Хорошее отношение к Филинам

Потом Аглая уехала. Гриф выбил из нее обещание, что она вернется не позже, чем через месяц, но он и сам понимал, что скорее всего, Лилич пообещала ему это только для того, чтобы он выпустил ее руки в кожаных перчатках из своих, и она смогла наконец сесть на поезд. Когда Лилич уехала, Горхонск выдохнул спокойно и вернулся к своей обыденной жизни. Близились холода, горожане начали потихоньку запасаться. Все работали не покладая рук, чтобы пережить зиму в тепле и не заболеть. Теперь при слове «болезнь» каждый порядочный гражданин вздрагивал и плевал через левое плечо. Работа и умелые руки Капеллы заново сплотили весь город, и он неспешно и лениво потягивался, готовясь впадать в зимнюю спячку. Гриф тоже готовился к холодам, но как-то вяло. На ночь он никогда не закрывал окон и спал в холоде, калачиком свертываясь под одеялом, боясь даже шевельнуться, только бы сохранить в теле хоть капельку тепла. Ему казалось, что если он закроет окно, то снова закупорится, будто в бутылке, и все вернется к тому, как раньше было на складах. Бред, конечно. Иногда ночами он и вовсе не спал, а смотрел через холодное стекло туда, где раньше стоял многогранник. Ему было интересно, почему не замерзает кровь. Несколько раз он видел у падшего чуда других людей, которым тоже не спалось. Временами это были дети, по большей части песиголовцы, горевавшие по своей утрате. Изредка приходила Ласка — скучала, верно, по Стаматиным, уехавшим на том же поезде, что и Аглая. Гриф думал выйти из дома, чтобы проводить ее назад к Сабуровым — негоже все-таки молоденькой девочке ночью по городу одной шастать — но передумал. Ласка всегда была одна, и он засомневался, что ей, всю жизнь баюкавшей мертвецов, могут навредить ночные обитатели Горхонска. Один раз приходил Бурах. Он постоял некоторое время у того, что осталось от многогранника, будто оправдываясь перед кем-то, и скрылся в тени. Грифу показалось, что Артемий заметил, как он наблюдал за ним, но, в общем-то, ему было без разницы. Утром и днем Григорий выходил из дома, бегал по магазинам, закупался теплыми вещами на оставшиеся от криминального прошлого деньги и некоторое время шнырял по улицам, будто искал что-то. Ничего не находя, он возвращался домой примерно к обеду, почему-то всегда очень усталый, будто весь день работал не покладая рук. Наверное, так на него действовали недоверчивые и презрительные взгляды, которые горожане бросали ему вслед. Потом он и правда обедал, хотя обедом такие блюда назвать было нельзя, скорее, небольшой дневной перекус, читал книги, которые добродушно дала ему Лара, и ложился спать. Если у него было настроение, он разбирал накупленное добро и пытался делать часы. Да, часовщик — это, конечно, романтично, только вот как к этой работенке было приступиться не совсем понятно. В Горхонске часовщиков отродясь не было, а книжки — что книжки? В них только про любовь пишут, а про часы и механизмы ни слова. Григорий просто разбирал старые часы и собирал новые. Это занятие ему не то чтобы нравилось, но что-то в нем было успокаивающее. Филин спал до утра, а если не везло, просыпался где-то к двум ночи и страдал у окна. Так проходил день за днем, пока не выпал первый снег. Он выпал резко, неожиданно, буквально свалившись всем на голову. Улица с самого утра заполнилась восторженными криками детей. Никогда еще в Городе-На-Горхоне не было столько снега. Утром к нему постучался незнакомый мальчик в рваной в нескольких местах куртке и стал ждать, выпуская клубы белого пара изо рта. Гриф, кое-как встав и накинув пальто на одно плечо, открыл дверь и уставился на пацана. Где-то он его раньше видел, но никак не мог вспомнить где. Воспоминания, насмехаясь над ним по ночам, постоянно ускользали от него. «Мы есть, а угнаться-то тебе за нами не по силам» — с усмешкой говорили они Григорию, когда он пытался вспомнить какие-нибудь значимые моменты своей жизни, где не было бы ни Стаха, ни Лары, ни Бураха. Кажется, он никогда и не существовал без них. — Чего тебе? — поинтересовался Гриф без интереса и тут же соврал: — Еды нет. — Вы Гриф? — спросил пацан, потирая красные от холода руки. Все пальцы были в ссадинах. Приглядевшись, Гриф понял, что это не ссадины вовсе, а кошачьи царапины. — Вопросом на вопрос невежливо отвечать, смекаешь? — Гриф оперся на дверь и вздохнул, — Ну, Григорий Филин, это, вроде, пока я. — Я от Бураха. — Замеча-а-а-ательно, — протянул Григорий и начал закрывать дверь. — Он мне к вам сказал сбегать, чтоб вы мне помогли с кое-чем. — Правда? — Гриф, уже почти скрывшийся за дверью, снова высунулся на улицу и своим выражением лица дал понять, что слушает. — Вы раньше на складах жили, да? Ну, я тоже. Мы практически соседи, хотя вы, наверное, даже не подозревали о моем, точнее, о нашем существовании. — Зовут-то тя как? — Ноткин. — Ну, здорова, Ноткин. Я больше на складах не того, но ты давай ближе к теме. С чем помогать надо? Ноткин, нахмурившись, вздохнул: — Снег убрать помогите. Двери завалило, а у нас и лопаты нет. Но, это, с лопатой проблем не будет, мои ребята найдут. Проблема в том, что мы одни не управимся, взрослый нужен, а Бурах занят. — Да… — пробормотал Григорий, — Зима в этом году снежная. — Потому что Уклада больше нет. — Думаешь? — Думаю. Они постояли так еще некоторое время молча. Квартира Грифа уже пропиталась холодом и молила о том, чтобы Григорий поскорее закрыл дверь. — Поможете? — Ну, чего не помочь? Помогу. Гриф, конечно, сразу смекнул, что помощь пацану нужна далеко не со снегом. В начале своей карьеры он недооценивал детей, но, увидав количество патронов, выглядывающих из их штанишек и шортиков, быстро изменил свое мнение. Порой дети могут быть полезны, а порой ты можешь быть полезным им. Отказываться — кощунство. Гриф вполне верил Бураху, когда тот говорил, что городом правят дети. Пока они шли к складам, Григорий пытался вспомнить, что да как, и где именно располагался Ноткин и его община. Не мог же он просто его не заметить. Должна была быть какая-то причина, по которой он разрешил им всем там гнездоваться. Его скептически встретила толпа детей всех возрастов, вручила лопату и повела к складу с флажками. С крыши свалился большой сугроб, и правда завалив проход, но Григорий знал, что дети могли бы справиться не то что без него, но даже без лопаты. Он подмигнул стоящему возле него коротко остриженному пацану, подпрыгивающему на снегу от холода, и принялся за работу. Дети, перешептываясь, смотрели то на Ноткина, то на Филина. — Ладно, спасибо, — вынужден был прервать Грифа Ноткин под дюжиной непонимающих взглядов, — Дальше мы сами. — Но я даже и половины не раскопал, — Григорий усмехнулся и воткнул лопату в снег, — Ну, как знаете. У всякой делы свои пределы. Я прогуляться всегда рад. Ну, я пойду? Ноткин посмотрел на него как на умалишенного. Хотелось, конечно, использовать оскорбления посерьезнее, но Ноткин был вежливым мальчиком. — Вообще-то, честно говоря, я вас по другому делу позвал. — Правда? — Гриф оперся на лопату и ухмыльнулся, — А я не догадался. Ноткин помрачнел. Он не хмурился и не сжимал кулачки, но было в нем что-то неуловимо серьёзное и неприятно взрослое. — Не думайте, что вы самый умный, Гриф. Если бы я сразу сказал, с чем мне нужна ваша помощь, то вы бы отказались. — Ну-ну, не тяни. Чего надо-то? — Гриф сделал вид, что пропустил упрек мимо ушей, но на самом деле что-то досадно екнуло в ребрах. — Помогите вон тот склад открыть. У нас крыша дырявая, а дети весь день тут просиживают не выходя. Нужно на зиму переехать туда, там по крайней мере должно быть сухо. А зима, как мы с вами уже обсудили, обещает быть холодной. Отмычки у нас есть, целая гора, только вот мы уже с дюжину поломали и никакой пользы. Замок крепкий попался. Дети, окружавшие Ноткина, с восторгом и уважением смотрели на него. Они поддакивали каждому его слову и синхронно кивнули, когда он закончил. Каждый — от мала до велика — достал из кармана отмычку. Грифу показалось, что сейчас они все разом бросят свое богатство на снег, как в давние времена один мужик бросал перчатку другому, чтобы вызвать того на дуэль. Однако серебряные блестящие отмычки остались покоиться в раскрасневшихся от холода ручонках. — Меня… Тебе не Бурах посоветовал сходить ко мне, — выдавил из себя Гриф. — Ну, не Бурах. И что? Сам пришел. Дети лучше всех всё ломают и взламывают, а лучше детей… — Только воры, — закончил за него Гриф и вырвал у ребенка напротив отмычку. Ребенок съежился и как-то сразу уменьшился в размерах, становясь из просто маленького совсем маленьким. Ноткин кивнул. Лопата, крепко воткнутая в снег, вдруг упала. Несколько ребят тут же подбежали к ней и подняли. Гриф медленно отошел от сугроба и поплелся к складу, замок которого ему предстояло вскрыть. Одиннадцать оставшихся отмычек и Ноткин шагнули за ним. Григорий поднял голову вверх — высоченный был склад. Нехилый домик себе на зиму выбрали детки. Он присел на колени и начал осматривать замок. Краем глаза он увидел, как оставшиеся дети бросились раскапывать сугроб. Ребенок возраста Ноткина взялся за лопату, а остальные ребята поменьше принялись раскидывать снег руками. — Только ты это, Ноткин, об этом никому, — Григорий вставил в ржавый замок отмычку и начал возиться с ней, — В закрытый рот муха не залетит. Ноткин, надзирательски смотря на Грифа снизу вверх, кивнул. — Даже Бураху. — А Бураху-то что? На благо общества же работаете, Бурах такое любит. — Благо общества! — проскрипел Григорий и хмыкнул, — Благо общества. Ты где слов таких нахватался? Что-то хрустнуло в замке. Одиннадцать отмычек, окружившие Ноткина и Грифа со всех сторон, вздрогнули и с облегчением вздохнули, когда замок грузно упал на снег. Ноткин невозмутимо приоткрыл дверь, не давая своим товарищам посмотреть, что внутри, и, бегло оглядев просторное помещение, заключил: — Годится. Спасибо, Гриф. — Да на здоровье. Гриф кинул отмычку, и та, как стрела, вонзилась в снег. Ее тут же схватил какой-то ребенок и утащил к себе в карман. — Ладно, всё, идите. Ещё раз спасибо, но вам тут теперь нельзя. — Слушай, я тебе тут только что всё открыл, и ты меня гонишь? Может, вы еще и новый многогранник из снега построите и опять взрослых пускать не будете? — на удивление Григорий почти не чувствовал себя раздражённым. Краем уха он слышал, как старшие дети обсуждают его талант взламывания замков. Это ему льстило, — Брагу-то не боишься, пострел? — А вы боитесь? — К чему вопрос? — Да так, — Ноткин вздохнул, — Не я же со складов ушел. Гриф опешил и хотел было что-то сказать, но изо рта вырывались только какие-то нечленораздельные сухие звуки и нервные смешки. — Не обижайтесь, — Ноткин почесал затылок и поправил рукав куртки. — Я и вернуться могу, пострел, — грозно пробурчал Гриф. Он хотел сказать что-нибудь еще, но ничего не приходило в голову, поэтому он, покачиваясь, направился к выходу из складов. На самом деле он не был так уверен, смог бы он вернуться. Почти покинув склады и предоставив детей самим себе и снегу, Григорий резко осознал, что последняя фраза прозвучала как-то жалко и пришибленно. Будь он сейчас возраста Ноткина, он бы начал драку и, скорее всего, победил бы, но будучи взрослым мужчиной, он зашагал назад, дал легкий Ноткину подзатыльник, грубо потрепал его по голове и сказал, что пусть они и не примут его в своих душедвойников, но если им еще понадобится помощь этой холодной зимой, то они, по большей части, могут рассчитывать на него. Григорий покинул склады почти веселым. Он вспомнил, чем именно занимался Ноткин, и почему, узнав о существовании его сообщества, он и сам их не выгнал и парням своим не давал трогать. Всё это тоже было связано со Стахом, Ларой и Артемием, но эти воспоминания показались ему легкими, как снежинки, беспорядочно падавшие ему на лоб. Эти воспоминания были приятными. * После первого снега на Горхонск сразу же навалились всяческие неприятности. Стах навернулся на льду и сломал себе руку. Лара тут же заставила его переехать к себе, чтобы тот поскорее поправился под ее чутким присмотром. Потом с крыши свалился Спичка и растянул себе лодыжку. Он винил во всем неожиданную лавину, сошедшую с той самой крыши. Бурах нравоучительно уточнил, что лавины с крыш сойти не могут, но Спичка его заумности пропустил мимо ушей, и так никто и не выяснил, зачем ему понадобилось туда лезть. Спустя некоторое время заболела Ласка. Сказались на здоровье ее ночные прогулки. Народ, как и в старые времена, чуть ли не с факелами и вилами пошел на дом Сабуровых, но Артемий, удачно оказавшийся в нужное время в нужном месте, титаническими усилиями смог убедить горожан, что это обыкновенная простуда. Гриф, только что вышедший на улицу, с сухим интересом наблюдал за тем, как Бурах распинается перед озлобленными и напуганными горхонцами, отчаянно размахивая руками. В окне он заметил выглядывающую Ласку с красным распухшим носом. Она растеряно смотрела то на небольшую толпу, то на Бураха. Когда перепалка закончилась, Филин, сам не зная зачем, подошел к Артемию. Тот, погруженный в свои мысли, сначала как будто не узнал его, но потом он широко улыбнулся, резко выдернул руку из перчатки и крепко пожал протянутую кисть Григория. — Здорова, Артемий-победитель-эпидемий, — Гриф оскалился и шаркнул ногой. — Здорова, Гриф. Эта мне нравится больше, чем про та темя, — Бурах почему-то не выпускал руку Григория, — Когда успел выдумать? — Пока в соборе сидел. Кажется, это было уже миллионы миллиардов лет назад. — Так давно? — подтвердил его мысли Артемий, — Победителем я тогда еще не был, но за уверенность спасибо. Гриф пожал плечами. Воцарилась неловкая пауза, и Гриф пожалел, что вообще подошел. Впрочем, у него был козырь в рукаве. Можно было справиться о здоровье товарищей, хотя он и так все прекрасно знал. — Как там Стах себя чувствует? — спросил он, переминаясь с ноги на ногу. — А чего сам не сходишь? — Я? Схожу? — Гриф озадаченно посмотрел на Бураха, — Ну, да. Правда. Почему не сходить? Григорий почесал затылок. Он знал о состоянии здоровья Стаха только по слухам и периодически спрашивал у соседей. Информация в Горхонске распространяется, как комары летом летают, так что это было не сложно. Зная о состоянии Рубина, ему казалось бесполезным к нему идти. Тем более он не был уверен, что тот вообще захочет его видеть. А еще более тем более, им там с Ларой, небось, вдвоем хорошо. Гриф знал про Стаховскую подростковую влюбленность, которую тот так и не перерос. Он также был в курсе высокой любви Лары к Артемию и того, как Бурах к этой любви относится. Григорию правда хотелось бы, чтобы у Стаха и Лары все было хорошо. Когда Бурах уехал из Горхонска, Гриф ощущал себя очень взрослым и презирал своих товарищей за то, что они все еще играют в эти ребяческие шуры-муры про то, мол, я тебя люблю, а я тебя нет, а вот он меня может быть. Тогда это казалось ему откровенным идиотизмом. В том числе и поэтому он так быстро откололся от того, что осталось от их бывшего квартета, и стал вести гордую воровскую жизнь без всяческих телячьих нежностей. И они затопали к дому Лары. На улицах оживленно: снег всем был в диковинку. Бурах, подобно бурану, подбегал к детям, которые решались попробовать снежинки на вкус и отчитывал каждого, кто подносил варежку ко рту. Гриф, заваленный свертками с продуктами, стоял в стороне и смотрел, иногда вздрагивая от холода. Когда они уже были почти у цели, их закидали снежками. Это вышло, конечно, не специально, просто они попали в эпицентр битвы. Сражались, как выяснилось, степные пираты и городские служители закона. Бурах выдохнул спокойно — никаких больше игр по мотивам эпидемии не наблюдалось. Гриф с улыбкой отметил, что бывшие песиголовцы и двоедушники теперь перемешаны и сражаются на одном фронте, значит, старые обиды были забыты. Бурах в ответ тонко намекнул, что кое-кому тоже пора бы уже забыть все старые обиды и выйти наконец на свет божий. Они пришли к особняку Лары, Бурах с размаху открыл дверь и ввалился в дом без задней мысли, втаскивая за собой Грифа. Потом всё было хорошо. Остаток недели Гриф бегал от своей квартиры сначала к Ларе, потом к Бураху помочь со Спичкой, потом снова назад. Наворачивая круги по всему городу, чтобы принести ту или иную вещь больным, он не то чтобы чувствовал себя очень нужным, но хотя бы занятым. Гриф стал проводить меньше времени дома и больше спать. Пробежки по всем магазинам разом и добровольно-принудительная работа курьера изматывали его, поэтому к вечеру он приходил домой по-хорошему усталым и проваливался в сон. Стах сначала нервничал в его присутствии из-за этого огрызался и подолгу молчал, нахмурив брови. Гриф в свою очередь хамил и обидно шутил. Однако скоро они поняли, что оба не рады такой ситуации и тянуть больше нечего, поэтому, поговорив по душам, при этом выставив Лару за дверь, они решили, что вражда между ними окончена. Конечно, они понимали, что все не будет как раньше. Глупо было вообще со стороны Бураха надеяться на какое-то призрачное «раньше». Они не могли теперь выдержать эту планку «раньше», и не было смысла пытаться ее восстановить. Нужно было стремиться к чему-то новому. В этом Гриф был солидарен со Стахом, в том числе и поэтому их конфликт разрешился миром. Рубин решил, что новым в его жизни будет Лара, но не простая, а новая Лара. Не та девчонка в платьишке в заплатках, которая все время бегала за тремя резвыми мальчишками, а взрослая девушка, которой он на этот раз не просто скажет, мол, так и так, люблю больше жизни, давай теперь за ручку гулять, а поможет ей справиться со всем, что навалилось на нее за эти месяцы и годы. Гриф одобрительно кивнул и похлопал Стаха по плечу. Такой подход казался ему разумным, и он зауважал Рубина. Потом Гриф, раз уж они говорили по душам, честно признался, что немного запутался и пока не знает, с чего нового ему начинать. Про «немного» было не совсем честно, но Григорию не хотелось пускаться в подробности. Стах сказал, что в этом нет ничего страшного, и главное то, что Гриф осознал свои старые ошибки. Филин усмехнулся. Новое ускользнуло от него на поезде в начале октября, но Рубину он, конечно же, об этом никогда скажет. Тот снова, небось, обидится. Может быть, Аглая не была ничем «новым». Приятный остаток. Как последняя капля сладкого чая — то она есть, то ее нет, хотя, казалось бы, только что ты видел ее на дне чашки. * Все взрослое население Горхонска проглядело момент, когда снежные драки переросли в снежные сражения и приняли масштаб внушительных битв, в которых обязан был участвовать каждый ребенок. Пропустил битву — значит дезертир. Теперь, когда в степи больше нечего было бояться, дети почти на весь день убегали из города, чтобы не залепить снежком в морду кому-нибудь постороннему, ведь тогда раненого тоже нужно будет включить в игру. Так диктовал кодекс снежной чести. Ребята не учли, что по степи постоянно шатается теперь уже не Шабнак Адыр, а небезызвестный в детских кругах Артемий Бурах, и, когда тот проходил мимо, о чем-то глубоко задумавшись, они закидали его снежками с головы до ног. Тогда одной из сторон пришлось принять Бураха к себе, но, честно говоря, не очень-то они были и против. С тех пор перевес всегда был на их стороне. В больших ладонях Бураха формировались не то что снежки, а целые снежища и ледяные глыбы. Обыкновенно, чтобы сбить противника с ног, требовалось где-то пять или, если повезет, три комочка снега, однако снежки Бураха сбивали врагов с первого удара, иногда даже не по одиночке. Из-за этого второй, с недавних времен, постоянно проигрывающей и сдающей свои позиции стороне, пришлось прибегнуть к помощи с выше. Проиграв еще одно сражение, Ноткин понял, что у них больше не осталось выбора. Их уже который раз разбивали в пух и прах, и все из-за Бураха, который на зло делал вид, что у него нет других дел, кроме как играться с детьми в снежки. Обсудив все со своей воинской частью, они решили, что Гриф, в общем-то, нормальный мужик, и включение его в сражения будет не критичным. Насколько знал Ноткин, Гриф ничем особо не занимался, поэтому, и именно в большей степени поэтому, кандидатура пала именно на него. Также он был другом Бураха. Немаловажную роль сыграло то, что после того, как Гриф открыл им склад, он еще несколько раз приходил помочь с мелкими делами. Дети всегда справлялись со всем сами, но снежная зима принесла с собой множество ранее невиданных проблем, которые нельзя было решить без грубой взрослой силы. Конечно, потом они научатся делать все сами, но сейчас… Сейчас можно было и попросить. — Гриф нормальный, — сказал грубый мальчишеский голос, очень пытающийся походить на взрослого. — И стрелять умеет! — запищал девичий голосок из-под шапки, слезающей на глаза. — В общем-то, только из-за него мы можем тут сидеть в тепле и обдумывать план дальнейших действий, — мудро подметил высокий голос, вертящий в руках отмычку. — И сами бы справились, — буркнул гнусавый голос из-под лестницы. — Он быстрый и меткий. Это бы помогло…– неуверенно заявил голос, стоящий у двери. — Но он преступник! Все головы тотчас же обернулись на говорившего. Некоторые смотрели на него с презрением, некоторые с надеждой — он высказал то, что так давно их волновало. — Уже не преступник, — вздохнул Ноткин — Придется голосовать. Дети начали переглядываться между собой. — Я же его не в двоедушники зову, — Ноткин сел, достал лист бумаги и разорвал его на несколько кусков, — Нам просто нужен тот, кто сможет сразиться с Бурахом и помочь нам. Есть у вас еще кандидатуры? Никто не ответил. — Вот и у меня нет. Но все будет по-честному. Если большинство будет против, то я, конечно, не буду его звать. А если будет больше, то вы уж потерпите немного, что-что, а следующую битву нам выиграть нужно. Согласны? Дети покивали. Ноткин раздал листочки. Каждый по очереди чиркнул огрызком карандаша плюс или минус и кинул листок в шапку. Гриф зевнул и открыл дверь. В дом тут же ворвался холодный ветер и грубо окутал все его предметы домашней утвари. Не то чтобы их было очень много, но все равно неприятно. Снова придется топить. Что Григорий про себя понял точно, так это то, что он человек не зимний и что даже от одного вида снега ему становится холодно. Теперь он хотел бы спать целыми днями, но беготня туда-сюда по городу не давала ему расслабляться и погружаться в темное царство Морфея. Или морфия. Он даже не сомневался насчет того, кто стоит за порогом. — Чего башка опят голая? — первым делом сказал он и хлопнул Ноткина по голове, — Простудишься. Еще и к тебе каждый день бегать? Увольте. — Я к тебе с серьезным делом. — Вот как? — Гриф поднял бровь, — Ну заходи. — Лучше ты выйди. Гриф оскалился. Ноткин нахмурил брови. Гриф показал клыки. Ноткин сжал руки в красных перчатках в кулаки. Гриф скрипнул зубами. Ноткин выдохнул носом так, что пошел пар. — Ладно, щас выйду, — И Григорий скрылся за дверью. За эти несколько зимних недель, они на самом деле стали хорошо общаться. Было в них что-то очень похожее и одновременно очень различное. Они сблизились по мере того, как Ноткин поручал Грифу всякие задания, которые Филин честно выполнял, хотя делал вид, что все это ему, так сказать, в падлу. На первых порах он помогал Ноткину скорее не потому, что хотел, а потому, что делать ему больше было нечего, а постоянно сидеть у окна тоже надоедало. Но потом он привык к расцарапанной роже, периодически появляющейся по утрам у его дверей, и иногда даже стал ждать ее. Рожа никогда не носила шапку, и Гриф намерен был это исправлять. — Ну, на, надень, — он натянул на Ноткина свою шапку, которая была ему велика, — Рассказывай. Чего тебе на этот раз? — Драться будешь? Гриф опешил, и на мгновение у него подогнулись колени. Он несколько раз как рыба открыл и закрыл рот, но тут же выпрямился и усмехнулся: — Две собаки дерутся, третья не приставай. Закончилось ваше мирное сосуществование? Эх ты, Ноткин, Ноткин. Дело к драке, и ты сразу ко мне сиганул? Может, еще и двустволку сразу попросишь? Ноткин потер переносицу. — Я про снежки. — А, — у Филина от сердца отлегло, — Тогда, конечно. — Правда? — Ноткин хитро улыбнулся, уперев руки в боки. — Да. Стой, погоди, чего? — Гриф потерял цепь рассуждений, пока гадал, что же за драка может назревать в Горхонске. После ухода армии количество преступлений резко сократилось — всех перебили, — Какие, нахер, снежки? Ты думаешь у меня других дел нет? — Первое слово дороже второго, — пожал плечами Ноткин и объяснил ему всю сложившуюся ситуацию с Бурахом. Позволив себе еще немного поворчать, Гриф согласился. Нельзя было упускать шанс подраться с Медведем, как в старые добрые… Они отправились в степь. Ноткин долго и подробно объяснял ему правила. Оказалось, что за эти несколько недель в заснеженном Горхонске уже появилось несколько новых государств со своими колониями, кодексами чести, званиями и орденами, которые вышивали девочки и прикрепляли к курткам на иголки. Гриф спросил, есть ли у них флаги. Ноткин, скрывая гордость, ответил, что пока еще нет, но у него есть наработки. Он вынул из штанов замусоленный кусок желтой бумаги и отдал его Григорию. Это был совсем не флаг, а скорее герб, на котором были изображены две кошки, сцепившиеся когтями. Над ними парил черный ворон, а под кралась невзрачная мышка, видимо, послужившая причиной их схватки. — Артист твой? — Гриф ткнул пальцем в кота, который явно одерживал победу. — При чем здесь Артист? — Ноткин разочарованно вздохнул. Гриф не оценил его флагогерб по достоинству, — Не каждая кошка — Артист. — Кошка, кошка — всё одна дорожка, — глубокомысленно произнес Григорий и отдал листок Ноткину, — Красиво рисуешь. К Стаматиным не пробовал в ученики пойти? Ноткин усмехнулся. — Может, и попробовал бы, коли бы не уехали. Снег скрипел под ногами. Григорию вдруг показалось, что под этим толстым белым покрывалом больше нет травы, только голая холодная земля. Мертвая. Может быть, так оно и было, проверить-то никак нельзя. Снег растает, а под ним ничего, совсем ничего не будет. Придет мокрая весна, земля станет грязной и липкой, но трава так и не вырастет. И не будет больше твирину… — Ноткин, скажи честно, ты твирин хлестал когда-нибудь? — Ну, пил немного, — смело признался Ноткин, недоверчиво смотря на Грифа. — Вкусно? Ноткин отрицательно помотал головой. — Вот и я так думаю, — выдохнул Филин. Показалась бывшая берлога Бураха. Когда-то уже Гриф видел ее с такого ракурса. Похоже, это было уже давным-давно. Понял ли он что-нибудь за это время? Да, подумал Григорий, что-то понял. Что-то призрачно новое медленно втекало в его жизнь, как вытекает твирин из бутылки. Все его мысли возвращались к твирину. Он решил предложить Бураху выпить после сражения. — Долго еще? — За кладбищем. Там крепости и форты, ну, сам увидишь. Григорий всмотрелся в даль, но не увидел там ничего интересного. Он пнул ногой снег и последовал за Ноткиным, который решил продолжить объяснение сложнейших правил нового детского развлечения. Гриф не менял пальто. Он надевал на себя майку, рубашку, на нее свитер, а иногда и еще один в придачу, но пальто оставалось все то же — легкое осеннее. Ему не хотелось отпускать его. Он боялся, что если запихнет его на полку и забудет про него до весны, то произойдет что-то нехорошее. Гриф не знал и не мог придумать, что же именно может произойти, но неприятное, будто колющее, предчувствие не отпускало его. Спустя некоторое время они пришли к пункту назначения. Гриф застонал: дети выстроили целый снежный город именно в том месте, где он несколько…несколько месяцев? Кажется, месяцев. Где он несколько месяцев назад пригласил Аглаю к себе. Григорий с тоской оглядел внушительные снежные постройки и упал в сугроб. — Они такими темпами скоро новый Многогранник построят, — весело сказал из ниоткуда взявшийся Бурах. — Стаматины им в помощь, — равнодушно пробормотал Гриф, все глубже погружаясь в снег. — Может, приедут, — серьезно сказал Бурах, протягивая Филину руку, — Даниил, вон, обещал. Поезд через пару недель должен прибыть. — Поезд… — невнятно пробубнил Гриф, — Поезд должен прибыть… Бурах понял, что Грифу не нужна его помощь, и тоже сел в сугроб. — Не думал, что дети тебя выберут. Нет, я сразу понял, что они кого-нибудь из взрослых еще приведут, это понятно, но вот кого именно, догадаться не смог. — На кого ставил? — отрешенно поинтересовался Гриф. — На Стаха. Он больше всего на воина похож, тем более со мной одного роста. Достойный противник. — А я, типа, нет? — Ты мелкий. — Мала синичка, да ноготок востер. — Ты из грифов в синички перекочевал? — Бурах хохотнул, — Григорий Филин-Синичкин. Это ты теперь поэт, получается, с двойной фамилией. — Артемий Бурах-Панацеев. — Григорий Филин-Воробышкин. — Артемий Бурах-Тинктуркин. — Григорий Филин-Снегирёнов. — Артемий Бу… Ноткин, смотрящий на них сверху вниз, заставил Грифа замолчать. — Мы скоро начинаем. Я, по-моему, уже объяснял, что общаться с противниками за несколько минут до начала это не по правилам. — Ладно, звиняй, Бурах. Мы теперь снова враги, — Гриф пожал плечами улыбнулся, — Я пошел к себе на позицию или куда там. — Мы с тобой никогда врагами и не были, — твердо сказал Бурах, встал из сугроба, развернулся и, уходя, махнул рукой, — Беги-беги, Синичка. Тебе от меня не скрыться. А ты, Ноткин, выбрал бы кого-нибудь покрупнее. — Бурах, да у меня все склады под каблуком были! Я, думаешь, сколько людей перебил, а? Голыми руками! Да побольше твоего! Думаешь, ростом вышел, так все теперь? Артемий только еще раз махнул рукой и зашагал дальше, но Гриф заметил, как тот улыбнулся. Филин загреб в руку снега, откровенно схалтурил, лепя снежок, и со всей силы бросил крученый в Бураха. Тот попал ему в голову. Артемий, накренившись как лодка, медленно развернулся, но ни Грифа, ни Ноткина за его спиной уже не было. Битва началась неожиданно и была ознаменована громким кличем, суть которого задумавшийся Гриф не уловил. Он стоял там, куда его поставил Ноткин, и смотрел в небо. Оно было противно голубым. После клича на несколько секунд воцарилась тишина, Ноткин исчез — пошел помогать своим меньшим собратьям. Как понял Григорий, Ноткин был кем-то вроде шпиона-лазутчика и у него была своя преданная компания партизан. Гриф лениво набрал в ладонь горсть снега и начал выделывать из нее идеальный круг, но услышав тихий шорох, он тут же навострил уши и начал оглядываться. Поблизости, как ему показалось, никого не было. Он развернулся кругом и хмыкнул, чего, конечно, делать не стоило. Со всех сторон в него тут же полетели мокрые комки снега, и большая часть из них будто дюжиной маленьких кулачков ударила его по лицу. Противники Ноткина, узнав про взрослого новобранца, направили на него все свои самые натренированные и незаметные в белых пуховиках на снегу силы. Это, на самом деле, было разумно. Гриф, задыхаясь, хлопнул себя рукой по лбу, сбивая прилипший снег. Все ресницы были в снежинках, видимость никакая, группу агрессивно настроенных детей окутывал холодный белый туман. Дети захохотали. Грифу в лицо прилетело еще с десяток снежков. Ему пришлось сдать позиции и присесть на одну ногу, чтобы зачерпнуть горсть снега. Один снежок угодил ему прямо в глаз, несколько снежинок гнездились теперь на радужке, так что Филин зажал его рукой, скрипнув зубами. Потом кто-то сказал, что этот рыжий Бураху и в подметки не годится. За этим последовал третий снежный залп. На такое Филин совсем рассердился. Он, все еще зажимая глаз, встал, выпрямился в полный рост, из-за его спины светило яркое зимнее солнце, делая его фигуру почти чёрной. Даже со снежком вместо заточки в руке он выглядел достаточно угрожающе.  — Ну, держитесь, пиздюки. Бурах медленно, но верно стал замечать, что все меньше и меньше становится детей в его отряде. Не его, конечно, но не важно. С предводителем он не был знаком лично. За примерно полчаса прошедшего сражения он еще ни разу не увидел Грифа, поэтому подумал, что тот ушел. Это было вполне ожидаемо. Филин никогда не питал особых чувств к детям, да и Бурах был уверен, что они заманили его сюда каким-нибудь обманом, а потом сказали, мол, всё, дерись теперь. Только вот почему его? Филин носился по степи, сбивая детей с ног. Он не жалел ни противников, ни своих. Он был просто зол и поэтому, загребая в ладони снег, даже не удосуживаясь слепить из него шарик, он кидал его в маленькие рожи с такой силой, что даже самый рослый и крепкий ребенок не мог не плюхнуться на землю. Один такой прилетевший ком снега равнялся ударяющему в спину кулаку, и Грифу было приятно думать, как все эти насмешливые крошечные куски ваты на ножках придут назад к себе домой, пожалуются мамам, поспят, а наутро обнаружат с десяток синяков по всему телу. О, да, он был жесток, но и они это заслужили. Как акробат, Филин сигал по сугробам, высоко вскидывая ноги, выпрыгивал из засады, заставая детей врасплох и, не скрывая наслаждения, смотрел на их трясущиеся спины сверху вниз. Над тобой, возвышаясь, стоит рыжий молодой человек со звериным оскалом, который не понаслышке возглавлял когда-то всю криминальную составляющую города, в руке он сжимает тающий кусок снега, выглядящий так, как будто этот рыжий только что откусил от него, и в тот момент ты понимаешь — спасения нет. Такое надолго запомнится. У какого-то бедняги даже хлынула кровь из носа. Григорий отметил, что кровь на снегу смотрится очень красиво, так что взял ребенка за волосы и старательно повозил рожей по снегу. Получилось ничего так. Стаматины, будь эти черти в городе, оценили бы. После того, как Григорий обежал все место военных действий и в ярости перебил почти половину детей, которые и глазом не успели моргнуть, войска вынуждены были объединиться против общего противника. Бурах скакал по льду, то и дело замечал вдали рыжую голову, но, только он начинал приближаться к ней, она сбивала с ног еще одного невинного ребёнка и тут же исчезала. Настоящий профессионал своего дела. Однако это уже ни в какие рамки не шло. Впрочем, в результате Гриф просто дал толпе оставшихся себя окружить. Он начал выбиваться из сил, все лицо из смертельно бледного стало красным, дыхание сбивалось. Филин давно уже так не бегал, тем более не морозе, когда холодный воздух пробирается в легкие так, будто в горло засовывают штук пятнадцать иголок. Его сбили с ног. Он готов был к удару, но вместо болезненного соприкосновения с жаркой, будто потной землей, Грифа окутал мягкий холодный снег. Над ним бархатом лился детский смех, на этот раз уже беззлобный, довольный своей победой, и летали снежные хлопья, смешиваясь с небом и облаками. Хотя небо, кажется, было безоблачным. Дети построили новые облака из снега… Сверху над ним нависло несколько детских голов. Он не узнал ни одну из них, все дети были на одно лицо. Они закидали его снежками. Снег попал ему в лицо, уши, рот и нос. Руки под курткой тоже были в снегу. Он начал таять в тепле, стекая по локтям, это было очень неприятно, но Гриф не спешил вставать. Вокруг него носились маленькие пухлые ноги в сапожках и теплых штанах. Длинные и тощие ноги, которых родители не заставляли носить пуховые штаны, тоже иногда перескакивали его. Больше не вырастет, подумал Гриф. Все над ним шло своим чередом. Войска снова разделились и продолжили сражаться. Армия Ноткина, потеряв свой козырь, начала проигрывать. Бурах, ища в снежном хаосе Грифа, раскидывал детей как перышки. Гриф валялся на снегу, не находя в себе сил встать. Он чувствовал, что если встанет, то уйдет что-то мимолетное, холодное и свободное. Что-то, что он испытывал всего несколько раз за свою жизнь, и последний раз был… Несколько недель назад? Месяцев? Кажется, месяцев. Последний раз был, когда он несколько месяцев назад пригласил Аглаю к себе, когда он что-то понял. Понял… Если бы он встал и снова ринулся бы в атаку, сшибая детей с ног, то он бы не понял. Но чтобы понять, нужно было подождать. Гриф это как-то в подсознании понял, поэтому лежал весь в снегу, отплевываясь от снежинок. К нему подошло еще несколько малышей, и они снова закидали его снегом, видимо, желая сделать из него живой сугроб. Гриф шикнул на них и дернул рукой так, как будто собирался ответить им тем же. Малышня тут же бросилась в рассыпную. — Черт тебя дери, давай же! — прошипел Гриф своему непонимающему сознанию. Скоро мог прийти Бурах и все испортить. И тут он наконец понял. — Как же я скучаю по Аглае Лилич, — признался Гриф снежной пустоте и вздохнул. Вслух он произнес это для того, чтобы утверждение, которое он с таким трудом выловил из своего замёрзшего сознания, не растворилось где-то в закромах его мозга, как только он ляжет спать. С ним такое часто случалось. Над ним склонилась девочка младше Ноткина лет на пять. Помпон на ее шапке забавно дергался туда-сюда, когда она говорила. - Дядь, а ты больше не будешь играть? Григорий промолчал. - Устал, да? – не отставала кроха. - Устал, – вздохнул Филин, отряхиваясь от снега, медленно встал. – Но играть буду. Григорий с такой силой залепил девочке снежком в лицо, что она не удержалась на ногах. * После этого происшествия Грифа, конечно, исключили из детского сообщества. Теперь из молодого поколения с ним общался только Ноткин, сначала как-то вяло, боясь, что его товарищи осудят его, но потом все резче, потому что понял, что он ни от чьего мнения не зависит, а Гриф все-таки каким-то невероятным образом стал ему, ну, почти другом и товарищем. Поистине, зимнее чудо. Гриф с необъяснимым чувством тревоги приоткрыл дверь собора. Конечно, каждый, кто подходил к собору ближе, чем на метр, испытывал странные ощущения, но ощущения Григория были совсем другого толку. В соборе было как всегда широко и тихо. То, что было тихо, можно было услышать, а то, что было широко, ощущалось на подсознательном уровне. Непонятно, каким из органов чувств надо чувствовать эту широту, и Гриф не знал, каким образом происходили процессы в его мозгу, но, честно говоря, не очень хотел в этом разбираться. Не зная зачем конкретно он сюда пришел, Григорий шагнул внутрь и испытал уже знакомое ощущение, раньше казавшееся непривычным, но за то время, пока он каждый день просиживал в соборе, оно стало почти родным. Это было такое давящее чувство, будто тебе на спину взвалили мешок песка или, если следовать фольклору, земли, не слишком большой и не слишком тяжелый, но такой, чтобы забыть про него было невозможно. Таким образом, мешок на первый взгляд совсем не казался пыткой и только докучал, но если постоять так час-полтора, то твое мнение резко изменялось. Гриф сразу почувствовал, что в соборе есть кто-то еще. Сперва он не обратил на это внимания, ведь Аглая всегда была в соборе. Он по привычке тяжело плюхнулся на скамью и уставился на стрелку, качающуюся туда-сюда. Она качалась как-то медленнее, чем раньше, хотя, может быть, ему просто показалось. Когда стрелка качнулась от одной стене к другой раза три, Гриф резко внезапно вспомнил, что Аглаи в городе нет уже больше месяца. Или два. Или больше двух. В любом случае это не важно. Важно то, что на том месте, где обыкновенно каменной статуей стояла Лилич, теперь, гордо согнувшись, стоял Бурах. Гриф скривился. Артемий наверняка заметил его, и незаметно скрыться теперь не получится. Они оба были заняты своими мыслями и некоторое время делали вид, что не обратили друг на друга внимания. Взаимно не отвлекая друг друга от раздумий, они молчали еще минут десять. Однако мысль Грифа сразу же улетела, и тот не сумел схватить ее за хвост. У него вообще не получалось думать о чем-то важном в присутствии других. Аглая, естественно, была исключением. В отличие от остальных, она своим присутствием наоборот стимулировала работу мозга Грифа так, что у него из ушей порой пар шел. Была… — Ты зачем детей избил? — голос Бураха, произносящий эту фразу, подобно отцу, который отчитывает ребенка-двоечника, эхом пронесся по всему собору и вылетел через маленькую щелку в двери. Гриф закрыл ее не до конца. Мало кислороду. Гриф хихикнул из своего угла и положил руки за голову. — Нет, правда, — настаивал Бурах, как будто Грифу снова было пятнадцать. — Слушай, они сами меня позвали. У всякого Гришки свои делишки. — Ой, Гришка-Гришка, из-за тебя мне ребенку шину пришлось накладывать, ты в курсе? Гриф театрально заерзал на месте и скорчил виноватую гримасу. — Каюсь, Медведь, каюсь. — Черт с тобой, — Бурах махнул рукой, — Сами разберутся. Но если тебе в доме все окна к концу зимы повыбивают — меня помогать не зови. Гриф хохотнул и съехал со скамьи в положение полулежа. — Что, теперь, небось, Лару со Стахом позовешь в снежки? — осклабился Гриф, — В наше-то время таких зим не было, надо наверстывать упущенное, как думаешь? — Не булькай, — Бурах подошел к Грифу и тоже сел на скамью. В соборе стало как-то совсем широко. Их двоих будто вдавили в этот угол со скамьей, и Гриф не был уверен, что он сможет встать и уйти. Ему все больше начало казаться, что собор снова опутывает его своими цепями. Он хотел глубоко вздохнуть, но не получилось. Слишком мало в соборе было воздуха, а в их углу его вообще почти не осталось. Вдох получился каким-то жалобным, что привело Григория в отчаяние. Он совсем съехал со скамьи на пол, стукнулся локтями о плитку и притих. Бурах хлопнул его по плечу так, что Григорий упал на пол окончательно, ударившись головой. — Не грусти, дружище. — Не помогает. — Ну, прости уж. Как умею, — фыркнул Бурах. Гриф снова посмотрел на то место, где обычно стояла Аглая. Потом перевел взгляд на стол. Стол остался, а Аглая, которая часами сидела за ним — нет. Лучше бы стол убрали. Сожгли к чертям, а Глашку бы назад… — Ты как думаешь, она вернется? — Кто? — Ну… — А. — Да. — Что тут скажешь… — Скажи уж что-нибудь. — Не знаю, Гриф, не знаю. Первой мыслью было, естественно, сказать, что нет, не вернется, конечно. Но понимаешь… — Понимаю. — Тогда чего спрашиваешь? — Страшно. Бурах поднял брови, открыл рот и тут же его закрыл. Они немного помолчали. В соборе было тихо, как в гробу. Бураху стало из-за чего-то досадно. Он вздохнул. Для него воздух в соборе был не то что спертый, но какой-то пыльный, болезненный, будто весь город уже позабыл об эпидемии, и только один черный собор до сих пор не хочет отпускать ее. — А ты что хочешь, чтобы она, ну… Приехала? — Бурах догадывался, каким будет ответ. Гриф что-то невнятно пробурчал, поежился и укутался в пальто. — И что она тебе сказала? — Сказала, приедет. — А ты думаешь, не приедет? — Ничего я не думаю, — вяло огрызнулся Гриф. — Правильно. Много думать вредно. — Ты же доктор, Медведь. Мыслительные процессы стимулируют работу мозга и все такое, чтобы тот не расслаблялся и не превращался, ну, знаешь, в кисель. — Даниил рассказал? — Нет. Сам додумался. — Молоток, — Бурах наклонился и на этот раз плашмя хлопнул Грифа по плечу, — А вы с ней… Что? — Что? Ничего. — Коли ничего, ты не ждал бы. — Кто сказал, что я жду? Правда, кто? — Показалось. — Много тебе чего кажется, Бурах. — Тебе не меньше. — Ты это, если дуешься из-за того, что она меня тогда позвала на поезде ночью покататься, так это ерунда всё была. Гриф застонал и закатил глаза: — Бурах, блевать иногда тянет от того, какой ты у нас хорошенький! — Ладно-ладно, звиняй. Понял. Сложные отношения. Не лезу. — Благодарю покорно, — Гриф поклонился из положения лежа. — Ты, главное, не выпадай из жизни, как тогда в ноябре. Займись чем-нибудь. Прости уж, что советую, я тебе не папаша… — Да, следить за своими сиротками будешь, а за мной не надо. В Ноябре? А сейчас что? — Декабрь к концу подходит. Ты бы хоть изредка на календарь глядел. — Декабрь… — эхом отозвался Гриф, — Декабрь… Он даже не мог вспомнить, когда она уехала. — Нет у меня календаря, — сердито заявил Григорий. — Так ты бы попросил. — Прошу. — Занесу. — Ну, вот и здорово. Ладно, нет, не неси. Не нужен мне он. — Боишься, дни будешь считать? Крестиками числа зачеркивать? Ну, до ее приезда имеется в виду. — Захлопнись, Бурах!