Школа им.Оллара

      Рокэ потребовалось с минуту, чтобы обзавестись у охранника картонной коробкой и покидать туда нехитрые сокровища – пропусков оказалось шесть, телефонов – три, купюр и монеток в сумме – на, пожалуй, десяток эскимо, невелико богатство. Сокровища, скорее, стоило называть уликами, но не хватало, увы, состава преступления. Джастин так и маячил подле и с интересом теперь разглядывал содержимое коробки.       – С чего вы взяли вообще, что это как-то связано? – он сунул руку внутрь и брезгливо выудил замызганную, чуть ли не до дыр протертую пропускную карту. – Думаете, они передрались за эту сорочью кучку гадости?       – Предварительно натаскав гадостей из чужих карманов.       – Звучит довольно-таки по-идиотски.       – Ваша правда. Однако у каждого действия, даже самого идиотского, есть какая-никакая мотивация. Идите на урок, Джастин.       – А спасибо?       – Спасибо, – кивнул Рокэ и развернулся к лестнице.       Конечно, когда он поднялся, строй был уже безнадежно разрушен. Переступить порог дети не осмелились, так и толпились перед дверью, распаляясь заново, но ни о каком «строй не нарушать» речи уже не шло. А Катари утверждала, что уровень контроля у одиннадцатилеток уже немногим отличается от уровня взрослого человека. Посмотрите, госпожа Оллар, и правда, не отличается: как все люди, они предпочитают выкинуть из головы инструкции, едва исчез тот, кто их озвучил. Ничего нового.       Шипение стояло накаленное и загадочное, и Рокэ даже замедлил шаг, пользуясь невзначай тем, что юноши его не замечают.       – …будет теперь! – интригующе оборвался голос Савиньяка.       – А я уверен, – Колиньяр даже не пытался понизить голос, – что нас кто-то сдал.       – Да ты дебил или как? – вспыхнул снова Савиньяк. – Мы там с тобой все были, кто бы тебя успел сдать!       – А мы не знаем, кто с вами, крысами, еще заодно.       – Ты кого назвал крысой?!       – Может, тебя, – не смутился Колиньяр. – А может, Окделла. Это же он у нас главный святоша, да еще любимчик Алвы. Чего ему стоило пойти нашептать своему эру с его подарочками…       – Да с тобой даже спорить невозможно! – перебил Савиньяк. – Ты же бред несешь!!! У Ричарда что, по-твоему, антенна встроенная? Как бы он сообщил?!       – Вообще-то, – вмешался Северин, трогая шишку на лбу и утомленно морщась, – логичнее подозревать тебя, Савиньяк. Или Салину. О том, что готовится, мы сказали только ему, а он – тебе. Так что вариантов два: ты или он.       – Арно не читал мое сообщение, – отрезал Берто. Даже издали видно было, как пошло красными пятнами напряженное лицо. Он дернул головой, откидывая кудрявую челку. – Оно и сейчас висит непрочитанное.       – Значит, – будто бы равнодушно заключил Северин, – круг сужается до одного тебя. Сунув коробку подмышку, Рокэ перехватил кулак Салины прямо в полете. Достаточно аккуратно вывернул тонкое запястье, вынуждая мальчишку остановиться, и, не выпуская, обернулся к остальным.       – Линия, – уронил предельно ледяным тоном. Джастин раскусил бы притворство в секунду и ответил бы чем-то идиотским: «Квадрат. Круг. Отрезок. Цилиндр!». Дети до уровня Джастина еще не обнаглели, потому застыли настороженно, как овцы перед волком. Рокэ выждал несколько секунд и еще тише повторил: – Линия.       Что они послушаются не сразу, он догадывался. Как и догадывался, что контраст – хорошее оружие, и спустя еще пару секунд окатил их, как из ледяного душа, звучным грохотом:       – А НУ С ЧЕМ БЕДА – С МОЗГАМИ ИЛИ СО СЛУХОМ? ЛИНИЯ РАЗ! ЛИНИЯ ДВА! СМИРНО, РУКИ ПО ШВАМ!       Так и тянуло добавить едкое «дышать по команде», но впечатлительные могли впечатлиться чрезмерно и, к примеру, нервно заржать, и с ними пришлось бы что-то делать. Строй и так вышел недурный – еще лучше, чем внизу. Рокэ шагнул вперед, останавливаясь напротив Салины.       – Полагаю, – голос он понизил совсем немного: отголоски воспитательных мер могли слышать в противоположном крыле, – в учебных заведениях, подобных этому, а именно отравленных гуманистическими идеями, о практике дисциплинарных арестов не слышали. Радуйтесь, господа: вас ждет новый опыт. Вы его себе обеспечивали, продемонстрировав, что с первого раза воспринимать приказы не в состоянии. Карманы вывернуть, содержимое – сюда, – он выразительно тряхнул коробкой и заметил, как нервно сглотнул Северин. Разглядел, значит, что внутри. – Это касается всех. Разговаривать вам с этого момента запрещено. Услышу шепот, бухтение, любой невнятный стон – познакомлю вас еще и с практикой коллективных наказаний. Предваряя вопросы: желающие жаловаться смогут пожаловаться в конце дня хоть лично Леворукому. Карманы, Альберто Салина.       Берто был встрепан, зол, но покладист: в коробку упали телефон без чехла и пачка жвачки с апельсином.       – Смирно, – напомнил Рокэ и шагнул дальше.       Савиньяка так и подмывало распахнуть рот и начать вещать – его эти намерения сквозили в каждом шумном выдохе через нос. В карманах он честно покопался – скособочившись, одна рука у него все еще была забинтована невесть зачем, и швырнул в коробку линейку, обломок карандаша, скомканную бумажку. И все-таки не выдержал:       – Эр Ал…       – Савиньяк стоит, – невозмутимо приказал Рокэ. – Все остальные – двадцать приседаний. Я считаю. Раз.       Арно захлебнулся возмущением – так и звенели в воздухе непроизнесенные звучные «да как так!» и «можно я тоже!». Нельзя, Савиньяк, обойдетесь.       Больше любителей покидаться «эрами» не нашлось. Молча опустил на дно коробки карточку в черном чехле Валентин. Окделл закусил губу и мотнул головой: у него ничего не было.       Рокэ задержал на нем взгляд чуть дольше, отмечая: сегодня юноша выспался, никаких вам синяков под глазами, уже недурно. Только упрямство нет-нет, да мелькнет на лице. Что, юноша, вы тоже жаждете о чем-то заявить? Придется подождать.       И вам, Эстебан, подождать. Вас-то наверняка распирает – не покаяться, а всласть покидаться обвинениями. Рокэ остановился перед Эстебаном, игнорируя его нервную ухмылку. Колиньяр зыркнул на Окделла недовольно и, небрежным движением нырнув в карман, избавился от свертка купюр. Ну-ну. Двое его дружков пожертвовали телефоны, пачку мармелада и шоколадный батончик, Северин, за каждой вещью заново запуская руку в карман, сдал тонкий бумажник, телефон, наушники – по одному – и плеер.       – Дисциплинарный арест, – заговорил Рокэ, – предполагает нахождение провинившихся в специальном помещении. Для вас это рискует кончиться смертоубийством, так что обойдемся без. Вещи свои получите в конце дня, право сдвинуться с места – когда кто-то из вас дозреет до того, чтобы поведать мне, в чем виноват лично он, а не в чем виноваты его товарищи. Но не раньше, чем через тридцать минут. Время пошло, господа.       И наконец-то он распахнул дверь класса. По доске тихо скрежетал мел, направляемый твердой рукой Селины.       – Мы делаем работу над ошибками, – торжественно изрекла она. – По тому диктанту, который вы нам давали.       – Великолепно, – похвалил Рокэ: и правда, кажется, у них был какой-то диктант. Кажется, целую вечность назад, а ведь сегодня всего-то четверг.       Два шага к столу, поставить коробку, вежливо кивнуть Селине, протянуть руку за мелом. Все внимание класса, конечно, приковано было теперь к двери – Рокэ оставил ее нараспашку, чтобы иметь возможность наблюдать за своими коридорными пленниками. Пришлось выразительно прочистить горло, чтобы привлечь внимание.       – Так вот, – сказал Рокэ, – на чем мы остановились? Ах да, я рассказывал вам про марикьярского бездомного. Что ж, продолжим.

***

      Во рту было солоно, но Дикон, ощупывая языком лопнувшую десну, с удивительной ясностью понимал, что ни о чем не жалеет. Плечо, которым он приложился об угол, когда Эстебан толкнул его, противно ныло, и ныл затылок – кто схватил его за волосы и дернул, Дикон заметить не успел, но теперь казалось, что где-то там, в раздевалке, должна валяться на полу прядь его волос.       Как после кошачьей драки. Мысль щекотнула голову изнутри, и Дикон поймал себя на том, что пытается сдержать улыбку.       И вот тогда-то Эстебан толкнул его – толкнул и сразу же вернулся в строй, вытянулся, как будто вовсе не сходил с места, а Дикон попятился и едва не вписался затылком в стену. Арно оглянулся, сделал большие глаза: «Возвращайся, быстро!»       Дикон вернулся. В классе их маневры не заметили – эр Алва ходил между рядами, что-то вещая сегодняшним странным, громким голосом. Он словно парадом командовал, и словно ему было весело, даже когда он выкрикивал эти свои «раз» и «два». Он словно не злился на самом деле, и это, конечно, было странно.       Или не было.       Как было и одновременно не было странным то, что Дикон утром сделал то, что сделал. Он мог бы не влезать, мог промолчать, переодеться и уйти, но он вступился – не за Алву, нет, разумеется, нет. За честность, наверное, или за справедливость, или за это все вместе. Эр Алва никак не пострадал бы, зато пострадали бы другие. Дикон вступился за них. Да что там, это разве вообще странно?       Пинок в колено был неумелым, но сильным, и Дикон снова покачнулся. Эстебан смотрел прямо на него.       – Ну, – и ухмылялся, – что ты стоишь? Давай, Дик, пожалуйся.       – Отстань от него! – прошипел Арно.       Эстебан закатил глаза и ущипнул Дикона за плечо, долгим болезненным движением, и немедленно спрятал руку за спину – за мгновение до того, как на пороге класса возник эр Алва с учебником в руке. Несколько секунд он разглядывал их, и Дикону опять казалось, в синих глазах плещется веселье. Послушав тишину, Алва удалился.       Эстебан не отставал. Зорко отслеживая перемещения Алвы по классу, он выбирал те самые секунды, иногда – доли секунд, чтобы пнуть, толкнуть, ущипнуть, и одними губами шептал:       – Ну?       Или, если Алва уходил вглубь класса, шептал громче:       – Что, ничего не скажешь своему новому папочке?       Пока Эстебан молчал, игнорировать его было несложно. Стоило представить, что это кто-то из сестер пристал к нему, к Дикону. Айри, или Эдит, или Дейдре, ничего нового. Дергать за волосы, за рукава, щипать – этим его не удивить, ну и что. Но Эстебан не молчал.       – Так за него переживаешь, что я прямо чуть не плачу, Дик. На что он тебя купил, а? Дал игрушку, которую не давала мамка? Чайком напоил и за ручку подержал? Да за вами понаблюдать – обрыдаешься, как все трогательно. Только незадача вот – он тебя при всех шпыняет, а ты и рад, никакой гордости. Приятно, когда жалеют, а, Дикон? Печеньем с рук кормят, как в столовке?       – Тебя там не было, – беззвучно уронил Дикон. – Откуда ты…       – Вышел вовремя, – хмыкнул Эстебан. – И прогуляться решил. Чего, кстати, твоя мамка на него так вопила? Сцепились они, как старые любовники.       – З-заткнись!       – О, смотрите-ка, уже не святоша. А скажи, не-святоша, что вы там вчера делали за закрытыми дверьми? Я за мячом в спортзал зашел, а там всхлипы, стоны, и эти твои жалобные «эр А-а-алва»…       Дикон хотел только толкнуть его – ну да, сильно, потому что а не пошел бы он, в конце концов, но Эстебан словно этого только и ждал. Его кулак прилетел Дикону в живот, словно камнем кинули, и дыхание сразу же перехватило. Краем сознания он даже подумал: ну все, они начали шуметь, сейчас им влетит. Значит, можно было остановиться и ничего не делать, подождать всего пару секунд, но…       Но Дикон выпрямился и налетел на Эстебана всем собой, не понимая до конца даже, что делает. Руки были словно чужие, ноги – тоже, и только в горле нестерпимо горело, и растекалось от живота вверх и вниз что-то горячее и колкое. Колени ударились о кафель, костяшки пальцев – о крепкую скулу, выдох, кажется, содрал кожу с горла, и все было кругом и кувырком, но хотелось одного – бить, бить и бить.       – Право же, юноша, Создатель вряд ли встретит вас распростертыми объятиями, если в вашем личном деле закатно-рассветная канцелярия напишет «юный убийца». Придите в себя.       Он слышал и какие-то еще слова – «разнимите их, кто-нибудь», «Дикон, хорош!», «да что ты стоишь!», «эр Алва!», но все они таяли, долетев до ушей, но не до сознания. А «юноша» достигло цели, и все вдруг стало отчетливым – капли крови на полу, всклокоченный и прижимающий ладонь к носу Эстебан, которого придерживает за плечо Берто, не гневно, а как-то даже заботливо, испуганная Селина в дверях, собственные стиснутые плечи.       И вскрик – не из-за спины, а со стороны лестницы:       – Помилуй Создатель, это что за безобразие!       И стук каблуков, и мягкий запах духов. От эрэа Луизы всегда пахло чем-то таким – сладким и теплым. Она промчалась мимо Дикона, легким движением ладони заставила Эстебана запрокинуть голову, велела:       – Ну-ка убери руку. Ох, ужас какой, ну как тебя угораздило. Ничего, сейчас лед приложим, пойдем.       – Это Окделл! – прогнусавил Эстебан, и Дикон ощутил, как его самого затапливает жгучий, до мурашек пробирающий стыд.       – Да я уж поняла, – эрэа Луиза стрельнула в него глазами и ничего не сказала больше, и это было хуже всего. – Рокэ, я вам помогу, заберу этого юношу, не переживайте за него. Еще раненые есть?       – Нет! – открестились остальные нестройным, но уверенным хором.       – И славно, – отрезала она. – Как не стыдно, устраивать драки, как маленькие. Да еще одну за другой! Вы что в раздевалке учинили, негодяи? А я думала, вы повзрослели.       – Мы – повзрослели! – возмутился Арно. – А они – нет! Они вчетвером к Дику пристали, мы что, в стороне должны были стоять?!       – Нет! – фыркнула эрэа Луиза. – Вы, конечно, должны были бить друг друга палками от лыж! Это куда лучше, а главное, проблема-то как сразу решилась, раз – и нет ее!       – Да это вообще они!.. – завелся Арно, но его прервало резкое:       – Слышать ничего не хочу!       И, приобняв за плечи страшно довольного отчего-то Эстебана, эрэа Луиза удалилась. Тяжесть на плечах Дикона так никуда и не делась – видимо, эр Рокэ боялся, что Дикон кинется на кого-то еще.       Стало еще более мерзко.       – Что ж, – уронил эр Рокэ, и руки его наконец исчезли. Стало прохладно и как-то пусто. – Из отведенных вам тридцати минут вы продержались двадцать пять, прежде чем устроили новое побоище. Не так плохо, как могло быть, и не так хорошо, как быть должно. Восстанавливайте строй. У вас есть пять минут на размышления, а после я хочу услышать от каждого отчет о том, что произошло внизу. Окделл, попытайтесь никого не убить, будьте так добры.