⊱⋅ ────── • ✿ • ────── ⋅⊰
С ранними утренними лучами, что, перевалив через горизонт, осветили верхушки деревьев, Финист уже на ногах был, да по деревне шёл. Лишь проснувшись, решил он твёрдо совета идти просить – совета у человека знающего да умеющего, что отца ему на долгие лета заменил. Жил Василь Петрович, как говорили да лукавили, в тихом уединении на окраине, почти что у кромки леса, да вот только тишь в его дом лишь изредка спускалась. Всегда во дворе резвились дети: удалые мальчишки да девчонки на деревянных мечах и щитах сражения устраивали, со смехом из лука стреляли, в прятки играли да старость Василия скрашивали. Дети ему и воду из колодца с радостью носили, бегали с корзиной на ярмарку, в огороде помогали, а Василь Петрович – или как все его в деревне уважительно кликали дедушка Василь – им за то былины да сказы рассказывал, на гуслях ловко играл и угощения сладкие устраивал. Но сейчас, спозаранку, когда легкий витиеватый туман лежал над полями в низинах, когда небо только-только облачалось в светло-васильковое одеяние, Василь сидел на ступеньках своей невысокой деревянной избы в тишине, прерываемой лишь короткими нотами струн гуслей, которые он починял. Завидев издали Финиста, гостя в его доме дорогого и всегда желанного, старик вмиг отложил гусли, оправляя свою длинную белую, как снег, бороду. Богатырь, с почтением поклонившись Василю в ноги, как отцу своему названному, сел также на ступеньку, чуть ниже. Помолчали какое-то время. Василь всё в глаза воспитанника вглядывался и в голубо-серых глазах печаль и думу тяжкую примечал, что безмятежность Сокола вмиг в натянутую струну превратила. Горько от того и самому старику становилось, но отчего-то сердце, мудростью вековой полнившееся, спокойно билось – благость будущную от сей тревоги юношеской предрекая. Долго ли, коротко ли, но как лучи солнечные коснулись верха флюгера, что над избушкой затих безмятежно, начал свой сказ Финист. Всё как на духу выложил, ничего не утаив, сердце своё Василию, как отцу родному открыл, а потом, щурясь от уже поднявшегося солнца, замер. Сердце его тихо-тихо, крадучись, билось, удары пропуская, с надеждой ожидая совета желанного. – Однако история, Соколик… – После продолжительного молчания мягко проговорил Василь, рукой по бороде задумчиво поглаживая. – Подвиг тебе мастерица-умница воистину великий загадала, с таким не всяк богатырь справлялся… Да и силушка богатырская в таком деле не всегда помощницей бывает. Коль сдюжишь – человеком истинным станешь, счастье чистое обретёшь, а проиграешь, так все мы братья-человеки, не всякому великий путь открывается, осуждать никто не станет – не посмеет... – Старичок затих и вдруг усмехнулся. – Знали бы Микула да Марфа, упокой Господь их души по великой милости Твоей, какая умница дочь у них выросла… – Ты знал её родителей, отче? – Запальчиво спросил Финист, чувствуя странное волнение. Василий улыбнулся, зелёные глаза его под густыми седыми бровями словно загорелись воспоминаниями: – Как не знать, знал. Мальцом когда был – я его мечом управляться да на лошади как держаться учил да и Микулу Селяниновича в той дружине, где я службу служил, каждый знал. Славный был человек, только горе у них с женой было – изба хороша, закрома велики да добротны, а деток нету вот уж с два десятка лет. Долго и слезно молились они с Марфой, женщиной славной и мудрой, красоты неписанной, Микула на подвиги великие ходил… Славный и храбрый был он воин – кажись силы такой был, что всю тягость земную мог запросто рукой одной поднять… Над избой со звонким пением пролетела горлица. Старец проводил её долгим взглядом и кротко вздохнул, продолжая свой сказ: – Счастье наконец случилось, родился у них ребёнок желанный – дочка, Ольгой её назвали. Радость эта, правда, вскоре омрачилась скорбью – на следующий день Марфа слегла, да душа её к Господу отправилась. Горько Микуле было, но силы жить он в себе отыскал. Жене крест искусный, резной, из дерева кедрового на высоком южном холме воздвиг и в простую жизнь ушёл, дочь воспитывать. Однако если беда какая случалась – страшный змей из царства мертвых али ещё какая нечисть, то Микула подсобить никогда нам не отказывал… Тебе известно – Ольга нездешняя, пришла к нам с южных лесов, что у реки Измолодь. А пришла только сейчас и одна, ибо почил отец её, то она мне сама сказывала. Микула ей так завещал, сюда явиться и жизнью честной жить, ибо “счастье там своё обретёшь, милая”… Вот оно как выходит… – Вот оно как выходит... – С грустью эхом повторил Финист и замолчал, потупив взгляд. Шершавая летняя пыль легко искрилась под лучами солнца, часть пыли осела на его красном сапоге. Горько ему от рассказа заветного на душе было. А отчего-то, все же, в сердце странное волнение пребывало, и Финист будто физически ощущал тонкую ниточку, что его с Ольгой связывала — судьба их чем-то да похожа была, оба матери не видели, оба и без отцов остались. Василий, с наблюдательностью ему присущей, уловил тонкую перемену в лице юноши: — Знаю, по глазам вижу, Соколик, ты совета просить у меня пришёл, как поступить... — Василь мягко положил свою руку сухую, но ещё сохранившую силу богатырскую, на плечо воспитанника. — Вестового я сегодня спозаранку видел, как только гусли сел починять. Быстро, шально проскакал, пыли столб поднял — аж дышать трудно стало, в терем громко вошёл с докладом, а, стало быть, объявят вам скоро о беде страшной, какая приключилась в краях окрестных — в ином бы случае вестовой так лихо не разъезжал, голову рискуя сложить. Знаю я тебя, Соколик, с малых лет знаю, ты и так, без слова моего, в поход этот ринешься. Так что вот мой тебе совет — бравым будь, как и прежде, да не дрогнет рука твоя в бою, а помыслы честны останутся. А коль минутку выгадаешь меж битв — корень зла в себе этот ищи, да самое сокровенное, дорогое, что сердцу твоему любо, в мыслях держи — любовь, как вода живая, во всяком деле помощница незаменимая... Душа работу любит, когда дело в руках спорится, а в отдыхе чрезмерном она чахнет да гибнет... Вдалеке, у центральной площади, послышался нарастающей шум и говор. Старик, оперевшись на свою тросточку витиеватую из дуба, с дрожью встал на ноги. Поднялся и Финист, возвышаясь теперь над Василием, словно гора огромная с обрывом над речушкой горной. — Хороший ты человек, Финист. — С долей отеческой теплоты проговорил старик, — Сердце у тебя золотое, да обёртка твоя, хоть и блестит тоже в лучах славы — а не золото, так — лукавство сплошное. Сорока-воровка какая, быть может, и обманется, а до сути добравшись — бросит. Но верится мне, сдюжишь ты, Соколик, здесь ведь главное не столь сила, сколь воля, а её в тебе немерено... Финист поклонился в пояс, улыбнулся, как ребёнок, искренне, поблагодарил, попрощался и в сторону площади пошёл. На душе его легко вдруг сделалось. А Василь с интересом в голосе вдруг вслед прибавил: — Сдаётся мне, Соколик, к Ольге ты за портретом пришёл, да однако не за ним воротишься... Богатырь замер на витой тропинке, что к избе Василия вела, повернулся и вдруг рассмеялся, как смеяться только он умел – чисто, звонко, словно звон золотых монеток. – Может и так, отче, волю Божью не ведаю.⊱⋅ ────── • ✿ • ────── ⋅⊰
На площади творилось большое оживление: все деревенские собрались новость тревожную услышать, что гонец спозаранку из княжества соседнего принёс. Шум стоял невыносимый – каждый слово молвил, дети устраивали шум, гам заполнял всё. Но как только появился сильнейший богатырь Илья Муромец на центральном крыльце со свитком в руках своих могучих, всё стихло. Оказалось, что гонец, Елисей Силович, весть и взаправду недобрую принёс. Сказ его с того исходил, что началось всё в краях соседних с появления птицы Гамаюн, что с восходом солнца да ветром холодным явилась. Пролетела птица яркая по небосводу, огненными перьями землю освещая, скрылась в лесах высоких, а за ней пришла буря страшная, из которой Аспид с легионом воинства тёмного вышел. И богатыри тамошние бессильны оказались – стрелы да мечи воинов тёмных пропитаны все ядом змея ужасного и, коснувшись любого, обращают их в служителей тьмы. Князь Нарций скрепя сердце лишь на третий день сражений решил за помощью гонца послать, да Елисей со вздохом заключил, что поздно сиё свершилось, ведь к тому моменту почти всё войско Нарция полегло в битве той страшной, а сам князь со своей женой и дочерями-красавицами спрятался в страхе в горных лесах. – Братья, – Обратился Илья Муромец к собравшимся, оперевшись о перила витиеватые да расписные крыльца дома своего, – Князь Нарций помощи нашей просит в битве страшной с Аспидом-змеем. Принуждать в поход сей я не намерен – права на то не имею, ибо битва сия не на жизнь, а на смерть будет, но коль останемся, братцы – ведь землю русскую змея поганить будет и княжеством Нарция не ограничится – растечётся по земле-матушке, истребляя всё славное. Сдюжим? Придём брату-земляку нашему на выручку? – Отчего ж не прийти! Пойдём! Все как один пойдём! – Послышались возгласы дружинников со всех сторон площади. Дети радостно прыгали, не совсем понимая, да и не задумываясь сейчас о том, что отцы их да братья старшие, быть может, на смерть верную идут, девушки вдохновлённо улыбались, увлечённые торжественностью момента, но слёзы горючие по щекам их лились, а матери все лишь безмолвно младших детишек к себе прижимали, слезы свои украдкой вытирая. А Финист, который как один из лучших богатырей на лестнице крыльца стоял, сосредоточенно на облака смотрел – думу свою думал.⊱⋅ ────── • ✿ • ────── ⋅⊰
Начались сборы – взволновалась деревня вся. Седлали лошадей, одевая на них свои самые ладные да красивые сбруи, седла пригожие, проверяли подковы помощников своих четвероногих. В кузницах мечи, стрелы, топоры, копья затачивали, булавы и кистень поувесистей делали, латы да щиты укрепляли. И из кузниц шум на всю округу разносился. Всё в движение пришло. Особенно оживились девушки. Молодые сердца их, следуя зову потаённому, бились быстро-быстро. Они ходили на поля, собирая цветы свои любимые, а букетик свой дарили тому, кто приглянулся им более всех из воинов бравых. Повелось так в Белогорье уж с незапамятных времен, потому никто и не воспрепятствовал. Душу воина цветок пробуждал, как обещание любви, силы большей из закромов богатырских придавал, воодушевляя. Финист, на коне гарцуя, по краю ярмарки ехал и не знал уже, куда новые букеты цветов ему деть. Аграфена колокольчиков цветы и пастушью сумку ему преподнесла, Марья багульника цветы нарвала, смешав с валерианой, Дуняшка – девочка ещё маленькая, во всём своей сестрице старшей, Тате, подражавшая – васильки ему принесла с глазами горящими, что богатырю и отказать совестно стало, Тата живокость полевую со зверобоем и иван-чаем осокой замотала, Глаша – клевер разноцветный снесла ему и далее, и далее, да так, что руки богатыря уж полны букетами были. Запах вокруг стоял сладостный, необыкновенный. Дружинники над ним подтрунивали легонько, несильно, в душе завидуя, а Финисту Соколу Ясному вдруг враз досадно очень стало на все цветы полученные. Спешился он и другу своему Николе все букеты в миг отдал, по плечу того хлопнув. – Что ж ты, Финист, делаешь-то, строиться будем – а ты и без букета, засмеют же ж! – Крикнул Никола, но Финиста след в толпе ярморочной уж постыл. Шатёр маленький, что в центре ярмарки стоял да портретами славился, с утра уж полон был – жены вели мужей своих, чтоб запечатлить тех на бересте и к сердцу в миг разлуки прикладывать, боль унимать. Финист без стука туда пробрался, меж людей петляя. Отчего он туда пришёл, когда сам в кузницу ехал, дать ответа себе он не мог. Вело его сердце у разума совета не выспрашивая. Ольга сидела сосредоточенная да на диво красивая. Для скорости все портреты сегодня рисовала она углём, а не красками. В шатре было душно и жарко, от того ланиты девичьи, чуть сажей испачканные, румянцем горели, но взгляд её сосредоточен и твёрд был, рука словно над берестой порхала, движимая чем-то высшим, невидимым. Портреты скоро получались. Денег сегодня она ни с кого не спрашивала, а того, кто медяк али золотой ей пытался в рукав при пожатии руки сунуть, раздосадовано укоряла. И не заметил Финист, как прошло с полчаса, многие гости вышли, и остался он с мастерицей один в шатре. Ольга, складывая угольки, обернулась на него с улыбкой доброй. – Работа славно сегодня спорится, – Улыбнулся в ответ ей богатырь. – Непочатый край… – Всяк родного своего на бересту перенести хочет. Да только не всяк понимает, что истинно любящее сердце образ любимого и так в себе хранит. – Ольга продолжила наводить порядок, возмущенный сегодня толпою людей доныне невиданной. – Храбр взгляд твой, Финист, Сокол Ясный, да вот только взглядом нечистую силу побороть трудно будет. Кузьма Савич тебя уж с полчаса кличет – в кузнеце давно ожидает. – Скоро проговорила она, убирая бересту на угол стола. Богатырь улыбнулся, чуть щурясь и шаг вперёд делая: – В страшный бой отправляемся к вечеру. Не одаришь цветком хоть маленьким, мастерица-кудесница? – На что ж тебе один цветок маленький,– Беззлобно усмехнулась Ольга, – Не довольно ль букетов тех пышных, что почти все девицы снесли тебе? – Мне, быть может, один цвет подороже всех тех будет. Рассмеялась на это Ольга смехом серебряным, подивилась в душе своей, горько головой покачала. Глаза её ореховые грустью какою-то веяли. – Цвет сорванный в день один завянет. – Медленно проговорила мастерица, в лицо собеседника вглядываясь. – Памяти никакой не оставит, а завянет – тяготить своим видом станет и выкинешь ты его, как вещь отжитую и ненужную, как забытое-позабытое. Нет. – Ольга быстро прошла в другой угол шатра, полки свои ровные цепким взглядом рассматривая. – Цвета ты из рук моих не получишь, более не говори. Но а коли вещь ты на память ищешь… – Осторожно с полки верхней достав шкатулочку, усыпанную камнями драгоценными, мастерица благоговейно открыла её и маленький предмет оттуда достала да к богатырю ближе подошла. – Коли вправду вещицу памятную желаешь, Сокол Ясный, то дарю тебе сей крест в Константинополе освященный, прадеду моему принадлежавший. – Распутав длинную цепочку серебряную, Ольга привстала на носочки и осторожно надела крест на богатыря. Финист чуть наклонился вперёд, так как выше девушки много был. Мастерица ладонью коснулась креста на кольчуге, в глаза воину заглядывая. Улыбнулась она искренне, непроизвольно и от того нежно необычайно. Сердце её вдруг ещё сильнее забилось, больно близко они стояли. – Пусть хранит тебя Господь Всемогущий, Финист, Сокол Ясный, и вернешься ты в Белогорье живым и невредимым. Богатырь в пояс ей поклонился, с тёплой улыбкой руку её тонкую целуя: – Спасибо тебе, Ольга, мастерица-кудесница. Дороже всякого цвета подарок мне твой, сохраню я его как зеницу ока и об уговоре нашем вовек не забуду. Сказал он это и, коснувшись бегло вновь губами руки её, испачкавшись углём, что на коже Ольгиной был, вышел из шатра Финист скоро, десницу свою держа на кресте, что под кольчугу он спрятал. На душе ему было радостно и отрадно, а солнце яро светило, даруя Белогорью тепло, что могло великое зло забрать. Освещало оно и дорогу витую, по которой ввечеру дружина с песней звонкой да живой на битву в сторону княжества Нарция отправилась. Освещало оно и русу девушку, что дыша тяжело вдаль уходящим воинам смотрела и едва слышно молитву Богу шептала.