Школа им.Оллара

      – Здравствуй, мой мальчик, – улыбнулся эр Август.       Маленькая ложечка гуляла в его чашке, весело ударяясь о края. Он вращал ее своими полными холеными пальцами, будто он был фокусником и сейчас из чашки должна была вылететь – ну, хотя бы птица. Или цветок. Не вылетело ни того, ни другого. Чашка была прозрачная, кружились внутри одинокие чаинки, выбившиеся из заварочного кулька, прикорнувшего на дне.       Дикон слышал, как он пришел. Звонок в дверь, торопливые матушкины шаги, вежливое воркование на пороге. Айри выглянула и немедленно захлопнула дверь комнаты, скривившись: ей эр Август не нравился. Он гладил ее по голове и называл «милая». Эр Август раздевался, сетовал на погоду, тихо и вежливо, взвешивая каждое «ха», посмеивался, звучали обычные самые фразы – «вашу куртку, пожалуйста», «ох, спасибо, моя дорогая», «как насчет чая», «с превеликим удовольствием».       Дикон слушал, как это все происходит – шарканье тапочек, свист чайника, звук прикрытой двери, – и понимал, что его скоро позовут. Эр Август никогда не приходил просто так. У него всегда было какое-то «чтобы».       Я здесь, Дикон, чтобы поговорить с тобой серьезно: что это у тебя происходит с твоими оценками?       Я здесь, Дикон, чтобы спросить – с кем это ты там дружишь, как зовут того мальчика? Ох, а ты ведь не знаешь про него одну скверную историю, и может, мне и не стоит тебе рассказывать… Что? Рассказать?       Я здесь, Дикон, чтобы поговорить с тобой, как с мужчиной. Ты ведь знаешь, что в вашей семье теперь нет иной опоры, кроме тебя? Это великая ноша, но тебе она по силам, от тебя ведь требуется пока немного.       Не огорчать матушку.       Не спорить.       Не тянуться к искушениям.       Не сомневаться.       Эр Август приходил, чтобы сказать важные вещи, которые Дикон почему-то никогда сам не замечал, и это было каждый раз правильно и каждый раз до тошноты скверно. Но он был ближайшим другом отца, и поклялся отцу, что будет рядом с его детьми, если случится беда. Беда случилась.       Айри ворчала и страдала от безделья, Эдит копалась на полу с синеглазой, жутковатого вида куклой в белом платьице, Дейдре рисовала на полях учебника по окружающему миру – ей нравились сейчас тюлени, и везде она выводила их, как какой-то особый, зачарованный узор.       Когда раздалось матушкино «Дикон, подойди, пожалуйста», Дикон не удивился. Матушка не проронила ни слова по пути домой и не отреагировала на его просьбу поговорить – он ведь знал, что ей все рассказали, и про драку, и, может, про телефон, и про Алву, и лучше бы ему самому начать разговор, когда она поджимала губы вот так, что оставалась только тонкая линия, можно было не пытаться. Поэтому, когда она позвала его сама, Дикон встал и молча направился на кухню.       И теперь эр Август улыбался и звенел ложечкой, и лицо у него было бесконечно доброе.       – Присядешь, Дикон?       Отказаться было нельзя. Не стоять же истуканом на пороге. Дикон придвинул стул, ухватив за спинку, и неловко уселся. Матушка протирала стол, на котором резала обычно овощи. Белая тряпка ездила туда-сюда, вверх, вниз, по кругу. Это значило, что говорить матушка не хочет.       – Мальчик мой, поделись, что с тобой стряслось?       Знакомая рука эра Августа в теплом зеленом свитере, связанном крупными кольцами, скользнула вперед по столу, вверх раскрытой ладонью. В детстве Дик поддавался – клал свою ладонь сверху, и теплые пальцы смыкались вокруг его ладони.       Теперь Дикон сидел неподвижно. Рука полежала и скользнула назад. Эр Август печально вздохнул.       – Прости, Дикон, что я начал сразу вот так, в лоб. Не обижайся. Дело серьезное, и мне показалось, мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы ты мог мне доверять. Доверяешь мне, мальчик?       Пауза хлопнула по щеке, как аккуратная невидимая пощечина.       – Да, – ответил Дикон.       Стол был чистый, застеленный свежей белой скатертью. Белые клеточки сплетенных нитей, маленькое кофейное пятно рядом с чашкой эра Августа. Квадратики скатерти напоминали шахматное поле, если приглядеться, можно увидеть, что одни – темнее, другие – светлее.       – Ты знаешь, Дикон, – эр Август обожал называть его по имени, словно так его слова весили больше, а они ведь и правда весили, или это просто каждое «Дикон» звучало возгласом колокольчика, мешая отвлекаться, – что твою матушку сегодня вызвали в школу на беседу?       Дикон, помедлив, помотал головой. Щеки наливались жаром, и весь он тоже, словно кипяток вливали в него через невидимое отверстие.       – Это будет серьезная беседа, Дикон.       – Я знаю.       – Как ты думаешь, Дикон, что я скажу тебе дальше? – вдруг спросил эр Август, вынуждая поднять на него взгляд. Доброе старое лицо, сощуренные глаза, припухшие веки – не от болезни, а от старости, у него все лицо было в таких складках, словно из него что-то вытекало невидимое со временем, и старая кожа обвисала. Морщины делались глубже, глаза делались печальными.       Что он скажет дальше?       – Что я поступил глупо, – разлепил губы Дикон. – Что нельзя было подставляться и навлекать неприятности на нашу семью. Я… Знаю. Вы правы, эр Август.       – А вот и нет, – сказал эр Август и вдруг улыбнулся и подмигнул. – Нет, Дикон, ты, конечно, подставился, и это очень, очень плохо, но не так все просто. Ты взрослеешь, становишься молодым мужчиной, и разумеется, в тебе начинает рождаться в тяжелые моменты праведный гнев. Понимаешь, о чем я?       – Не очень, – честно сказал Дикон.       – Ну конечно, – теперь он рассмеялся, тихо, шелестяще, и пододвинул к Дикону чашку чая. – Возьми. Будешь сахар? Ох, Дикон, это непростой разговор. С детьми проще, они еще понимают, что есть хорошее и плохое, и ничего, кроме, а с юношами вроде тебя гораздо сложнее. В мире ведь все не однотонное, правда? Ну, расскажи мне, почему ты кинулся на этого мальчика. Что он такого тебе сказал? Не бойся, я не стану тебя осуждать. В твоем возрасте я постоянно дрался.       – Вы? – опешил Дикон. Представить, как добрый, медленный эр Август бьет кого-то, было сложно.       – Я, – закивал он. – А что, не похоже? Ну, мальчик мой, это возраст, мы все не молодеем. А в твои годы я был обычным мальчишкой. И когда кто-то говорил или делал что-то ужасное, я не видел иного способа сказать ему, что он не прав, кроме как разбить ему нос. Иногда, честно говоря, это помогало, но речь не о том. Этот мальчик… Эстебан, да? Дикон кивнул, чувствуя, как почва под ногами куда-то стремительно уплывает. Нет, он еще стоял на ногах и даже примерно понимал, о чем они говорят. А вот к чему они идут – уже нет.       – Эстебан, – удовлетворенно повторил эр Август. – Он ведь сказал что-то, что стерпеть ты не мог, да? Ну, кивни хотя бы. Ага, значит, правда.       – Но я не кивал!       – Кивнул, кивнул, я видел.       – Я… Эр Август!       Эр Август смеялся, и это было как совсем в детстве, только почему сейчас-то, когда Дикон действительно виноват?       – Прости, прости меня, Дикон. Я просто-напросто чувствую, что должен помочь тебе с этим разговором. Ты вышел на новую тропу, если хочешь, ты столкнулся с новым для тебя испытанием – тебя признали значимым и важным.       Дикон моргнул и поежился. Что? Кто где его признал?       – Ты стал сомневаться, – продолжал эр Август, и тон его стал совсем другим. Веселье ушло. Звучал низкий, серьезный голос. Эр Август сплел пальцы и смотрел строго и обеспокоенно. – Ты – юноша, Дикон, ты в возрасте сомнений. Знал бы ты, сколько людей именно в этом возрасте начинают ошибаться! Ссорятся с семьями, пробуют вещи, которые лучше не пробовать… Скажи-ка мне, а ты ничего еще не пробовал?       – Пробовал что? – Дикон не понимал уже совсем ничего, но под суровым взглядом заверил: – Нет! Ничего. Я… я бы знал!       – Хорошо, – удовлетворенно кивнул эр Август. – Так вот, это возраст, видишь ли. Ты учишься мыслить самостоятельно, ты поднялся на вершину и осматриваешься. Тебя обязательно попытаются совратить, Дикон. Не в телесном плане, хвала Создателю, о таком я не смею говорить, но душа гораздо важнее тела, ты ведь знаешь. Ты уже думал, что твоя матушка не права, Дикон?       Матушкины руки замерли, замерла и белая тряпка. Дикон заметил, как напряглась матушкина спина, и не посмел ответить ни «да», ни «нет».       – Я… Не знаю.       – Ну, вообще-то тебе уже должна была прийти в голову эта мысль, – просветил эр Август. – Я бы даже был обеспокоен, если бы ты об этом не задумывался.       – Ну… Иногда.       – Вот. Хорошо. Сами по себе такие мысли не опасны, Дикон, но их услышат, увидят на твоем лице, в твоих действиях, в твоих словах, даже если ты не скажешь прямо, их уже увидели и услышали и взяли тебя в игру.       – В… В какую игру?       – В большую.       – Эр Август, я не понимаю ничего, пожалуйста…       – В игру за людские души, разумеется, Дикон.       Матушка повернулась, с грохотом выдвинула стул и опустилась на него, и Дикон с ужасом увидел, что она почти что плачет. Глаза у нее были такие мокрые, словно влага вот-вот покатится по щекам.       – Ты сбегаешь из дома, – сказала она отрывисто. – Я, видимо, кажусь тебе тираном.       – Я не сбегал! – выдохнул Дикон, порываясь вскочить, но, привстав, понял, что не представляет, что делать дальше. Встать и стоять? Взять… взять мать за руку? Не решившись, он опустился и сглотнул. – Я просто… Меня отпустили домой, а у меня не было ключей, и Арно позвал меня в гости. Потом я просто… Уснул. Прости.       Матушка устало склонила голову и провела ладонью по лицу. Словно это могло помочь, словно усталость вообще можно было стереть, как капли дождя или налипшую на нос паутину.       – Я тебя прощаю. Но я не представляю, что мне делать дальше, когда тебя у меня выдирают буквально из рук.       Лучше бы она кричала. Да что угодно лучше бы она делала. Крик можно просто выслушать, вытерпеть, а что ей сказать вот сейчас? Дикон глаз не мог от нее отвести, а там, где лежали обычно понятные, привычные фразы, «простите, матушка», «я все понял», там было пусто.       – Видишь ли, Дикон, – тихо вздохнул эр Август, – у нас мало сторонников в этом мире. Я никогда не был отцом и не могу понять, как больно сейчас твоей матери, но насколько могу представить – это поистине невыносимо. Одно дело, когда искушают тебя друзья – Арно Савиньяк неплох, он хороший мальчик, с ним тебе повезло, но могут быть и другие… И ни один из них не будет так опасен, как взрослый, задавшийся целью перевернуть твой мир с ног на голову. Как ты думаешь, Эстебан действовал самостоятельно?       Что?       – Дикон, – позвал мягко эр Август, и Дикон заставил себя сосредоточиться на вопросе.       Выходило плохо. Что значит – действовал ли он самостоятельно?       – Я не буду спрашивать, что он сказал тебе, – твердо пообещал эр Август. – Это наверняка что-то неприятное, что не стоит повторять вслух. Но подумай – если кто-то подучил его сказать это и спровоцировать тебя, то зачем?       – Н-не знаю.       – Подумай, Дикон. Ты пока ребенок, отражение своей семьи. Если ты ведешь себя, прости мне это выражение, неадекватно, на кого падает тень?       Вот оно. Дикон медленно кивнул, но по внимательному взгляду эра Августа понял – этого не хватит, его заставят сказать вслух.       – На матушку, – прошептал он.       – Дикон, – эр Август аккуратно встал, обошел стол и обнял Дикона за плечи, – мальчик мой хороший, это ведь самый простой способ заполучить тебя. Признать, что твоя мать не в состоянии с тобой справиться, и найти того, кто в состоянии… Например, Рокэ Алву.       Большие тяжелые ладони ласково поглаживали его плечи. Дикон молчал. До него откровенно не доходило. От имени он вздрогнул, и эр Август наверняка почувствовал, но все равно – что? Да причем здесь… Да что вообще это значит!       – Вижу, ты удивлен. Почему же, мальчик?       – Зачем ему это? – смог выпалить Дикон. – Он же…       – Он – что? – подсказали из-за плеча.       – Ему это не нужно.       – Ему не нужен ты, – согласился эр Август. – Разумеется, если бы Рокэ Алва хотел завести детей, он бы для начала женился. Ну, или же решил эту проблему без брака, едва ли он мечтал бы отвести невесту к алтарю. Но такие люди, как Рокэ, терпеть не могут, когда что-то не соответствует их представлениям о правильном. Понимаешь, о чем я?       Это было уже второе «понимаешь» за вечер, и Дикон снова ответил:       – Нет.       – Что «нет»? – вдруг сердито выдохнула матушка. – Что «нет», сын, когда ему хватило нескольких дней, чтобы ты стал жаловаться ему на жизнь. Ему! Человеку, благодаря которому ты и твои сестры не знаете отца…       – Я не жаловался! – не выдержал Дикон. – Он тогда не отпустил меня из школы, потому что… потому…       – И почему же? – матушка сверкнула глазами. Он давно не видел ее такой – дрожащей от чувств, яростной, пугающей – и сам захлебывался всем, что кипело внутри.       – Потому что я был в порядке, а там оставались еще уроки!       – Да, – уронил эр Август горестно. – Так это и работает, Дикон. Он делает все, чтобы поссорить тебя с семьей и сбить с толку, а ты видишь в этом благородные мотивы. Но подожди немного, давай вернемся к Эстебану. Скажи-ка мне, как к нему относится Рокэ Алва?       Внутри скребло и болело, хотелось кричать, но как, о чем, кому – этого Дикон не понимал, и на вопрос он раздраженно дернул головой и молчал целых секунд десять, прежде чем выдавить:       – Не знаю. Никак не относится. Эстебану Алва нравится. Он завидует.       – Чему завидует? – уточнил эр Август, и Дикон понял, что ляпнул не то.       Не то, не то, не то, категорически не то.       – Неважно, я… Оговорился.       – Ох, Дикон, Дикон. Если ты не оговорился, это ведь все объясняет. Рокэ Алва уделяет тебе какое-то особенное внимание, Эстебан завидует, и что стоит Рокэ сказать ему пару слов, попросить оказать услугу? Ты ведь знаешь, что у Эстебана непростая семья, Дикон? Его родители – очень сложные люди, я уверен, что мальчик не чувствует себя любимым достаточно, и конечно, он ищет опеку везде, где может.       Дикон закрыл глаза, пытаясь унять бешено вращающийся поток мыслей.       Он вообще не хотел говорить ни с кем про Алву. Он сам понятия не имел, как относится к Алве. Он помнил и мерзкий сладкий чай в столовой, и рассказ про болота и отца, и собственные рыдания, от которых болела голова, и таблетку на ладони, и спокойное «какие еще уроки, юноша, собрали свои вещи и марш домой отсыпаться, вы как выходец». Ни один разговор с Алвой не был тем, что Дикон хотел бы повторить, но…       Но если представить, что эр Август прав? Эстебан говорил о вещах, о которых не мог знать. Нельзя постоянно выходить из класса так вовремя, чтобы услышать, как они, эр Рокэ и Дикон, говорят. Эстебану могло повезти один раз, но несколько?       И если так, то что сделал Алва?       Выходит, попросту рассказал все Эстебану. Подсказал, куда ударить. Наверное, они там вдоволь посмеялись над тем, как глупо ведет себя Дикон.       И эр Алва сделал это для чего? Чтобы Дикон кинулся на Эстебана, чтобы потом матушку вызвали в школу, а потом какие-нибудь люди в костюмах пришли смотреть, как они живут, и приходили бы снова и снова, чтобы что? Чтобы Дикон… Жил не здесь? Чтобы был, как все другие дети. Без молитв. С телефоном, телевизором. Чтобы забыл, что важно и правильно. Чтобы все перепутал.       – Это нелегко, я понимаю, – руки снова принялись гладить плечи. Эр Август вздохнул почти ему в макушку, заметив, как Дикон напрягся, и вернулся на стул. Качнул в чашке ложечку, остановился. – Когда за твою душу начинают бороться и ты встаешь перед выбором, это всегда сложно, Дикон. Джастин Придд эту битву проиграл. Ты знаком с ним?       Дикон бездумно пожал плечами.       – Поговори с Валентином, – посоветовал эр Август. – Он ведь твой одноклассник. Спроси его, что случилось два года назад и почему его брат несколько лет провел вдали от дома…       – Отец напал на солдата, – сказал вдруг Дикон. Вырвалось само, словно его кто-то другой толкнул в спину со всей дури, и он полетел лицом в землю, аж дыхание перехватило. – Отец напал на солдата, поэтому Алва в него выстрелил. Там была война. Почему я должен его считать сволочью последней?       Он говорил и знал, что случится дальше. Когда щеку обожгло ударом, он сдержался и не стал вскидывать холодную руку и прижимать к месту удара – остался сидеть, как и сидел.       – А верующие, – прошептал он упрямо, – покончили с собой!       – Дикон! – ужаснулся эр Август. – Дикон, мальчик…       – Лезвиями. Они покончили с собой, лезвиями порезав… Себя порезав.       – Ричард, ну что же ты говоришь!       Дикон не знал, что он говорит. Он просто говорил – отодвинув стул, отшвырнув его в сторону, и голос дрожал, взлетая к потолку:       – Еще там были дриксы, и это была почти война. Отец хотел как лучше, а начал войну, поэтому его посчитали преступником, поэтому, когда он кинулся на солдат, его убили, ведь так и делают с преступниками, когда они под арестом, разве нет? Почему мне нельзя это было знать? Что в этом такого?       Эр Август открыл рот, как огромная чревовещательная кукла, рот уже открылся, а звука еще нет, и не надо никакого звука, и так понятно, что он хочет спросить.       – Это Алва! Мне рассказал Алва! И я прочитал – пишут то же самое! Они что, все врут? Никто не знает правду? Они все специально это пишут, все, везде, чтобы что?!       Щекам уже было горячо и мокро, и Дикон порывистым движением вытер лицо. Эр Август глядел, качал головой. Пальцы его сложены были в молельный жест. Он взывал к Создателю, Создатель молчал. В голове Дикона не раздался его гневный голос, велящий замолкнуть, с потолка не упала штукатурка, за окном не вспыхнуло молниями знамение.       Матушка медленно поднялась, одернула широкие рукава тонкой рубашки, стянутые резинками на запястьях. Захотелось отшатнуться – она ведь наверняка сейчас ударит его снова, он ведь столько всего наговорил…       Матушка шагнула вперед, действительно вскинула руку, но вместо удара наотмашь вдруг невесомо коснулась его щеки – другой, той, что не горела еще. Глаза у нее погасли, стали такими, как всегда – полуживыми.       – Я не вынесу этого больше, – сказала она непонятно к чему и, обойдя Дикона, шагнула в коридор. – Август, я вас провожу. Хватит на сегодня, это зашло слишком далеко.       – Эрэа, – произнес эр Август, но матушка неожиданно резко его оборвала:       – Я хочу поговорить с сыном наедине.