***
Когда Дикон проснулся, за окном было светло. Окно было чужое, кровать – тоже, и в голове было так легко и тепло, как будто он проспал целую вечность. И пахло чем-то сладким и жареным. Что это, оладьи? Он непроизвольно втянул носом воздух, и в следующую же секунду живот свело холодом, словно он горсть льда проглотил. Ох. Нет. Он помнил все – и как он начал говорить и не смог замолчать, и остановился, только когда позвонили в дверь. Арно умчался, вернулся с тремя картонными коробками и бутылкой ужасной, приторно-сладкой воды, кинул коробки прямо на кровать, уселся сам и сказал: «Ты говори. Что там с теми дриксами, я ничего не понял?». Дикон не понимал тоже, но попытался объяснить, и сладкая вода приятно щекотала горло. Когда он дошел до конца – совсем до конца, до выстрела, и почувствовал, что договорить не может, Арно вдруг воскликнул, как будто его тоже трясло внутри до боли, как будто ему тоже было дело: «Да срань какая-то, Дик, это же вообще…». И он выругался, даже не «сранью», уже достаточно плохой, а кое-чем похуже, и Дикон всхлипнул и рассмеялся одновременно. Потом они доели пиццу. Ну, когда Дикон закончил сходить с ума, рыдать и смеяться вперемешку, и тысячу раз извинился, а Арно тысячу раз сказал, что «да хрен с ним, мы все немножко того иногда». Потом – играли в приставку, и Дикон промахивался мимо нужных кнопок буквально каждый раз. Потом – включили кино. А потом… А потом настало утро – вот оно, в окне за тонкими, воздушными, на дым похожими шторами. Это значит, он заснул и проспал до утра. Значит, матушка понятия не имеет, где он. Значит… На краю постели сидела кошка и грызла собственную лапу. Лениво, с громким коцаньем выпуская из пасти острые коготки. Над желтыми глазами кустились длинные – что это, брови? Есть у кошек брови? Усы, растущие сверху? Надо немедленно позвонить матери, пока она не сошла с ума. Создатель, да как так можно было вообще… – Ой-ой, – его поймали за плечи и осторожно отстранили, одновременно приглаживая челку торопливыми, четкими движениями. Дикон вскинул голову и увидел красивую женщину в темно-зеленом, в ярких цветах халате. Она немедленно подмигнула и сказала: – Куда же ты по утрам так мчишься, что ничего не замечаешь. Это был не вопрос, да и не упрек, она как-то очень мягко это сказала, но Дик все-таки пролепетал: – П-простите, пожалуйста. Здравствуйте. Я… Мне надо… – Позвонить маме, – кивнула госпожа Савиньяк. – Какой ты хороший мальчик. Мой бы не додумался первым делом подумать о такой здравой вещи. Но не бойся, Дикон, я поговорила с твоей мамой еще вчера. Все хорошо. – Хорошо? – тупо переспросил Дикон. – Хорошо, – подтвердила она и цепко увлекла его за собой по коридору. Создатель, он и выглядит непонятно как, и спал прямо в школьных штанах, и вообще… Полы зеленого халата тащились по полу, но госпожу Савиньяк, кажется, это не смущало. – Хорошо, милый, хорошо. Никаких обзвонов больниц и моргов. У моего младшего частенько остаются друзья, и далеко не все из них соображают сообщить про это матерям, так что я звоню им сама первым делом, так спокойнее. Будешь оладушки? – Ола… Что? – беспомощно выдохнул Дикон. Залитая солнцем квартира почему-то пугала. Как теплое, засасывающее в свое нутро болото. Или не болото, ну, по виду не болото, но по сути – оно. Золотистое, сладко пахнущее, сам не заметишь, как утонешь. Вчера он не обратил внимания, что на кухне птичьи узоры на обоях, что паркет в мелких ромбиках, что на круглой голове кофеварки написано «поймай момент!» корявыми буквами. Сколько вообще времени? Что… Что вообще происходит. – Оладушки, – повторила госпожа Савиньяк и показала на тарелку, прикрытую вафельным полотенцем. – Все мальчишки их любят, не пугай меня, заявляя, что терпеть такое не можешь, у меня не такое сильное сердце, чтобы выдержать это! Ну, садись. Или нет, выбери чашку вон там, на полке, и садись. Я разбужу младшего и… – Да не надо меня будить, – донеслось от дверей недовольное бурчание. Арно прошлепал в кухню в одних коротких шортах, давя зевок, и плюхнулся на диван. Деловито приподнял полотенце, стащил оладушек здоровой рукой и сунул в рот. Тут же обернулся к Дикону и укорил: – Ты уснул вчера на самом интересном месте, кто так вообще делает! – Прости, – на автомате ответил Дикон, пытаясь припомнить, что они вообще вчера смотрели. Там была война, и все желто-грязное, и какой-то мужчина в плену проводил ночи, высекая искры из железок, а потом… Дикон тряхнул головой. Перед ним уже стояла полная чая чашка, и лежали на зеленой тарелке несколько оладий. Арно напротив уже не сидел – ему что-то выговаривала в коридоре госпожа Савиньяк, и до ушей Дикона доносились только сердитые «да подумаешь!» и «да ну мам!!!». Внутри непонятно заскребло, словно царапнули концом проволоки прямо по внутренностям. Из-под стола пронзительно заорала кошка, и Дикон не глядя протянул руку и погладил теплый твердый лоб.***
– Ну, – изрек Рокэ, распахивая дверь класса, – что вы, господа, приготовили мне сегодня? Тишина? Не хотите портить сюрприз или не успели завершить приготовления? Жаль, я в вашем возрасте был расторопнее. На то, чтобы угнать с парковки машину директора и торжественно подарить бездомному марикьярцу, у нас ушло два часа, и это вместе с поиском марикьярца и разработкой плана, как отвлечь господина директора. Сели, учебники на странице сто семнадцать, упражнение двести шесть. Савиньяк, читайте задание. Он поднял глаза, обвел взглядом притихших детей и сказал: – Ага. И захлопнул учебник. Пересчитал головы, моментально угадав, кого недостает. – Селина, – позвал, – где юноши? – Были в раздевалке, – моментально отрапортовала Селина. – Но они не выглядели так, словно у них там что-то плохое, просто беседовали. – Запомните, эрэа. Если юноши выглядят так, словно у них «что-то плохое», волноваться не о чем. А если они ведут себя тихо и непривычно, время поднимать тревогу. Идите-ка на мое место, поруководите немного процессом. Ну, живее. Селина спорхнула со своего места, с искренним благоговением приняла из его рук учебник и повернулась лицом к классу, заливаясь румянцем прямо на глазах. Ох, эта юность. Рокэ вышел и, не теряя времени, направился вниз. А ведь думал пройтись по первому этажу и выгнать из раздевалки любителей опоздать и по три часа развязывать шнурки уличных ботинок. Интуиция, значит, вопила во все горло, а он… А он думал о том, что ляпнул в ночи Катари. Думал и улыбался, как полоумный юный дурак, чем немало изумил проходящего мимо Дорака. Ох, Квентин, лучше бы вам не задавать вопросы. То, что выглядело гримасой счастья идиота, на деле таковым не являлось, а чем являлось, Рокэ пояснить не смог бы. Может, это та самая снисходительная усмешка, которую мы обращаем к прошлым версиям себя, припоминая, какими были дураками. Даже если разница между дураком и тобой сегодня – в четыре часа сна с перерывами. Ступени, еще ступени, спрыгнуть с шестой на пол, четыре размашистых шага к раздевалкам – еще на первом можно услышать, что творится там сущее непотребство, а на четвертом очевидно, кто сейчас на стороне побеждающих. – …щас как… – Ну ты паскуда! – Валите его, ребята! Да не его, а его! – …кроссовок в жопу засуну! И, разумеется, щедрый поток нецензурщины. Рокэ затормозил перед порогом, лениво оперся плечом о косяк, пересчитал участников. Колиньяр и три дружка, с этими все ясно; Савиньяк, ну конечно, куда без него, и вот откуда перебинтованная рука, неизвестно; Берто – уже разбитая губа, да вы посмотрите, кто это у нас не умеет закрываться от ударов; а вот Окделл – это, прямо-таки сказать, удивительно, но еще удивительнее – младший Придд. Четыре на четыре, выходит. Недурно. Может, их стоило окликнуть сразу, но Рокэ вдруг заметил нечто интересное. В углу, на стыке двух лавок, заваленных перчатками, шапками и цветастыми обувными мешками, возлежала горстка сокровищ: пропускных карт, коробочек с модными нынче склизкими субстанциями, бумажных купюр и различного номинала монеток. Под купюрами скрывались, кажется, несколько телефонов. Рокэ внутренне присвистнул – не то чтобы удивленно, но достаточно впечатленно. Неплохое продолжение вчерашнего утреннего концерта. Он-то ожидал, дети будут развлекаться не с таким размахом и не создавая самим себе лишних проблем. Не предвидели последствия или предвидели, но думали, что не попадутся? Лучше бы они были просто дураками, чем наглыми дураками. – Ух ты, – ко второму косяку привалился Джастин, с интересом разглядывая поле битвы. – Алва, а вы это контролируете или оно само происходит? – Каких кошек вы опять не на уроках, Джастин? – Сегодня я следую указаниям, не надо так на меня смотреть. – Он потряс в воздухе ключом на синем брелоке. – Историчка послала, сказала, я быстрый и ответственный. – Вот это заблуждение. – Да, больше она такой ошибки не совершит. А что происходит-то? Почему Вальхен бьет какого-то ребенка… Что это вообще, лыжная палка? – Именно, – кивнул Рокэ. – Признаюсь, причины сего беспорядка мне тоже крайне интересны, но раз уж юноши никак не удосужатся нас заметить, – он повысил голос на последних словах, резко, в несколько раз, и удовлетворенно кивнул, когда драка не встала на паузу, но в достаточной мере замедлилась, – придется заявить о себе. Господа, у вас коллективное помешательство? На выход шагом марш. – Эр Рокэ! – заорал Савиньяк. Создатель, да вы же не в лесу, юноша. – Эр Рокэ, подождите, у нас тут… С-совещание! – Ага, – заржал Джастин, – переговоры. В современной форме. С использованием лыжных палок. Алва, давайте я вам помогу. – Помогайте, – вздохнул Рокэ. Джастин сунул в карман ключ, засучил рукава приличной сегодня рубашки и нырнул внутрь. Первым, что неудивительно, за шкирку на выход был отправлен противник Валентина, вторым – не за шкирку, а нежным выдворением за плечи, сам Валентин. Салина с его противником умудрились достичь просветления и поплестись к выходу самостоятельно, отвешивая по пути пинки друг другу. Савиньяк увернулся от карающей руки старшего Придда с внушающим уважение проворством и заорал опять: – У нас все под контролем! – Да мы же не глухие, – укорил его Джастин, выволакивая наружу его противника – мрачного, явно понимающего больше остальных Северина. По крайней мере, он кидал нервные взгляды в угол с сокровищами чаще, чем остальные. – Заберите Савиньяка, – попросил Рокэ, а сам шагнул в угол, где происходила самая тихая и впечатляющая схватка – Колиньяра с Окделлом. Увещевать сцепившихся насмерть щенков Рокэ не стал. Заранее извинился мысленно перед Дораком с его законами и декларациями о правах маленьких трепетных людей и опрокинул лавку, нещадно саданув по ней ногой. Ослабшего на секунду внимания мальчишек хватило, чтобы Рокэ, ухватив обоих за плечи, растащил их в разные стороны и не особо бережно подтолкнул Окделла на выход. От стены отлепился кусок штукатурки и скорбно рухнул наземь. Опыт подсказывал – вопросы задавать рано, начнут орать – сцепятся еще раз, поэтому, выведя из раздевалки последнего любителя утренних боев, Рокэ приказал, почти не делая пауз между словами: – В линию построились. Считаю до трех. Раз. Он отлично знал: приказы нет нужды орать. Надрывающийся командир – горе отряда, и если командир не дурак, он к обретению собственного командирства запомнит, как звучит тот самый тон, который напрочь отбивает желание показывать зубы. Рокэ не просто помнил – он отлично это знал. Линия появилась перед ним буквально сразу же. Кривоватая, настороженная, но линия. – Выровнялись, – уронил он, глядя поверх голов, и еще пару секунд спустя кривая линия стала ровной: дети догадались выровнять носки ботинок по стыку кафеля. – Направо повернулись. К классу шагом марш. Строй не нарушать, у входа остановиться. Марш, было сказано. Первым оказался Салина, и он не подвел – двинулся вперед, шаг не печатая, но достаточно бодренько. Джастин тихо фыркнул, и Рокэ беззвучно влепил ему подзатыльник, чтобы не портил атмосферу. Воздух тут почти звенел от напряжения, и пусть так и остается какое-то время.