Хоуп

Молиться, как же. Может, еще упасть на колени и воззвать к Господу? Говорят, он не жалует избалованных детишек богачей. Мы ведем слишком разгульный образ жизни для него. А значит, и спасение нам не положено. Лишь вечные муки Ада и непрерывные страдания. Вот только какого хрена они должны исполняться наяву? Дергаю руками, как будто это может помочь. Сердце подпрыгивает в груди, отзываясь болью в ребрах. Некоторые заходятся в рыданиях, и за воем становится не слышно голоса из колонок. Признаться, он довольно приятный, хотя что угодно будет приятнее бабской истерии, грозящей перерасти в массовую. Прикрываю глаза, голова все еще побаливает, что мешает сосредоточиться и выстроить картину происходящего. Безликие бежевые стены давят, точно напитались болью и девичьими слезами. Я все еще не верю в реальность происходящего, но истории об участившихся случаях похищения девушек, как назло, возникают в голове бегущей строкой. Через пару дней или недель мое имя тоже отобразится в новостной ленте среди бесконечного списка без вести пропавших. Возможно, отец договорится, и фото мелькнет на двадцать секунд на экране, но ничего уже не изменить. Безысходность накрывает волной апатии, будто меня погружают под воду, и кажется, что единственный выход — открыть рот и сделать вдох, позволяя жидкости скользнуть в легкие, но я упорно продолжаю поджимать губы и прижимать крылья носа. Глупая. На мгновение, встретив ужас принятия в глазах девушки напротив, бунтую внутри, но руки жжет от оков. Нет, если буду истерить, не выберусь. Нужно что-то похитрее. Улучить момент, когда откроется дверь или нас будут переводить — не сможем же мы сидеть в этой комнате вечно. — Номера два, четырнадцать, семнадцать, и двадцать три, — звучит голос, и все замолкают, слушая. Девушка рядом со мной широко улыбается, и я осматриваю ее, замечая браслет с номером семнадцать на ее запястье. Вот для чего он был. В неверии смотрю на свое. Меня назвали. Но что это значит? Соседка легонько толкает меня локтем в бок, губами произнося «Выбрали», и отворачивается. Но толку от этого, если я все еще не понимаю, что происходит. — Тех, чьи номера назвали, прошу подняться и подойти к двери. Остальным же оставаться на местах. К тем, кто не послушается, будут применены особые меры, — голос замолкает, и даже противная вибрация фонового шума со щелчком отключается. Девушки нерешительно поднимаются, пока остальные цепляются за них, не желая отпускать. Все похоже на сюжет антиутопии, где жизнь обычного человека предопределена, а власть имущие чинят беззаконие. Только я не хренов дивергент, который изменит мир, а обычная сошка, винтик огромной машины, который заменят за пару минут, когда тот придет в негодность. Поднимаюсь вслед за Семнадцатой, и она ободряюще улыбается мне, расправляя плечи и подавая пример. Она с видом королевы, к которой прицепилась простолюдинка, отстраняется от перепуганной девушки рядом, и та падает на пол, заходясь рыданиями. Дверь открывается, и за ней появляется несколько человек в форме, которые заходят в комнату, выстраиваясь в коридор. Останавливаюсь, чувствуя, что поджилки затряслись, но Семнадцатая толкает меня в спину, и я волочу ноги. Пара отчаявшихся девушек бросается к охранникам, и те синхронно достают дубинки, наотмашь отбивая девушек, даже не видя, куда попадают. Вздрагиваю от ужаса и беспомощности. Отворачиваюсь — не могу помочь, а смотреть, как особо разбушевавшийся охранник дубасит корчащуюся на полу девушку в назидание другим, сжавшимся у стены, нет ни сил, ни желания. В голове пульсирует только одно: выжить. Нас разводят по разным комнатам, и Семнадцатая напоследок подмигивает мне, скрываясь за черным полотном. Меня заталкивают в комнату и усаживают на стул. Снова озираюсь, и вижу трех мужчин, один из которых мне хорошо знаком: Дерек. Именно он дал мне тот стакан с водой, после чего я отключилась и оказалась здесь. Злость закипающей лавой поднимается из центра живота, и я бросаюсь вперед, готовая выбить из парня ответы на все вопросы, но рука охранника сжимает плечо, почти вдавливая меня в стул. Возвращаюсь на месте и стискиваю зубы. — Guapa, — мужчина в белом костюме выходит вперед и затягивается сигарой. Лицо его угрюмо, а бронзовая кожа кажется еще темнее. Он двумя пальцами выводит силуэт бородки, начав под носом, и улыбается, обнажая отбеленные зубы. — Me gusta. — Рады вам угодить, сеньор Гомез, — лепечет Дерек. Мужчина подходит ко мне и наклоняется, ловя своими карими мой взгляд. Не хочу смотреть на его едкую ухмылку и самодовольство, словно он король этой жизни, но все-таки выдерживаю гляделки. Он затягивается — слышу, как потрескивает высушенный табак в сигаре — и выдыхает дым мне в лицо. Захожусь кашлем от едкого дыма, а Гомез склоняет голову набок, рассматривая сменяющиеся эмоции на моем лице. — Строптивая, — палец касается губы, оттягивая вниз, и я отстраняюсь, на что он цокает и пальцами надавливает на шею, больно задевая волоски на затылке. — Покажи зубки. Не хочу в первую же неделю разоряться на стоматолога. — Отвали, — выплевываю тихо, но твердо, клацнув зубами для пущей убедительности. — Я не стану твоей игрушкой. — Будет весело, — сипло смеется он, поправляя воротник пиджака. — Посмотрим, на что способен твой рот кроме едких комментариев, — он легонько хлопает меня по щеке и встает. Взгляд его падает на мою грудь, но я прижимаю руки, обхватывая ладонями шею. — Не сейчас, bebé. И в этот момент я осознаю, что все действительно реально. Меня начинает тошнить от сального взгляда Гомеза и ехидства Дерека, довольного выгодной сделкой. Не хочу видеть ни одного, ни второго. Если не предпринять что-то сейчас, меня отдадут в рабство этому испанцу — или он мексиканец? — и я стану шлюхой, ублажающей его в любое удобное и не очень время. Ужас парализует, только сердце болезненным эхом отдается в груди. Я не стану его подстилкой. Ничьей не стану. В голову бьет единственно верная мысль, и я выкрикиваю ее изо всех сил, будто кто-то может не услышать: — Я не Бетти Сандерс. Мое имя Хоуп Миллер, я дочь сенатора Миллера, и вы должны меня отпустить, — не знаю, откуда во мне появилось столько сил, чтобы договорить фразу, ни разу не запнувшись, но от этого становится легче. И вот свобода уже маячит на горизонте, свежим ветром играя в волосах. — Какого хера ты несешь? — шипит Дерек, выступая вперед. Он хватает меня за подбородок и задирает голову кверху. — Не смей нас обманывать. Растягиваю губы в довольной улыбке, зная, что чертов ад закончится ровно в следующее мгновение, а уже через час я буду откисать в ванной, рассказывая обо всем Джейку. Расслабляюсь, игнорируя волнение Дерека. Имя отца всегда пугало других. Он был важной шишкой, и каждый предпочитал обходить его семью стороной, потому что за нас он стоял горой, даже если и грозился закрыть меня дома до конца жизни. Считаю до пяти, гадая, сколько времени они еще меня здесь продержат. Хочется ликовать, но я смакую победу, как карамель на языке, и легкое чувство эйфории расползается по венам. — Проверь. Возьми мой телефон, и ты поймешь, что я не Бетти Сандерс. — Qué pasó? — переживает Гомез. — Она говорит правду? — Мы сейчас во всем разберемся, сеньор Гомез, — бормочет Дерек и выходит из комнаты. Беги-беги, не забудь только принести мои вещи и свои извинения. В терпеливом ожидании проходит полчаса. За это время испанец докурил вонючую сигару и перешел на виски, который ему любезно притащила расфуфыренная девушка в костюме секси-официантки. Вульгарщина. И почему мужики ведутся на это? Им подавай костюмы дешевых проституток и латекс, и член стоит колом, зато на дорогое белье смотрят, как бараны, не зная, что с этим делать. Гомез продолжает сверлить меня взглядом и изредка что-то бормочет на своем. Наверняка думает, как уйти с приглянувшимся товаром. Выкуси, сука. Сегодня придется передернуть на порнушку. Дерек быстрым шагом врывается в комнату и закрывает за собой дверь. В его руках теперь синяя папка, которую он любезно раскрывает перед мужчиной. Еще в жопу его поцелуй, кретин. Он что-то тихо говорит Гомезу, и я подаюсь вперед в надежде расслышать, но тщетно. — И? — Она действительно Хоуп Миллер, сеньор. Мы готовы пойти на сделку, но, если ее отец объявит поиски, может быть несладко. Какого хера тут происходит? Он что, всерьез хочет продать меня ему? Не верю своим ушам. Нет, это невозможно, так ведь не поступают в двадцать первом веке, когда вокруг все борются за свободу. Я снова дергаюсь, но охранник быстрее. — Рыпнешься еще — ударю током, — он подносит шокер к моей шее, давая понять серьезность всех намерений. — Вы не имеете права! Я свободный человек, а не кукла в магазине! — кричу, но никто не обращает на меня внимания, будто я гавкающий щенок в доме, где хозяевам плевать, потому что они заняты другими делами. — Вы слышите? Не смейте продавать меня! Это нарушение моей свободы! Треск шокера заставляет меня прикусить язык и испуганно посмотреть на громилу. Он включил его для наглядности, но бегущие молнии подействовали лучше любых слов. Прикусить язык и ждать. Но как ждать, когда тут решается моя судьба, а я не готова стать насадкой для члена. Тело пробивает мелкая дрожь неизбежности, будто организм быстрее выхватывает послания Вселенной, в которой для моей спокойной жизни нет места. Это не так! Не хочу даже думать о том, что все может закончиться плохо! Нет! Слезы наворачиваются на глаза, но я стоически сглатываю горько-соленый комок в горле, хотя хочется зайтись истерикой, как те девушки в комнате. Вот почему они рыдали. Они поняли раньше… Знали с самого начала и не могли смириться с происходящим, пока я смиренно шла в ловушку к дикому зверю. — Мне не нужны проблемы, — отмахивается Гомез. — Предложите кого-то еще, — он подходит ко мне, сжимая рукой волосы на затылке и лишая меня возможности пошевелиться. — Жаль. Красивая девка. — Конечно, сейчас вернемся в комнату и еще раз всех посмотрим. — Теперь отпустите меня! — нервно дергаю плечами, выдыхая от того, что кошмар закончился, так и не начавшись. — Я ему не нужна и вообще принесу вам только проблемы. Отпустите! — В бордель ее, — Дерек пренебрежительно кивает в мою сторону. — Отработает неустойку из-за сорвавшегося контракта, а потом свяжемся с ее отцом, — он отворачивается и приторно улыбается Гомезу, легонько кланяясь. Руки охранника стальной хваткой смыкаются на моей груди. Он тащит меня из комнаты, пока я пытаюсь вырваться и размахиваю конечностями, насколько это позволяют наручники. Весь мир в одно мгновение рушится, а короткое слово набатом бьет в ушах, отмеряя секунды до того, как моя жизнь закончится в херовом борделе в жопе мира. Я кричу, за что получаю удар шокером. Дергаюсь в конвульсиях. Глаза закатываются, очертания расплываются и до угасающего сознания доносится фраза: — Мы подготовим ее для вас к завтрашнему вечеру. В качестве моральной компенсации.