Школа им.Оллара

      За право сдать правило в числе первых чуть не подрались – не беспокойные юноши, нет, а юноши с девушками. Миниатюрная, нежная от макушки до пят Селина Арамона на глазах у Рокэ саданула колиньяровского дружка каблуком по стопе, оттеснила плечом и прощебетала правило от и до, и немедленно выпорхнула из класса.       Стремительно разгоревшийся гендерный конфликт поставил плечом к плечу Савиньяка, Колиньяра, Салину и прочих мальчишек, и в этом было даже что-то иронично-трогательное. Сплочение против общего врага, стремительное и крепкое – ничем, оказывается, не отличаются люди в одиннадцать от людей лет более серьезных.       Остановить сражение, впрочем, пришлось довольно скоро: от хлестких реплик до хладнокровного смертоубийства был один небольшой шаг, и разбираться еще и с расцарапанными лицами Рокэ не намеревался.       – Господа, – возвысил он голос, – будьте добры, уступите дамам.       – Да с хрена ли?! – возмутился Колиньяр.       – Эстебан, – вздохнул Рокэ и поманил его рукой, – подойдите, я открою вам секрет.       Колиньяр оглянулся через плечо на своих дружков и все-таки подошел, напряженный, словно Рокэ звал его, выставив вперед дуло револьвера.       – Видите ли, – понизил голос Рокэ, и Колиньяр как будто нехотя наклонился ближе, – ежедневно мы так или иначе работаем над нашей репутацией, Эстебан. В том числе – над репутацией в глазах прекрасных дам. Или не очень прекрасных. Скоро вы поймете, что прекрасность – тот еще критерий… Поверьте, уступив девушкам сегодня, вы сделаете выгодное вложение в собственное будущее. Будете разбивать сердца и купаться в восхищении, все как вы любите.       Мальчишка помялся, явно выбирая между дерзким «да ну!» и недоверчивым «что, правда?», и Рокэ неожиданно для себя самого усмехнулся ему.       – Правда, юноша, правда.       – Парни, – рявкнул он, рывком оборачиваясь, затем прочистил голос и с ленцой выдал: – Уступим этим истеричкам.       Рокэ мысленно вздохнул. Ладно. Не всё сразу.       Дела пошли бодрее: девушки отчитались первыми и на ура, парни уступали то ли мозгами, то ли усердием, но пару человек Рокэ беспощадно завернул и велел доучивать. Окделл так и не встал с места. И, упрямец, не соизволил не то что опустить взгляд в учебник – хотя бы открыть его. Что ж, если ему так хочется просидеть здесь до вечера – Создатель, в которого он так неистово верует, ему и судья. Смотреть на Окделла дольше секунды Рокэ отказывался: слишком раздражало.       Валентин, с первой попытки разложив по полочкам суффиксы, спряжения и слова-исключения и получив одобрительный кивок от Рокэ, помялся и негромко позвал:       – Эр Алва. Вы… Располагаете временем, чтобы мы могли поговорить?       – Разумеется, – кивнул Рокэ. – Мы не имели возможности договорить вчера, и свою порцию похвал вы не получили.       Вежливо-невозмутимая гримаса треснула, но не осыпалась. Заложив за спину руки, Валентин склонил голову.       – Я вас, наверное, не так понял. Я не жду никаких похвал.       – И, тем не менее, заслуживаете их не меньше, чем заслуживали и тех оплеух, что получили. Вы, кажется, имеете привычку оставаться после уроков? Значит, после уроков и поговорим. Средней группы у меня сегодня нет, нам ничто не помешает.       Валентин чуть заметно поджал губы, но споры, видно, решил приберечь до обещанного разговора. Нет, как это вообще называется – этот ребенок собирается всерьез протестовать против похвалы.       – Эр Алва, – однако уступать место следующему ребенку, уже изнывающему от жажды поскорее сдать ненавистное правило и немедленно забыть, Валентин не спешил. – Может быть, у вас найдется время и на разговор с моим братом?       – А что не так с вашим братом? – прекрасно зная ответ, все-таки осведомился Рокэ. – Его сразила внезапная немота? Или приступ дезориентации и легкого слабоумия – не может припомнить, в каких местах школы меня можно найти?       Вежливая гримаса закаменела, и впервые Рокэ услышал, как Валентин Придд злится:       – Прекратите. Джастин не заслужил… Этих слов, тем более от вас.       – Интересно. – Мальчишка за спиной у Придда уже корчил жуткие рожи, но Рокэ не торопился: закинул ногу на ногу, положил на колено сцепленные в замок руки. – Что же значит это ваше «тем более»?       Валентин дрогнул, как могла бы дрогнуть водная гладь от порыва ветра, и отвел взгляд – не смутившись, но словно не желая больше лицезреть то, что его не устраивает.       – Это означает, что он вас уважает, а вы позволяете себе…       – Позволяю что? – практически перебил Рокэ, и Валентин стремительно сделал шаг в сторону и бросил почти неразличимое:       – Нет смысла продолжать, – и самым наглым образом направился прочь.       Рокэ поймал его за запястье, поднимаясь со стула. Кинул через плечо несчастным пленникам грамматических правил талига:       – Стоять на месте. Пока у вас не примет правило… Скажем, Арно Савиньяк, – он возвысил голос и свободной рукой поманил Арно и указал на стул, суровой баррикадой преграждающий проход в класс, – путь наружу вам заказан. Савиньяк, используйте эту власть разумно.       – Ага, – беспечно отозвался Арно, усаживаясь на стул задом-наперед.       – Пройдемся, – сказал Рокэ, увлекая Валентина вслед за собой по коридору. Держать его не приходилось – тонкое запястье Рокэ сжимал почти неощутимо, а через пару шагов и вовсе отпустил.       Ощущение было не то чтобы новым, но давно забытым. Рокэ испытывал ненормальное, сомнительное в сущности своей желание – извиниться? Сгладить неловкость? С ума сойти, к чему ты пришел, Рокэ Алва.       – Валентин, – они свернули на лестницу, залитую серым жиденьким солнцем, – на что вы, скажите, умудрились обидеться?       – Я не обижен.       – В честь чего тогда было ваше «нет смысла»?       – В честь отсутствия смысла, – шевельнулось невнятно острое плечо. Этажей было четыре, и последнего они уже достигли. Валентин обернулся рывком, выпрямился. Не подрагивали бы кончики пальцев, можно было бы принять его за самого невозмутимого ребенка в мире. – Мы прошлись, эр Алва. Вы удовлетворены?       Рокэ притормозил на пару ступенек ниже, коротко стукнул пальцами по перилам. Дернул же его Леворукий вообще связаться с этими Приддами.       – Нет, – он позволил себе склонить голову в почти извиняющемся жесте, – я совершенно не удовлетворен. В первую очередь тем, куда пришел наш разговор.       Отчетливо представилось, что сказал бы на это Джастин: «Ну так удовлетворите себя, эр Алва». И хмыкнул бы тем самым хмыканьем, которое у него же, Рокэ, позаимствовал. Валентин дурных манер еще не нахватался. Ни манер, ни цинизма, поэтому после короткой паузы осторожно доложил:       – Меня… Это тоже не устраивает.       – Как вы смотрите на идею попробовать еще раз?       Валентин наконец удостоил его взглядом и медленно кивнул.       – Положительно. Только… – и вдруг закусил губу, отводя глаза.       – Только что? – рвущуюся наружу насмешку Рокэ безжалостно отсек, и правильно – вряд ли, услышав что-то хоть сколько-то отдаленно издевательское, Валентин смог бы расслабиться до того, чтобы попросить:       – Только возьмите, пожалуйста, назад ваши слова про Джастина.       Улыбка скользнула на лицо сама, мимолетная, горькая, и исчезла спустя мгновение – но Валентин, конечно, заметил и удивительным образом расслабился еще на одну пуговицу и признался:       – Он не будет рад, если узнает, что я с вами о нем говорил. Может, мне не стоило вмешиваться и просить вас…       – Выдохните, Валентин, – велел Рокэ.       Его собственные старшие братья еще маячили в памяти, не желая убираться, и он, повинуясь еще одному невнятному желанию, вдруг протянул руку и легко встрепал волнистую шевелюру мальчишки.       Звонок грянул почти спасительным дождем на иссушенные земли, и Рокэ воспользовался моментом, чтобы кивнуть:       – У вас урок. У меня, к счастью, нет. Об остальном поговорим позже.       Что надевать стоило не легкую толстовку, полгода провисевшую на стуле в тренерской, а куртку, Рокэ понял уже на улице. Возвращаться было лень, и он попросту натянул капюшон и сунул руки в нелепый нагрудный карман. Толстовка была древняя, безразмерная и Карлоса. А когда-то – Рубена.       «Однажды, – говорил Карлос, – ты, Росио, вырастешь и разочаруешь семью. Это я тебе точно говорю, тут много ума не надо. Это своего рода этап. Так вот, когда ты разочаруешь семью и отец выгонит тебя на мороз, возьми с собой её – нашу фамильную Толстовку Для Плохих Сыновей, она согреет тебя в одиночестве и холоде». Карлосу самому было сколько тогда, шестнадцать? Он уезжал в военное училище и пребывал в меланхоличном настроении. И наотрез отказывался отвечать на вопрос, когда это ему приходилось стать чьим-то разочарованием – его обожали и мать, и отец.       – А я думала, это кто-то из старшеклассников, – услышал Рокэ мягкий, отчетливо наполненный улыбкой голос, стряхнул на асфальт сигаретный пепел и растер ногой.       Эрэа Луиза куталась в колючую необъятную шаль и смотрела весело и осуждающе одновременно.       – Прошу меня извинить, – Рокэ вежливо поклонился, – я постараюсь не дымить в вашу сторону.       – Да вы бы постарались лучше курить не там, где вас, – она махнула рукой на распахнутые окна третьего этажа, – могут увидеть дети. И наверняка увидели. И с каких это пор вы, к слову, курите? Герард утверждает, вы выгоняете тех, кого поймаете с сигаретой.       – Тех, кто попадается совсем уж глупо.       – Прямо как вы сейчас?       – Эрэа, – Рокэ немного наигранно поклонился, – вы орудуете языком не хуже, чем ваш сын – шпагой.       – Надеюсь, вы представляете, как двусмысленно это прозвучало.       – Двусмысленность не всегда слетает с уст говорящего. Частенько она зарождается где-то в ушах слушающего.       – Вы правда считаете, что Герард хорош?       Она оперлась спиной о стену, плотнее закутавшись в шаль. В глазах у нее плясал тот плотоядный материнский огонек, который обыкновенно приводил Рокэ в холодный отчаянный ужас – есть ли в этом мире что-то столь же неуемное, как любящие матери?       – Неплох, – уклончиво ответил Рокэ.       – О, – фыркнула она. – Матери учеников проклинают вас, верно? «Неплохо» – это как бросить камень голодной собаке.       – Я не имею обыкновения захваливать моих юношей. Их это портит.       – А я ему не скажу. Или скажу так: эр Алва утверждал, что ты ленивый безнадежный бездельник и закончишь жизнь под мостом.       Она откровенна веселилась, и это было неожиданно привлекательно. Поймав себя на том, что он бесстыдно разглядывает некрасивое в сущности, но удивительно живое лицо, Рокэ отвернулся, сделал последнюю затяжку и затоптал окурок.       – Помилуйте, эрэа. Бездельником вашего сына можно назвать в последнюю очередь.       – Вот это уже лучше, – одобрила она. – А еще лучше будет, если вы выкинете окурок в мусорку, как приличный человек. Вы же присматриваете за пятым? Без личного примера с ними никуда. Как они вам?       Ловушка захлопнулась – до Рокэ запоздало дошло, что сюда эрэа Луизу привел отнюдь не сигаретный дым. Под веселым взглядом он понятливо хмыкнул, подобрал окурок и щелчком пальцев закинул в ближайшую мусорку, умудрившись не промазать. И сунул руки в карман. Сигаретная пачка так и лежала там, немного помятая и почти полная.       Сигареты были Джастина. Сам Рокэ давно бросил курить – после, кто бы мог подумать, Окделла-старшего и того прекрасного дня.       – Если вы скажете «неплохо», – предупредила Луиза, – я буду вас очень осуждать. Или подождите, давайте сыграем. Я попробую угадать, а вы скажете, права я или нет.       – Желание дамы – закон. Но вы начинаете дрожать, нам стоит вернуться в стены этого презренного храма знаний.       – Вернемся же, – не стала спорить она и преспокойно ухватилась за галантно предложенный локоть.       – Так вы не против традиционных жестов? – усмехнулся Рокэ, припоминая Селину с ее выпадами. – Я ожидал пассажа про равноправие.       – Не путайте здоровые взгляды с нездоровыми истериками, – отмахнулась Луиза. – Милые жесты – всего лишь милые жесты. Так что, эр Алва, начнем? Мое первое предположение – вы в восторге от Савиньяка.       – Это было слишком просто.       Пару шагов она размышляла, сведя светлые брови.       – Вас, разумеется, неистово раздражают наши, вернее, уже ваши «плохиши». Эстебан и компания, эти маленькие вредители.       – Также очевидно. Удивите меня.       – Вас наверняка смущают неугомонные девицы, и моя в их числе. Кстати, я ставлю душу на то, что вас завтра, а может, уже и сегодня ждут милые приятные сюрпризы – конфетки в карманах, блестки на ботинках, записочки цветными маркерами. Не вздумайте их стыдить, это невинные женские радости. Что еще… Вы не могли не проникнуться Вальхеном, он такой умница, что наверняка кажется вам единственным разумным существом. И, конечно, вы стараетесь забыть о существовании Дикона.       – Осторожнее, эрэа, – нечитаемым голосом предупредил Рокэ и, когда Луиза метнула в него любопытный взгляд, добавил: – Ступенька.       Луиза подобрала длинную юбку и позволила торжественно возвести себя по ступеням. Уже внутри, когда захлопнулась дверь и тепло окутало их с головы до ног, она вдруг коснулась его руки.       – Он неплохой ребенок, эр Алва. Тревожный и, что говорится, немного не от мира сего, но знаете что, я четыре года делала всё, чтобы он не пошел по стопам бедняги Эгмонта. И я вас прикончу, если вы умудритесь всё испортить.       – Понятия не имею, о чем вы, – Рокэ отвесил почти незаметный поклон, засунул руки в карманы. – Едва ли мое общество способно толкнуть юношу на подвиги, которыми отличился его предок.       – Вы меня поняли, – пропела эта женщина, улыбнулась, как улыбается, наверное, не самым любимым детям, и поплыла по коридору, спустив с плеч платок.