Страна говорящих кукол

Весёлое племя мусорщиков жило по законам средневековых гильдий — «Соблюдай устав, выполняй задания, и всё пройдёт интересно и быстро». Как в лучших сказках — приключений столько, что ты не замечаешь, как история подошла к концу. В мире, нацеленном на выживание, там, где всё дозированно, всё рассчитано кем-то другим, им удавалось создать свою закрытую группу — коробочку внутри коробочки. Пусть остальные считают их изгоями, кто-то косится с пренебрежением, кто-то с жалостью к якобы незавидной судьбе. У них был свой взгляд на вещи. С точки зрения «нормальных» людей это были разрозненные шайки шизиков с необъяснимой тягой к риску. С точки зрения вершняков, они были тайным Орденом Хранителей Времени, немного рыцарями, отчасти разбойниками, которые добывали для людей осколки прошлого и неплохо на этом зарабатывали. Пусть они умирали быстрее других, зато при жизни мусорщикам всегда было, что вспомнить за кружкой чего покрепче, да позабористее. Задания-вылазки в каждой местности раздавались по особому графику, утверждались в Бюро и распределялись по очереди и по заслугам. Большинство из них выбиралось наверх не чаще трёх-четырёх раз в месяц, и только самые расторопные и удачливые никогда не сидели без дела. Правда, им выбирали что-то поопаснее, у таких было больше шансов, что фартанёт. Прибыль с добычи делилась так: часть выплаты за заказы — бригадиру в жалование и на расходы банды, часть — в общую копилку, оставшаяся треть — самому исполнителю. Набранный по дороге хлам по негласному правилу рассматривался бригадиром, он мог взять себе понравившуюся вещь, чтоб торгануть самолично, но больше одной никогда не брал. Не по закону! Иначе нечестного на руку «батьку» смещали на раз-два, собранием, такое иногда случалось в других командах, не у них в команде. Вершняки быстро узнавали «профессиональные» слухи, быстро приводили «приговор» в исполнение. «Низложен» — и до свидания. Однако, при честной делёжке, споров не возникало. Тот, кто собственноручно добыл барахло на поверхности, всё равно получал неплохой куш. Главное было не крысятничать, выворачивать карманы целиком и полностью, показывать всё до последнего болта и ни единой откопанной мелочи не укрыть. Да и не стоило оно того. Ни одна даже самая крутая безделушка не стоила. Всё равно узнают, выпрут. Мусорщики — они же как племя, как стая сбившихся вместе бездомных псов или сирот. Повадки у них были сиротские, мальчишечьи. Если что — в рожу дадут «чисто по приколу», грязным словцом припечатают «по-братски», но и чужому за своего горло перегрызут всей толпой. Бригадиры были нужны стае для связи с агентами Бюро, выписывавшими разрешения на выход. Без лицензии, без путёвки — никакого дела не будет, помрёшь впроголодь. Так что даже самые жадные старались не грешить. Хотя, бывало, всякое. Например — помутнение рассудка. Вот приглянется иная вещь с поверхности — с ума сведёт, будет вершняк ею бредить, и как чёрт его дёрнет — укроет за пазухой. Но свои всегда узнавали. Каналы сбыта-то у всех были общие, досуг тоже они друг с другом делили, по пьяни разболтает кто-нибудь, кота в мешке не утаишь. А «мешок» их бригады был ой каким тесным. Изгнанных «крыс», бывших мусорщиков было немного, и все оставались на виду. Как клеймёные буйволы. Чаще всего обретались на черновых работах — гнули спину грузчиками, носильщиками, рикшами. Пахали там, где образование не требовалось. Не без исключений, конечно, но в основном приходилось соглашаться на любой труд. Безработным пайки не видать, их просто исключали из жизни общества. Казуки всегда удивляло то, что изгнанные товарищи живут дольше тех, кто продолжали свой честный труд вершняков в поисковых вылазках. Нет, погодные аномалии, понятно. Изгнанные больше не облучались, не рисковали попасть под дождь. Но Казуки думал о другом: «Где же справедливость? Она ведь должна быть. Красть у своих нельзя. Предавать нельзя, мы же семья». Вероятно, справедливость выбирала иную форму наказания предателей. В глазах крыс, которых он встречал после их преступления было что-то похожее на уже свершившуюся кару. В них сквозила серая тягучая тоска по тому, что они навсегда потеряли. Ворам наверх путь был заказан. Они никогда больше не видели звёздного неба. Сам Казуки не жадничал, принимал правила «гильдии», тяжёлой работы не боялся, к тому же оказался везунчиком. Бросил школу, начал работать в двенадцать лет сразу после смерти отца и мигом стал талисманом бригады. С первой вылазки, когда он добыл какому-то богатею на заказ одну музейную реликвию. Та заявка долго висела на их команде. Никто не мог найти, а мелкий и шустрый мальчишка Сатоо отыскал. Какая-то чуйка подсказала ему, что экспонаты, которые не успели вывезти во время атак на город в старину, могли спрятать в пустых осушенных резервуарах под музейным фонтаном. Никаких документов об этом не сохранилось, но он оказался прав. Душная слежавшаяся пыль, сладковатый запах старой фанеры, примесь сургуча и плесени — таким был опьяняющий аромат первой победы. Казуки унюхал его за пару минут до того, как фонарик нащупал цель в темноте. «Просто я почувствовал вещи, они же ждали, чтобы их нашли», — смеялся парнишка в ответ на вопросы любопытствующих коллег. С того раза Казуки всегда удавалось забираться дальше других, доставать то, что иным было не найти, он даже в рыжие зоны ходил, серьёзно не болел. И всегда-всегда возвращался! Не может везти вечно, и некоторые вещи находить не стоит. Его хвалёная интуиция ничего не сказала ему, когда он брал у бригадира тот злополучный заказ в оранжевую зону. Зарвался, зазнался, расслабился. Привык к тому, что всё по плечу. Чуйка не шепнула ему: «Не ходи», не остановила, когда он нахально пытался отказаться от напарника. Было принято ходить в рыжие зоны группами, потому как здоровье могло подвести в любой момент, а невыполненный заказ лёг бы пятном на репутацию всей бригады. Но Сатоо тогда отбрыкивался от обязательной подмоги: — Что ты, Руки, я и один справлюсь, знаешь же, — с нажимом говорил он. — Что я точно знаю, малыш Сатоо, так это то, что ты редкостный придурок. Послала же мне тебя судьба, барана упрямого. Казуки никогда не мог понять, говорил ли обладатель этого роскошного низкого голоса от души, проявляя своеобразные отеческие чувства, или просто-напросто издевался. Их бригадир вот уже пять с лишним лет привычно называл его «малышом», хотя сам был сантиметров на двадцать ниже его ростом, да и в день их знакомства выглядел более хрупким, чем сопливый подросток-сирота, с гордым вызовом попросившийся в бригаду. Насупленный, щекастый, весь какой-то нескладный пацан. На людей не смотрел, только в сторону, а когда будущие коллеги, обступившие его толпой, интересовались с гыгыканием: «Тебе лет-то сколько?», Казуки утирал кулаком нос и зловеще хмыкал: «Не ваше дело!» Не заступись Мацумото за него тогда, кто знает, выжили бы они с матерью на скромную пайку или нет. Но слово бригадира было решающим. Что-то он разглядел в этом свирепо шмыгающем носом «малыше». Прежде такие мелкие к ним не нанимались. Но всё случается в первый раз. И в последний. Когда матери не стало, отеческое отношение Руки даже стало его втайне радовать, каждому нужна родная душа или хотя бы её заменитель. Сатоо привык к этому обращению и даже не огрызался. Ну почти. — Баран так баран. Называй как хочешь, только дай мне в этот раз одному сгонять, — храбрился в тот день Казуки. Хитро прищурившийся Руки не отступал: — Не держи меня за тупицу, будто я не догоняю, зачем ты рвёшься туда без поддержки. Думаешь, если у Юуто жена беременная, так это повод шастать по оранжевым в одиночку? — Юуто рейдовый обычный заказ возьмёт в зелёную, ничего страшного. Я быстрее сам управлюсь. — Сам он… Нет уж, на это я пойти не могу. Ты, может, и псих, а я пока в своём уме. Сдохнешь там без присмотра, а мы постоянного клиента потеряем. — Блин, Руки, я-то думал, ты обо мне заботишься, а не о клиенте! Старик, ты разбил мне сердце, сволочь расчётливая, — весело фыркнул Казуки, — ну чего упрямишься. Я не сдохну, я фартовый, забыл? Одна нога здесь, другая тоже здесь. — Ага, ноги здесь, тело там наверху вместе с пустой башкой. Нет, пожалуй, обойдёмся без расчленёнки. Упрекающий взгляд «малыша Сатоо» был отбит изящно отставленным вперёд средним пальцем Руки, как неудачный мяч бейсбольной битой. Остальные вершняки, которые тоже в тот час сидели в их конторе, больше похожей на помесь таверны, гаража и склада, с готовностью оценили чёрный юмор Мацумото. А, возможно, кого-то просто рассмешил образ везунчика Сатоо с вырванными ногами. В гулком помещении раздались одобрительные раскатистые хохотки мужчин и женщин, ожидавших своей очереди и нового задания от командира. Сам бригадир даже носа от бумажек не оторвал, пробурчал куда-то вниз, в ровные строчки описей: — Никогда не пойму твоей любви к одиночным вылазкам, тупнина. Идёте парой, как положено. Хочешь беречь напарника — валяй, делай это не у меня на глазах, разберётесь на месте. Но в документах всё будет, как надо. Никаких отступлений от Устава, понял? Талоны на кислород я уже на двоих выписал. Так что разговор окончен, завтра после десяти выдвигаетесь. Закат раньше, но надо обождать, чтоб наверняка. — Знаю-знаю, как всегда, ждём темноты, чтоб не облучиться. Скука смертная, не могу. Надоела твоя дурацкая забота. И народ на меня косится, я что, любимчик, что ли? Доказать могу, что нет, только пусти в соло. — Не бравируй на пустом месте. Любимчик он! Разбежался! — сплюнул в пол босс. — Это не забота, а опыт. Я таких, как ты, зарвавшихся пиздюков, уже не один раз хоронил. Знай своё место, фартовый ты наш. Все вы у меня любимчики, пока не сдохли. — Но послушай… Бригадир слушать не стал, раздражённо отмахнулся от него и тут же указал на стопку бумаг для Сатоо, в которых надо было расписаться. Казуки забрал со стола задаток, разовую восьмичасовую путёвку с государственной печатью, описание маршрута, список требуемых вещей, которые надо было отыскать и преспокойно потопал домой готовиться, складывать наплечный рюкзак и вникать в задание. Подобные отповеди он слышал от бригадира регулярно — за свою наглость и юношескую смелость, граничащую с безумием. Казуки мог повторять слова Мацумото наизусть. И тогда они не прозвучали более весомо. Никакой червячок сомнения в душе не зашевелился. Всё было так обычно. И не как обычно. Но понял он это только оказавшись в ловушке. Оно убаюкивает, подкрадывается неслышно, гладит нежно и внушает уверенность в себе, в том, что никогда и ничего не изменится. Оно прикидывается милым, прикидывается постоянным, как любовь супруга. На самом деле нет ничего более ветреного и обманчивого. Каждый раз, испытывая свою судьбу, спотыкаясь, срываясь и хватаясь за случайный спасительный уступ, Сатоо по-своему глупел, возвращаясь из любой переделки невредимым, Казуки получал дозу слепой веры, у него развилось привыкание к успеху. Оно укачивает на волнах безнаказанности, ловко прячет истину, усыпляет бдительность мурлыканьем на ушко. «Ты — особенный. Ты — выживешь». Оно — такое тихое, просто тишайшее объятие самообмана, оно будет тебе лучшим другом, преданным питомцем на твоём плече, пока не решит раскрыть свою пасть — и оттуда вырвутся раскаты грома с трупным запахом обречённости. *** На столе в мастерской остывала уже третья кружка жиденького суррогата, который они привыкли называть кофе. Манабу нервно выстукивал ногтями по стеклу какую-то гнетущую классическую мелодию из детства. Что-то из того, что им с Джином перед сном ставила мать. Что-то со сборника «Лучшие классические произведения детям». Их родители, кажется, игнорировали тот факт, что можно было уделить внимание чему-то не из «Лучшего», «Топа», «Золотых хитов» умершей цивилизации и тому подобных старинных выжимок, давным-давно составленных снобами для снобов. Манабу их ненавидел, и даже названия не запоминал. Но, когда нервничал, в голову, как назло, приходили именно такие мелодии. Сейчас он слушал взволнованный голос Казуки и, сам того не зная, не очень похоже настукивал Чайковского. — Понимаешь, мне казалось, плёвое дело, вот я и не переживал. Совсем ничего подозрительного не заметил. Единственная засада была в том, что заказ был на многоэтажку, так что мы захватили с собой всё нужное промальп снаряжение — страховочное, спусковое, скайхуки, перфоратор и… — Ты по сути рассказывай, а то мы в деталях утонем! Времени и так много потратили, — нетерпеливо перебил Манабу компьютерного собеседника. — Что это было за задание? Куда ты со своим беременным Юуто полез? — Очень смешно, — подавился возмущением и смехом Казуки, — во-первых, не с ним, Юуто я внизу оставил. Так договорились. На подхвате, на подстраховке. Во-вторых, я полез в древний медицинский институт. Я уже бывал в тех краях, даже в ближайших зданиях. Но не в самом исследовательском крыле. В общежитие забирался. Без толку, конечно. Ведь то, что подоступнее за века обглодано до косточек. Ничего ценного, сплошной мусор, а потом там звери живут, насекомые всякие… Но вот лаборатории этого института были не выпотрошены, по крайней мере не до конца. Мне показалось, что кто-то там лазил до меня, а когда — точно не скажешь. Сложность была в расположении. Забираться надо было довольно высоко. А лестница обвалилась на шестом этаже, и на много пролётов вверх ступеней было не видать. На то и расчёт, добыча могла быть крутой. Обычно мусорщики не любят лишние сложности, без точной наводки билдиринг никого особенно не влечёт. А тут был чёткий заказ. Тринадцатый этаж. — Бил… что? Постой-постой! Ты что, по стене в такие места карабкаешься? — глаза у Манабу полезли на лоб, он даже не стал скрывать восхищение и одновременно ужас от того, что рассказывал мусорщик, — и ты, не взял туда напарника? Полез один? Ты больной? — Ты бы знал, как хочется плечами пожать, — рассмеялся Казуки, эквалайзер печально запрыгал столбиками, — это моя работа. К тому же я люблю соло. И билдиринг люблю. Это круче, чем по подземным гаражам и подвалам лазить, что мы там не видели, да? Всю жизнь под землёй. А вот когда за спиной и над головой только воздух… Манабу, это так круто! Короче мы договорились. Я лезу наверх один, Юуто страхует. По часам. Если не вернусь за три часа — он за мной лезет. А получит сигнал от меня — тикает обратно, и уже со спасательной бригадой за моим телом возвращается. — Ты точно больной, и склонен к суициду, — с искренней завистью и уважением заявил Манабу, — ладно, гони дальше, давай прямо к делу — что там было? — Ничего необычного, говорю же. То, что заказали. Реагенты какие-то в колбах в старых сломанных холодильниках, я специальные ящички под них с собой брал. А ещё чертежи, пара журналов с формулами, всё по описи выгреб. У нас контракт с некоторыми правительственными организациями. Думаю «постоянным клиентом» была как раз такая шарашка, чёртовы генетики наши, они ищут данные учёных предыдущих поколений, потом присваивают себе. Но моё дело маленькое. По времени я нормально укладывался. Спуск быстрее подъёма, так что мог пошуршать там чуток ради себя. Ну и дьявол меня дёрнул выглянуть на лестницу. Она была, Манабу, представь, целёхонькая! Но только вверх от тринадцатого, ниже обрыв, сплошная чернота. А выше — неизведанные, ничейные «земли». Это как побыть первооткрывателем, колонистом там, но только без убийства индейцев. Заманчиво же… — И ты попёрся выше, да? Далеко? — Не очень, два этажа обошёл. Батарейки, лазерный фонарик, один старый журнальчик, кое-какие толковые инструменты, сильно нагружаться было нельзя, как понимаешь. И уже собирался обратно, как забрёл в необычную лабораторию. Я всякого повидал, но такого ни разу. Все научные помещения в принципе похожи одно на другое. Ну что там может быть? Разные банки-склянки, приборы старые, бумажки, иногда койки да медицинская техника. А тут… Это было похоже… — На что? — Манабу нетерпеливо заёрзал на месте. Время от времени он ловил себя на пугающей мысли: при всей своей необщительности, болтать с незнакомым незримым вершняком ему было чересчур легко. Может, именно, потому что он его не видел. — Ты читал про Древний Египет? Ну, может, в школе… — Читал, конечно, — кивнул Манабу, хотя собеседник его не видел, — блин, только не говори, что там были египетские саркофаги… Какое-то чувство дежавю зашевелилось тревожным червячком в сознании, и Манабу крепко задумался об описанных Казуки саркофагах. — Нет. Вернее не совсем. Не настолько древние, и изготовлены они были скорее всего в Японии. Было похоже на саркофаги, только стеклянные. Но в темноте мне показалось, что они сделаны из металла, а свет фонаря, как от чёрного зеркала отражался. Я только хотел их осмотреть, как меня снизу по рации вызвал Юуто. Видимо, наши метео-датчики барахлили. Они ничего не показали заранее, но судя по тому, что происходило на улице, надвигалась буря… — И значит, зоны смещались, — похолодел Манабу. — В оранжевую ползла красная. Вот задница! Вам надо было срочно уходить. — Да, немедленно. Я бы не успел. Спуск занял бы час, может, меньше, но рисковать было нельзя. При таком ветре, это было нереально. Там снаружи всё свистело от порывов. Юуто попытался меня переубедить, настаивал, что будет ждать. Но я ж баран. Я упрямее. По Уставу, так по Уставу. Вообще скорость реакции в нашем деле важнее всего. Надо быстро принимать решение. Ну я и принял. В таких ситуациях приоритет всегда на выполнение заказа. Я вернулся на место, откуда забирался в здание… — На тринадцатый с пятнадцатого… — Ага, точняк. Спустил сумку вниз напарнику, убедился, что он всё забрал. И только тогда я попытался найти укрытие. — Саркофаги? — Саркофаги, будь они неладны. Знал бы ты, сколько миллиардов раз я жалел о том, что не дождался бурю у окна, снял бы маску, чтоб не тратить кислород, и спокойно бы сдох. С миром… Потому что то, что было дальше — вообще не по-человечески. Я теперь как джинн в лампе, понимаешь? Как запертый дух… — Казуки, ты можешь не ныть, а объяснять по порядку? Я уже почти всё понял, и у меня есть теория. Договори только. — Ладно. Я бегом рванул на клятый пятнадцатый. В спешке, очень торопился. Думал, это отличная идея. Стал ощупывать эти капсулы. Они большие, выше человеческого роста, стеклянные, непрозрачные снаружи, но изнутри, как я позже понял, всё видно. Я подумал — была-не была, я же фартовый. А ну как повезёт — пережду бурю, пережду день и следующей ночью выберусь. Хотя, конечно, кислорода могло не хватить, но я надеялся. Мало ли — про запас в наших масках есть ещё встроенный фильтр… Осмотрел саркофаги, выбрал крайнюю капсулу, ту, что плотно запиралась — и нырнул внутрь, взял с собой рюкзак с инструментами, чтобы если что раскрыть или разбить её. И что-то произошло… Сначала стало очень холодно, так холодно, что зубы стучали, хотя я был в нормальных шмотках, по погоде, там же сейчас зима. А потом я увидел, что стекло изнутри прозрачное. И что в лаборатории включился свет… Но в этот момент отключился я. И всё. Темнота и только мысли, мысли, мысли без конца. — Ой, мысли, тоже мне трагедия, радоваться надо, что они у тебя вообще есть. Говорю же не ной, понятно, что тебе хреново, и не факт, что удастся что-то исправить, но… — Да ты мастер приободрить! — Ещё какой. У меня есть теория. А ещё — две новости. Хорошая и плохая, с какой начать? — не очень-то весело хмыкнул Манабу. — Давай с хорошей. Хотя я сомневаюсь, что тут может быть что-то хорошее. А потом выдашь порцию совсем уж говна. — Окей, с хорошей так с хорошей. На этой флешке есть не только ты. Но и чертежи того самого саркофага, я сначала не знал, что это такое, но сейчас всё прояснилось. А я-то думал, что это за холодильная установка там изображена. Там рядом или в соседней комнате должен быть пульт управления этой байдой. Ты, судя по всему, забрался в древнее устройство для копирования сознания на искусственный носитель. — Копирования? Ты правда так думаешь? Значит мой мозг всё ещё внутри тела!!! — вырвался у Казуки восторженный вопль, и Манабу поспешил уточнить: — Мозг и сознание — разные вещи, дурень. Сознание — это данные. Как цепочка ДНК, как некий программный код, очень сложный. О том и речь, что данные, в отличие от физического объекта — ну допустим, мозга — сложно перенести из одного места в другое. Это не вещь. Хотя я в этом не разбираюсь ни черта, так по книгам кой-чего нахватался. Может, конечно, и возможно. Странно звучит, да, ну это я предполагаю. Мы же не знаем, как оно работает. Устройство при переносе может стирать «данные» из изначального биологического носителя. Смотря, зачем и как оно запрограммировано. Для чего древние вообще такие штуки изобрели? От цели зависит сама механика. Если для казни преступников, это одно. Логично стереть данные из тела и оставить их в компактной тюрьме. А ценный белок — в пищу… — Белок? Моё прекрасное тело — какой-то там грёбаный белок? — Ценный, — уточнил Манабу, но это как-то не подбадривало. — Тебе никто не говорил, что у тебя есть задатки суперзлодея? Мыслишь, блять, широко-широченно! Это, по-твоему, была хорошая новость? Да ты что, бессердечный совсем? — взвыл вершняк, снова напоминая об изначальном сравнении с орущим котом, — тюрьма, да? Какая-то стеклянно-металлическая вариация гильотины, взяла и стёрла меня? — Возможно, стёрла, а, может, и нет. Это хорошая новость, поверь, надо только понять принцип работы саркофагов, я сейчас поделюсь соображениями насчёт второй новости, и тебе она точно не понравится. — Ну! Валяй, сделай мне больно, чего уж там, я начал привыкать. Вру! Ни хрена я не начал, но говори уже, — театрально застонал голос из компьютера, и Манабу прикрыл рот ладонью, пряча непрошенную улыбку непонятно от кого. С трудом вернул серьёзность и со вздохом признался: — Ты прости, но я думаю, тебя убили. Причём сделали это твои друзья-мусорщики. Ну скорее всего. Умышленное убийство. — Эээээээээ? Что? — Слушай и не перебивай. Слишком много подозрительных деталей в твоей истории, сам -то не задумывался? Метео-датчики сбоили? Ты серьёзно?! Это практически невозможно! Как известно, это самая надёжная аппаратура, которую у нас выпускают, от этих датчиков зависит наша жизнь. Даже если допустить, что правда, был некий волшебный сбой, твой Юуто был обязан вернуться со спасательной группой, почему же они тебя не нашли? А флешку нашли. И её по странному стечению обстоятельств выкупил мой дядя. Очень подозрительно! — Ты ничего не знаешь, про то, как работает аппаратура наверху. Вообще про мир снаружи. И про мусорщиков! Мы не предаём друг друга! Вот твой дядя — очень подозрительный. Кто вообще дарит такое племянникам? Я своим бы дарил бабки и вкусняшки всякие. — Казуки, не переводи стрелки на моего дядю. Очнись! Даже по твоему короткому сбивчивому рассказу я понял, что тебе все завидовали. Тебя никто не любил в бригаде, больше заказов, больше денег, а ты себе загребал лучшие задания. Ну кому нравится любимчик учителя в школе? Сам подумай! Фартового пацана могли хотеть проучить. Это как минимум. Напугать, допустим. А получилось всё куда хуже. — Ты — злой, — по-детски надулся Казуки, — и всё не так. Мы — команда, друзья… И вообще! Иди нахрен! Вершняки своих не предают! — Тогда почему ты сейчас говоришь со мной? Варианта два — или тебя не стали спасать, или… Прости, может, они нашли тебя… мёртвым? И похоронили. А флешку сбагрили на рынке, как прочий хлам, что наскребли в лаборатории… — Час от часу не легче. У меня другая версия. Меня не нашли. Никто не заглянул в саркофаги. Мало ли почему. Может, опять была буря, у них не было времени. Может, ещё из-за чего. Никаких следов, указывающих, что моё тело там, внутри капсулы — не было, я рюкзак со спины не снял, так? Как можно было понять? А может, эти херовины не открываются снаружи, когда ты внутри. Ребята могли смириться. И всё было бы по Уставу. — Даже если так, тебя бросили. Но меня больше интересует то, как ко мне попала твоя волшебная лампа, глупый джинн. Надо спросить Широяму, откуда она и когда он её купил. Всё не складывается. О, кстати, забыл спросить самое главное. Казуки, какого числа ты отправился на ту вылазку? — 7-го декабря. — Не так уж плохо, — просиял Манабу, — всего неделя прошла. И вдруг его осенила внезапная жуткая догадка, — Казуки, — тихо и настороженно попросил он, — а скажи мне полную дату. — 7-го декабря 2399-го года. Молчание… Надо было собраться с духом, прежде чем произнести это вслух. — Казу… Это было год назад… Прости…