Прежде, чем в дверь постучат

«Они отлично смотрятся вместе». — Они отлично смотрятся вместе, — говорит кто-то из слуг, их мысли и их слова сливаются воедино. Впрочем, выдержать слова и мысли было бы еще возможно, но что делать с этим пунцовым румянцем в тон крыльям на лице Заранеи — а ведь Рехарр еще не видел ее крыльев. Но обязательно увидит, когда… Эта смазливая вздорная девчонка не должна вставать между ним и его племянником. Эштран дожидается, когда заканчивается этот бесконечно длинный танец, когда Рехарр, учтиво кивнув головой, оставляет невесту на попечение отца и матери — так правильно, так нужно, интерес жених высказал в меру, теперь уместна небольшая пауза. Все верно. Рехарр безупречен, он отпивает из бокала глоток вина — один-единственный, чтобы смочить чуть пересохшие губы. Потом общий разговор ни о чем и обо всем — как забавна эта самоотверженная отреченность семейства Ратвиля Фламира, безусловно, наслышанного о серебряном голосе Сиринов, вызывающем желание слушать, соглашаться, сдаваться на милость победителей, так и не развязавших войну ввиду ее абсолютной ненужности. После разговора еще один танец, на несколько миллиметров ближе, чем первый, дающий возможность паре глубже вдохнуть ароматы друг друга. Чем пахнет Заранея для него? Безднова девчонка. Так легко поддалась, кто бы мог подумать. Казалось, ее сопротивление и страх должны длиться дольше одного глупого танца. У Рехарра не будет даже необходимости лезть ей в голову, вкладывая какие бы то ни было установки, влюбляя в себя или снимая излишнее напряжение. Правильный — в меру — племянник наверняка усвоил одну из базовых заповедей менталистов о том, что «своих» трогать нельзя. Может быть, потому Эштран подсознательно делал ставку на еще не рождённого и даже — вот ирония — не зачатого наследника. Того, кого он воспитает самостоятельно, тщательно проконтролировав и исправив то, что упустил в Рехарре — это менторское уважение к правилам, сковывавшее великий потенциал сына Эшвера покрепче зачарованных магически стальных цепей. Больше Эштран ничего не пустит на самотёк. Ни один жест, ни одну мысль, ни один шаг маленького серебряного дракончика, которого родит жена его племянника. Подходящая жена, чистая, непорочная драконесса из подходящего рода. …но не та, которую возжелал он сам. Абсурдная мысль, недостойная, лишняя, прорастала сквозь толщу натренированного годами разума, словно хищное иномирное растение. Сорняк. Но стоило ли бороться с ней? Эштран отвлёкся лишь на миг, а сфокустровав взгляд в очередной раз, увидел, как Рехарр выверенным движением заправляет невесте за ухо золотистый шелковистой локон, едва- едва касаясь нежной полоски шеи, и неожиданно подумал — не стоит. Есть столько других неотложных поводов для борьбы. Он чувствует маленькую драконицу так явственно, словно у них установилась односторонняя ментальная связь. И когда Рех, учтиво извинившись, выходит на несколько минут ответить на столь кстати (не без дополнительного усилия, разумеется) прилетевшее письмо, Эштран «ведет» девушку к себе. Заранея послушно встаёт и выходит на небольшой, увитый зелёным плющом балкончик, чувствуя внезапную, почти непреодолимую потребность вдохнуть тёмный и свежий, пьянящий холодный воздух. Виртуозно управляемая телекинезом упругая ветвь соскальзывает со стены и точно змея скользит к застывшей на краю девушке. Прикосновение холодного растения к ногам заставляет ее вскрикнуть — и тут же осознать, что ни тело, ни голос не слушаются ее. А плющ скользит, змеей ли, рукой ли, по ногам, выше, пробирается под шнуровку платья — и тонкие бордовые завязки лопаются, словно сосудики. Девушка захлебывается немым криком — и наваждение спадает. Тишина, поздний вечер, прохлада, балкон, платье целое, только кожа на груди еще помнит короткое жадное прикосновение. В тишине раздаются четкие шаги Рехарра Сирина и его же сдержанный голос, никак не наводящий на воспоминания о произошедшем — или пригрезившемся? — Заранея, у вас все в порядке? Вы так бледны. …Запах ее страха восхитителен. Нет, Рехарр не коснется сознания девушки без явной на то необходимости, воспринимая ее как будущего члена семьи, как неприкосновенную часть семейства Сиринов, памятуя об установленных правилах и порядках. Но для него, Эштрана Сирина, не было и быть не могло никаких границ, более того, он прекрасно знал как сделать так, чтобы племянник никогда не узнал о его маленькой уступке себе самому — вопреки иномирной поговорке, услышанной Эштраном когда-то очень давно, ученик никогда не смог превзойти своего учителя в данном случае. Учитель был бы непредусмотрителен и туп, если бы не позаботился об этом.

***

Ратвиль сверкает темными глазами, на скалах проступают багряные чешуйки — свидетельство несомненного гнева, и Заран втягивает голову в плечи, мечтая стать еще меньше, незаметнее, чем есть. Несмотря на то, что злость отца безмерно пугает ее, Заранея отчего-то твёрдо уверена в том, что не может поступить иначе. Вот только объяснить свою не в состоянии. — Что произошло?! Какая опять вожжа попала тебе под крылья?! Как ты могла так подвести нас всех?! — крик Ратвиля был достаточно громким, а их фамильный замок достаточно небольшим, чтобы каждая стена, каждый камушек и каждое живое существо в нем слышали от первого до последнего слова. — Все же было хорошо, я же видел, мы все видели! Заранея морщится и еще больше вдавливается спиной в мраморную холодную стену, искренне жалея о том, что нельзя влезть в нее целиком. Огненные искры трещат на дрожащих кончиках пальцев отца. — Или он… что-то сделал с тобой? Тебе? Скажи мне… я должен знать. Он прав: все было хорошо. Серебряноволосый Рехарр оказался красив необычной холодной красотой — высокий, статный, глаза того же стального оттенка, что и у его до мурашек пугающего дяди — но все же самую чуточку теплее, словно металл, согретый прикосновением горячей живой руки. Он вел в танце именно так, как надо — в меру настойчиво, в меру деликатно, заинтересованно, но не навязчиво, и его запах, тонкий, слегка колючий запах лесного ореха — Заранея пробовала его в детстве, и запомнила на всю жизнь и запах, и вкус, лёгкая горчинка, придающая пикантность. Да, пожалуй, все было в порядке. Конечно, Заранея не на мгновение не забывала, что это был за род, но… Все изменилось во время ужина.

***

Все изменилось — и в то же время ничего особенного не произошло. Рядом сидели родители, напротив Рехарр, все, как и положено — рядом, но еще не вместе. Еда была восхитительная, мясо с каким-то незнакомыми, но очень приятными специями, тушёные овощи, скромно занимающие второстепенную позицию на столе, традиционные угощения из орехов, меда и хрустящей, едва ощутимой карамельной корочки. Когда-то мать с улыбкой говорила маленькой Заран, что совместимость по вкусам для супружеской пары не менее важна, чем по запаху. Кажется, и эту проверку они с Рехарром прошли успешно. Супруг! Заран попробовала представить, как это, по сути совершенно незнакомое ей существо будет первым, что она увидит, проснувшись утром. …дурнота накатила так внезапно, что девушка едва не задохнулась. Отвращение было столь острым, физиологически ощутимым, желудок скрутило, пальцы похолодели, а слюна во рту стала неожиданно горькой, словно желчь. Голос отца пробивается сквозь мутную пелену. Кажется, он зовёт ее по имени. Она упала в обморок? Нет, все еще сидит за столом, крепко сжимая в руках серебряный столовый нож, испытывая огромное, почти непреодолимое желание воткнуть его во встревоженное — в меру — красивое лицо Рехарра Сирина.

***

Это продолжалось три недели. Любая мысль о нем, любой взгляд в его сторону, прикосновение — не выходящее за рамки приличного, разумеется, — во время их редких встреч — вызывало оторопь, отвращение, головокружение, словно сам ее магический источник отвергал серебряного дракона, сама ее суть. — Я не выйду за него замуж. Никогда. Ни за что. Будете настаивать — отравлюсь. Только не за него. Заранея с трудом узнала собственный голос. Но слова были сказаны, и пока Ратвиль, задыхаясь от ярости и совершенно неожиданного протеста обычно смирной послушной дочери набирал воздух в грудь, готовясь разразиться гневной тирадой, девушка почти с изумлением ощутила, как отступает липкая, чужеродная муть, словно поощряя ее за принятое решение. — Ты с ума сошла, безумная девчонка! — мы не можем вот так отказать Сиринам без веской причины, только не мы! — неожиданно Ратвиль ухватывает Заран за светлую длинную косу. — Ты ничего не понимаешь… — Это ты не понимаешь, — вместо нормального голоса выходит какой-то животный хрип, но и это лучше, чем покорное, беспомощное молчание. — Он мне противен, неприятен, он меня пугает, я не смогу с ним… я не смогу! — Еще как сможешь, маленькая лгунья. Какую игру ты затеяла? То чуть ли не кошкой мурлыкала, можно подумать, я не видел! Что изменилось? — Я не знаю! — Заранея в панике дергает головой, но отец только крепче сжимает пальцы. — Не знаю! Может быть он… как-то воздействует на меня, ты же сам знаешь, какие они… они читают мысли, они могут любого заставить им подчиняться! — А, так ты хочешь сказать, что сначала Рехарр внушает тебе отвращение к себе, а потом пишет ежедневно, справляясь о твоём здоровье и выясняя, когда сможет тебя увидеть?! Так объясни мне, зачем ему бы это делать? Если ему достаточно было бы напротив, просто вызвать в тебе желание и любовь, а? — Не знаю, — слезы высыхают на разгоряченных щеках почти мгновенно. — Я не знаю, но я не хочу, н могу, пожалуйста… — Я должен Эштрану Сирину, — теперь голос Ратвиля опускается до свистящего шепота. — Он сильно помог мне, скрыв мое участие в заговоре против Аранских. Я не могу отказать ему сейчас, тем более, по такому глупейшему поводу, как каприз вздорной девчонки. Ты станешь верной женой его племянника. Либо травись, как пожелаешь. У меня нет выбора. …но у Заранеи тоже его нет.