юноша обошелся даже без сотрясения, да и нос вы ему разбили не слишком качественно. Вам полегчало?       Дикон сглотнул.       – Вы… вы его подговорили.       – Эстебана? Разумеется. И это, признаться, было не так сложно, как я думал – юноша не безнадежен.       «Разумеется». Разумеется – вот как это для него. Дикон хотел отступить, но нет, так неправильно, пусть Алва идет по другой лестнице другим коридором, Дикон пойдет прямо, как и собирался, и пройдет мимо него.       Как вообще можно вот так признаваться? Ему не стыдно? Ему вообще все равно?       – Что это у вас с лицом? – спросил Алва, когда Дикон с ним поравнялся, и пришлось ускорить шаг, чтобы задумчиво поднятая цепкая рука не успела поймать его за плечо или за локоть.       – Вы с моим лицом, – бросил Дикон зло, вытолкнув слова из пересохшего горла. Стало неожиданно приятно, и он добавил, чувствуя себя почти так же, как вчера, когда кричал на кухне: – Сволочь вы, ясно?       Двери госпожи Оллар он достиг беспрепятственно и вошел, забыв постучаться.       – Ричард, – госпожа Оллар отвлеклась от компьютера, поправила вьющуюся прядь, выбившуюся из прически. – Вот и ты. Я очень рада тебя видеть, проходи и садись.       Говорили, что злость похожа на одну кошку, скребущуюся внутри, ярость – на шестнадцать таких же тварей, и это было правдой. Сидя в мягком кремовом кресле, Дикон чувствовал десятки коготков, терзающих изнутри его живот. Сосредоточиться ни на чем не выходило. Мягкие, набитые чем-то воздушным подлокотники, мягкие игрушки на полке, на окне – деревянная коробка с мягким рассыпчатым песком, апельсиново-рыжим. Низкий стол, пачка носовых платков, стакан с фломастерами. Обычно ему тут нравилось – он никому не говорил, даже госпоже Оллар, это ведь ужасно неловко, что здесь все такое разноцветное и детское, а ему тут уютно. Обычно – но не сегодня.       Сегодня было никак.       Конечно, госпожа Оллар попросила его рассказать, что произошло вчера, и Дикон сказал назло:       – Мне захотелось, и я ударил.       – Это звучит не слишком похоже на тебя, – мягко сказала госпожа Оллар, но Дикон уперся:       – Мне захотелось, и я ударил.       – Ты стал старше, – вдруг сказала она, и тон у нее изменился. – И тверже. Это очень хорошо, Ричард.       – Так я могу идти?       – Если ты убежишь, я совершенно точно не сумею тебя догнать, я в юбке и на каблуках, – теперь она улыбнулась, но тоже по-новому.       Дикон уставился на нее во все глаза. Раньше она напоминала сказочную деву, или кого-то из прошлого, такая нежная, тихая и сильная, а теперь… Теперь они словно оба были взрослыми, не только она. Она не улыбалась больше, и не сидела, наклонившись к нему, как обычно. Нет, она откинулась в своем кресле и предложила:       – Давай поговорим откровенно, Ричард. Я вижу, ты зол и растерян и потому отталкиваешь всех разом. Это понятно и отчасти правильно: не поставишь огромную каменную стену – кто-нибудь непременно найдет способ к тебе подобраться. Но давай представим, что ты – по одну сторону стены, я – по другую, и мы кричим друг другу, но я не пытаюсь к тебе подойти. Мне нужно все лишь задать тебе несколько вопросов, чтобы представить на совете в двенадцать часов мое заключение, и ты мог бы использовать это в своих интересах.       Дикон моргнул, отвернулся. Не мог бы. Для этого надо понимать, что происходит, а все вокруг казалось какой-то хлюпающей трясиной. Они придут с матушкой на совет, и что? Он даже не знает, что там вообще будет!       – Я не могу, – сказал он. – Использовать. Давайте… Давайте вы просто напишете, как думаете. Что угодно. Мне все равно.       – У тебя хватает сил отталкивать всех подряд, но не хватает, чтобы попытаться сыграть в своих интересах? Ричард, зачем ты здесь? Рокэ должен был сказать.       – Чтобы узнать, насколько я псих.       – Надеюсь, он выразился не так, или я его придушу. Но допустим. Что тебе выгоднее, чтобы я написала, что ты не умеешь себя контролировать или что ты вспылил в силу обстоятельств?       – Не знаю! – зажмурился Ричард. Почему и она упоминает Алву? Можно хоть день прожить, чтобы не было Алвы!       Госпожа Оллар молчала и ждала, перебирая тонкими пальцами мелкие рюши на узких манжетах. Раньше она никогда не молчала, она спрашивала – так, по-другому, по-третьему, давала ему рисовать, давала цветные картинки. А теперь тикали в тишине настенные часы, круглые, желтые.       Почему он вообще должен с ней говорить. Почему с ней говорит он, а не Рокэ Алва со своим Эстебаном! А ведь если Дикон на совете скажет, что виноват во всем Алва…       Никто не поверит. Это раз.       И это ничего не будет значить – это ведь не Алва в конце концов кинулся на кого-то с кулаками. Алва умный, он сделал так, что никто не подумает на него.       – Что… – наконец подал голос Дикон. – Что мне сказать, чтобы вы сказали, что я… Что это было один раз и больше не будет? И что матушка не виновата.       Госпожа Оллар улыбнулась.