Хорошее отношение к Филинам

— А может это, — пауза. — Пойдем пройдемся? — Вам, вижу, уже лучше? Голоса эхом разнеслись по собору. Голос Аглаи звучал лязгающе и глубоко, эхо негромкое, но зато разлетелось во все стороны, окутывая стены и стрелку часов. Голос Грифа, однако, какой-то взвизгивающий, как будто вздрагивающий, эхо звонкое и такое крикливое, что следующую фразу Григорий произнес куда тише: — Ну, вроде того. Мне и плохо не было, просто надо…надо было подумать о всяком. Думу думают без шуму. — Додумали? Гриф отрицательно покачал головой и уставился в пол. Аглая склонилась над столом и продолжила писать. Григорий где-то в подсознании понимал, что спрашивать, что именно она так тщательно выводит пером на бумаге — бессмысленно. — Долго думал, да ничего не выдумал, — буркнул Гриф, вставая со скамьи. Фраза и последующее действие дались ему очень нелегко, со трудом, но он намерен был… Ничего особенного он, в общем-то, не намеревался делать. — Если боитесь сапожки испачкать, то я вам ботинки дам, найдем где-нибудь подходящие, — взгляд Грифа от черных сапог Аглаи медленно, но верно направлялся всё выше и выше. — Юбка — тоже не беда, найдем чего-нибудь не такого парадного, а если холодно станет, то, ну, вот… Когда их взгляды наконец встретились, Аглая прервала его: — Спасибо, Филин, я сама в состоянии себя одеть. Гриф растеряно посмотрел на нее. — Так идете или нет? — снова эхо разнеслось по собору, но совсем не громогласное, а слегка неуверенное и даже отчаянное. Аглая молчала. Гриф начал отсчитывать тридцать пять секунд в голове, может, поможет. Однако уже на двадцатой секунде Лилич вздохнула, махнула рукой в неопределённом жесте и поспешно направилась к выходу из собора. — Ладно. Пойдемте. Гриф в один прыжок подскочил к двери и почтительно открыл ее перед Аглаей. Она, кажется, даже не заметила. Более или менее бодро шли возле складов. Гриф, приняв на себя роль экскурсовода, рассказывал о каждом здании, где что хранилось, кто где ночевал, и какие ключи к каким замкам подходят. Жесткие, будто высеченные из камня, каблуки Аглаи четко отбивали такт, соприкасаясь с ржавыми рельсами. Аглая все время смотрела вперед, и Грифу казалось, что она его не слушает. Все больше убеждаясь в этом, Гриф потихоньку начал умолкать, тем более подходила к концу вся интересные байки о его бывших территориях. Когда на горизонте показалась берлога Бураха, Филин хлопнул ладоши и подвел итог своего монолога: — В общем, уютно тут было, получше, чем в Соборе, вот что я вам скажу. Очень мне складики мои нравились, но, как говорится, домом жить — обо всем тужить. И к обычной квартире привыкну, только время нужно. — Вы агорафоб? — впервые за долгое время подала голос Аглая. — А? — Гриф слышал такое слово от бакалавра, бубнеж которого часто доносился до него где-то на втором плане, но Григорий никогда в него не выслушивался, — Я? — Ну, вы. — Да нет, — неуверенно ответил Гриф, забыв скрыть свою неуверенность отработанным за годы тяжелой жизни нахальным оскалом, — Наверное. — Ладно, — Аглая посмотрела сквозь Грифа и бегло, оценивающе оглядела склады, — Пойдемте дальше. Замычал бык Бураха, гуляющий возле его бывшего пристанища. Он был не рад незнакомцам и намекал им на то, чтобы они поскорее уходили, хотя сказать ничего не мог. Григорий усмехнулся. Он гадал, потащит ли Артемий своего бычка в дом или оставит на воле — гуляй не хочу по всей степи. Главное теперь, чтобы степняки не отловили и не раскромсали на части. Хотя Бурах рассказывал, что его бычара вроде как волшебный, так что как-нибудь справится — даст понять всем обидчикам, что не на того напали. Филин подмигнул быку, надеясь, что Аглая этого не заметит. Аглая, конечно, заметила, но предпочла промолчать. — Бурах детьми обзавелся, знали? Сиротками, — Гриф улыбнулся во все зубы, — Детей учить — не лясы точить. А вы, Аглая, детей хотите? Некоторое время они прошли молча. Гриф всматривался в лицо Лилич, но по нему все равно нельзя было понять сердится она или нет. Да и на что сердиться? Обычный вопрос обыкновенной женщине. Гриф человек рисковый, но сердце из-за затянувшегося молчания у него все равно начало отчаянно колотиться и рваться из груди, чтобы закончить уже наконец свои мучения, пока Аглая мучительно долго обдумывала дурацкий, первый попавшийся и вырвавшийся изо рта Грифа вопрос. На самом деле Грифу нравилось, что она так серьезно ко всему относится. Спроси ерунду какую-нибудь, на которую обычная дамочка парировала бы остротой или оскорблением, и Аглая задумается, затребует свои двадцать-тридцать-сколько-там секунд на раздумья, не будет морщить носик, как все остальные девочки, а прикроет немного глаза и посмотрит так, будто видит все насквозь и ищет теперь в этом множестве прозрачных объектов ответ. Когда Аглая наконец отозвалась, Гриф почувствовал, что у него как будто из раны пулю выдернули. Не самое приятное чувство. — Нет, Григорий, детей я не хочу, — задумчиво произнесла она, и на секунду Грифу показалось, словно Лилич не совсем уверена в своем ответе, — Может быть, когда-нибудь. — Ну, да, куда спешить? — подтвердил Гриф и усмехнулся, — Поглядел бы я на маленьких Лиличат. — Не думаю, что им место в Горхонске. Гриф кивнул и сник. Что-что, а это было правдой. — Так что такое этот ваш аграфоб? — таки поинтересовался Григорий, ковыряясь в ухе. — Не мой. — Не ваш. Разговор, казалось бы, зашел в тупик, но тут Аглая продолжила: — Агорафоб — это такой человек, который избегает открытых пространств, в некоторых случаях скоплений людей и толп. Бессознательный страх. — А, ну, нет. Это не про меня, — почти с гордостью заявил Гриф, — Страх — первый помощник врага, а если бояться толпы, то, ну, все враги получается. — Получается. Гриф неуверенно перебирал в голове варианты дальнейших своих реплик и остановился на самой очевидной: — С чего вы вообще решили, что я аграфоб? — Агорафоб. Не решала. Я была уверена, что нет, просто уточнила, — Григорий кивнул, делая вид, что понимает, — Тем более вам всегда становится плохо в соборе. Это может быть как-то связано. Подумайте над этим. Конечно, это никак с этим не связано, и они оба это знают, и подумать Григорию нужно совсем не над своими фобиями. Но он и так постоянно думает, чего еще ей надо? Задумался уже, голова лопается, пар из ушей валит, а выводов никаких сделать не получается. Иногда ему кажется, что нет никаких выводов вообще, и в словах Аглаи Григорий то видит этому подтверждения, то, вот как сейчас, совсем не видит. — Как так получилось, что кладбищем заправляет пятнадцатилетняя? — вдруг поинтересовалась Аглая, хотя Гриф был уверен, что она прекрасно осведомлена обо всех причинах, но что-то заставило ее теперь поддержать разговор. — Не знаю. Как-то само так вышло, я не заметил. По наследству, вроде как. — Вы многого не замечаете, Гриф. — Это точно. Но Ласка раньше заправляла. Теперь кладбище пустует, ну, я считаю, что это и правильно. Как там было? Предоставьте своим мертвецам с мертвецами общаться? — Предоставь мертвым погребать своих мертвецов. Гриф улыбнулся. Аглая все-таки слушала его. Хотя бы одним ухом. — Так вот, ее, вроде, Стаматин-В-Квадратен взял к себе, батька из него, конечно, никудышный, но кто знает... Может, это она о нем теперь заботиться будет. — Почему «В-Квадратен»? — Ну, их же двое, Стаматиных-то. Да еще и близнецы. Они совсем друг на друга не похожи, но… –Гриф запнулся, — В квадрате, в общем, и всё, логично. Аглая предпочла не упоминать, что один Стаматин в какой угодно степени всё равно равняется одному Стаматину, а два Стаматина в квадрате — это уже четыре. Она сомневалась, что Горхонск выдержал бы четырёх таких архитекторов. Стаматина нужно было умножать на два, а не возводить в квадрат, но с этим нельзя было придумать никакой игры слов, и Аглая это понимала, поэтому воздержалась от всякого комментария. — Расчёты все оставим Юлечке Люричевой, согласны? — придумал как выкрутится из ситуации Гриф и оскалился. — Согласна. Надо бы как-нибудь к ней наведаться, — безучастно отозвалась Аглая. — Есть что вспомнить? — Гриф старался очень аккуратно прощупывать почву для разговора. Аглая наконец прозрачно упомянула что-то о себе, и это было определенно достижением, но через секунду она могла снова умолкнуть, продолжить смотреть куда-то вдаль, периодически односложно отвечая на вопросы Грифа, а ему в свою очередь придется дальше тянуть свой импровизированный монолог. Гриф чувствовал себя канатоходцем, неоднократно выполнявшим свой опасный трюк, однако именно в этот раз что-то у него пошло не по плану. Пока он как-то умудрялся держаться, но все чаще и чаще терял равновесие. — Нет. — Гриф готов был впасть в отчаяние, но тут Аглая продолжила, — Хорошего, наверное, вспоминать нечего. — Не живут же люди одним хорошим, — философски заметил Гриф, — Зайдите обязательно. Хотите, сейчас сходим? Далековато, правда. — А вас она рада будет видеть? — уголки губ Аглаи немного, почти незаметно (но Гриф, конечно, заметил) приподнялись, — Ладно, не отвечайте. Я еще подумаю. Все-таки нас не связывает ничего достойного, думаю, ей будет не слишком приятно снова со мной встретиться. Однако встретиться нужно, хотя бы ради приличия. — Да мало ли, что вы там думаете? — ляпнул Гриф и тут же прикусил язык, — Может, она вас ждет с распростертыми объятиями, теперь-то, когда все хорошо? Хлеб-соль, все дела. Кто старое помянет — тому глаз вон. Друг у меня так часто говорит. И это Аглае в Григории вроде как нравилось. Она знает, что он прекрасно знает, что думать — это работа инквизиторов, и Аглая только и занималась всю свою жизнь тем, что постоянно думала. И тут он просто берет и говорит, мол, думать вам вообще вредно. Говорит он это не потому, что хочет ее обидеть, а просто так — взбрело в голову и сказал. Кажется, для него в один момент перестать обо всем заботиться легко и просто, а Аглая бы так не смогла. Возможно, ей все-таки есть чему у него поучиться. Первое впечатление, скажем честно, Григорий произвел ужасное, но не будем вдаваться в подробности. Сейчас Аглая замечала в нем все больше проблесков достойного человека, не брезгующего идти по жизни на авось. Это было, по крайней мере, интересно. — Ладно. Уговорили. Зайду. — У нее дом красивый, — между прочим заявил Гриф, — Правда, как жить в нем непонятно. — Так вы там были? — Ну, был разочек. Давно. Не спрашивайте, это никак с криминалом не связано, не дай Бог мне к ней завалиться, она же математик — все сразу пересчитает и поймет. — Хорошо, убедили, — Аглая вскинула руки вверх и потянулась. Гриф был готов поклясться, что услышал, как будто что-то вроде двери, готовой сорваться с петель, медленно проскрипело. Это было первое за долгое время движение Аглаи, исключая ходьбу. Все, что она делала, она делала монотонно — ходила, говорила и дышала. Это немного напрягало Грифа, и, казалось бы, незначительное потягивание очень приободрило его. Он взял в руки метафорический шест и бодро зашагал по канату дальше. — Не устали идти? — спросил он, срывая травинку и засовывая ее себе в рот, — Твирь цветет и благоухает, так что, если устали, то ничего страшного. — Нет, не устала. — Тогда пойдемте дальше, в степь. — Мы, вроде, туда и направлялись, — заметила Аглая, и, последовав примеру Грифа, аккуратно сорвала травинку и покрутила ее в руках, — Разбираетесь в травах? — Не, это к Артемию. Я так, поверхностно. — Что это? — Аглая проигнорировала утверждение Григория и отдала ему свой стебелек. Он был коричневым, как и большая часть степных трав. Гриф почесал затылок и нахмурил брови. — Савьюр, — ткнул пальцем в небо. Помолчали. — А почему спрашиваете? — поинтересовался Гриф, выкидывая так называемый савьюр куда-то в сторону. — Бурах делал из них лекарства. Не представляю, как из этого, — Аглая узким движением руки обвела степь, — Можно сделать лекарство. — Ну, он у нас семи пядей во лбу. Не то что все эти, — Григорий махнул кистью в неопределенном жесте, обозначая тем самым «всех этих», — На голове густо, а в голове пусто. Аглая сморгнула и ничего не ответила, но перестала рассматривать траву под ногами, подняла голову и глянула на Грифа так, будто ждала, что он продолжит. Может быть, Грифу это только показалось, но он все-таки продолжил: — Все четверо, в смысле, трое, хороши. Бурах — сами наслышаны. Ну, он герой, тут все понятно. Стах тоже герой, только чуть-чуть поменьше, хотя-я-я… — Гриф почесал затылок, — Не уверен. Короче, молодец парень. Молодец — для овец, для кобыл — тут, хе-хе, и был. Лара, это, товарищ, Лара. Она, может, и не геройка пока, но добродетельница уж точно. Будет у нее еще время погеройствовать. Будь я сейчас беспризорником — бегом бы к ней побежал, чтоб она меня в семью свою взяла. Она просто чудо. Но вы, наверное, про мою компанию и так знаете, чего я вам все рассказываю. — Знаю, — сухо ответила Аглая и так же черство спросила: — Ну, а вы что? — А я что? — Гриф сделал вид, что не понял. — Не зря же вас четверо. — Ну, не совсем четверо. У всех теперь своя жизнь. — И у вас что? — не отставала Аглая. Гриф знал, что его загнали в тупик. Пожалуй, он даже сам туда себя загнал, а Аглая просто пришла к нему теперь, но, вопреки ожиданиям, совсем не помогает найти выход из этого запутанного лабиринта, а наоборот, делает из этого единственного уютного тупичка еще несколько путей. И самое гадкое было то, что Гриф понимал, что по какому бы пути он не пошел дальше — в конце его ожидает еще один тупик. Потом еще один, и еще, и так до бесконечности. В итоге он запутается окончательно и не сможет вылезти к тому самому первому тупику, где ему было не сказать, что комфортно, но по крайней мере привычно. — Это, на самом деле, хорошо, что вы понимаете, что вы трус, — вздохнула Аглая, когда удостоверилась, что Григорий уже больше ничего не скажет, — Не во всех ситуациях… — Но если брать, в общем и целом, так сказать, крупным планом, то, конечно, трус, — закончил за нее Григорий, — Да. Крупным планом — это как вы любите… Аглая кивнула: — Вы ведь не один такой. В Городе-На-Горхоне таких очень много, — Гриф не понял, должен был ли этот факт его приободрить или наоборот, принизить, поэтому он скорчил слабую улыбку и хохотнул. Всегда работает. — А вы вообще надолго еще, ну, здесь? — типичный трусоватый вопрос. Григорий смог бы вынести еще одну порцию молчания, если бы последняя реплика была за ним. Однако она осталась за Аглаей, да еще какая. Он решил, что слушать тишину и обдумывать слова Лилич будет слишком мучительно. Они не торопясь подходили к кладбищу. Над землей величественно возвышалась глазастая могила Фархада, посмотрев на которую, Гриф поежился. Кажется, она посмотрела на него в ответ. Зажужжали мухи, и Филин прихлопнул одну в воздухе. Осмотрев свои беспалые перчатки на наличие мушкинских внутренностей и ничего там не найдя, он поднял голову на Аглаю. — Надо еще кое-что доделать, — задумчиво ответила она, будто вспоминая, что же именно она собиралась доделывать, — Потом… Потом не знаю. Гриф хотел сказать, что думал, что у инквизиторов все всегда распланировано и что он был уверен, что сейчас Аглая назовет ему точное место и время отправки ее поезда в столицу, но удержался. Хорошо, что Аглая пока не знает. Может, у него получится уговорить ее… Впрочем, на что он собрался ее уговаривать? Остаться в Горхонске? Импосибле — как сказал бы бакалавр, а главное, не нужно. Что ей здесь делать? Гениальной, единственной в своем роде женщине? Заводить Лиличат? Или, может быть, Филиненков? Гриф про себя усмехнулся и тут же помрачнел. — К Люричевой зайти надо, сами предложили, потом к Бураху, — Аглая хотела было сказать что-то еще, но решила не вдаваться в подробности. — А к Бураху зачем? Аглая подняла бровь и не ответила. — Ладно, понял, — Гриф вздохнул и положил руки в карманы, — Вы, это, не спешите. Скоро поедешь, не скоро доедешь. Я понимаю, вам тут неуютно, после всего, что произошло, хочется, наверное, поскорее дать деру отсюдова, но… — Да, я знаю, что вам теперь тут тоже неуютно, — прервала его Аглая, — И понимаю, что вы чувствуете. — О, — с трудом выдавил из себя Гриф, — Это… Это здорово. На самом деле это было не очень здорово. Гриф не знал, насколько глубоко копнула Аглая метафорической лопатой в его Григорьеву землю и насколько глубокую яму там вырыла. Филину казалось, что эта яма своего рода гениальная, и нельзя отрицать, что Лилич видела всего его насквозь, но он надеялся, что именно это и мешало ей замечать довольно очевидный факт, копошащийся где-то в прогнившем, опутанным нитями судьбы Филинском сердце. Однако, может быть, все это время в прозрачном теле Григория подсвечивалось чем-то красненьким в районе груди, что, конечно, не укрылось бы от пронзительного взгляда Аглаи. Это немного разочаровывало, но Гриф все еще ничего не знал наверняка. Череду его мыслей снова перебил голос Аглаи. Кажется, она могла прерывать даже его внутренние монологи. — Здорово, так здорово, — Аглая тоже не видела в этом ничего здоровского, — Не уговаривайте меня остаться, тем более я не понимаю, зачем это вам. Гриф открыл рот, чтобы сказать, что инквизиторы всегда, вроде, должны все понимать, но вовремя закрыл его. — И не спрашивайте меня, куда я теперь и что я буду делать, где я буду жить, с кем я свяжу свою дальнейшую жизнь и прочее. Отвечу на все сразу. Я не знаю. До них донесся отдаленный звон колокольчиков с кладбища — единственный звук, который теперь будет убаюкивать мертвецов. Гриф пнул траву под ногами и засунул руки еще глубже в пальто, будто пытаясь залезть в него целиком и спрятаться. — У меня были кое-какие планы, но теперь они уже не важны. Сами понимаете почему. Гриф кивнул. Аглая провела рукой по камням, огораживающим кладбище. Шершавые. — Значит, можно, — вяло произнес Гриф. Аглая вопросительно посмотрела на него, но руки от камней убрала. — Забудьте, вырвалось. Некоторое время они просто стояли. Гриф не понимал, что говорить дальше, поэтому не знал, куда идти. Аглая замерла на месте, застыв как каменная статуя. Гриф облизал пересохшие губы. Дождей не было с того момента, как Бурах победил смерть. Григорий не связывал эти два факта, но воздух все время был сухим и холодным. Приближались холода. Зима в Горхонске всегда была вялая, мокрая и почти без снега, но дети все равно каждый раз ждали ее, как поезда с конфетами. Гриф почувствовал, как запутывается. Красные ниточки обвивали его со всех сторон. Это была вина Аглаи. Сидя с Ларой на одной из многочисленных лестниц в небо, он много думал об этом. Было бы ли ему лучше, если бы он никогда не чувствовал этих нитей? Никогда бы и не узнал, что у всего есть своя дурацкая, неправильная судьба и что он обязан ей следовать? Чувствуют ли такие ниточки другие люди? Может быть, все всегда их чувствовали, и только олух-Гриф всю свою жизнь не обращал на них внимания, и Аглае пришлось открывать ему слипшиеся глаза? Тот же Бурах, насколько знал Гриф, следовал своим ниточкам, и вроде ничего — весь Горхонск теперь счастливый ходит. Сможет ли Филин вообще когда-нибудь высвободиться из этой паутины, если узор все время меняется? Григорий подумал о том, чтобы еще раз все бросить. Он много чего в своей жизни бросал и может бросить еще раз. Глупая это была затея, в самом деле. И правильно Аглая назвала его трусом, и правильно, что в Горхонске таких полно. Гриф не особенный. Гриф не Бурах и даже не Рубин. Григорий достал из кармана руку, чтобы махнуть на все, но тут краем глаза он увидел, как Аглая, стоящая подобно статуе Нины Каиной, вдруг поежилась. — Холодно? — Холодно. Гриф слабо улыбнулся и скинул с плеч пальто. Оно легко плюхнулось ему в руку, коснулось холодной, твердой земли и тоже как будто поежилось. — Накиньте. Вопреки предложению, Гриф сам подошел к Аглае и накинул ей на спину свое пальто, грязное, в нескольких местах рваное. За последние дни им с пальто многое пришлось пережить. Пальто, хотя и было почти новым, навевало ему какие-то теплые воспоминания, но он никак не мог вспомнить, какие именно. Иногда он даже сомневался, что это что-то вообще когда-то происходило. Перед глазами Грифа пронеслась картина: Аглая сбрасывает с себя пальто, оценивающе смотрит на него, как тогда, в первый раз, когда они встретились, и потом уходит. Назад в собор, или, еще хуже, к Бураху с кое-каким там делами. Но Аглая, наоборот, невозмутимо просунула руки в рукава и вежливо, как будто примирительно поблагодарила его. Гриф в одно мгновение из чахлого, серого и всеми униженного сорняка преобразился в самую высокую, в самую яркую и, если так можно выразиться, самую цветущую твирь во всем Горхонске. В тот момент он готов был ринуться назад к железной дороге, а оттуда на своих двоих добежать до столицы, чтобы найти и купить там самое какое только найдет красивое черное пальто со всякими кармашечками и рюшечками, чтобы потом преподнести его, стоя на одном колене, Аглае. — Что, идет? — поинтересовалась Аглая, подождав, пока Гриф вдоволь насмотрится на нее. Григорий тут же сглотнул и виновато улыбнулся. Откровенно пялиться на приличных женщин было, вроде как, не совсем в его стиле. — Очень, — Гриф не врал. Бакалавру какому-нибудь, может, и не понравилось бы, а вот Григорию очень приглянулось. Но, подумал он, ему бы, честно говоря, даже половая тряпка на Аглае приглянулась бы. Гриф набрал в грудь побольше воздуху, закрыл на несколько секунд глаза. Сразу пропала степь, Горхонск, кладбище, небо и Аглая. Осталась только темнота и нитки. Гриф уже много раз дергал за них, потому что не знал, что с ними еще можно сделать, но только запутывал все сильнее. Однако и они постепенно начали пропадать по мере того, как Гриф вдыхал все больше и больше сухого, холодного ветра, посмевшего причинить Аглае столько неудобств. Впрочем, он от всей души поблагодарил и ветер, и степь, и кладбище. Он чувствовал, как Аглая кутается в его пальто. Может быть, он себе это все напридумывал, и ничего он не чувствовал, потому что почувствовать такое, откровенно говоря, невозможно, но тогда это его не заботило. Под его грубыми ботинками шелестела трава, легко покачиваясь туда-сюда. Под каблуками Аглаи шелеста не было. Она все-таки приезжая. Когда грудь Григория уже была готова лопнуть от воздуха, он открыл глаза и осторожно, сначала еле заметно, но потом все шире и шире улыбнулся. Он все еще стоял на расстоянии от Аглаи. Филин вытянул вперед руки, будто хотел кого-то обнять, но непонятно кого именно: Аглаю или всю степь разом. — Хорошо, что мы вышли из собора, правда? — Правда. — Ну, вы же тоже это все чувствуете, да? — Чувствую. — Здорово. — Здорово, так здорово. И Аглая распустила волосы. Она распускала их долго, не как сказочные принцесски, в одно движение сдирающие с себя резинки и заколки, чтобы дать волю локонам. У Аглаи не было никаких локонов, и воли им не нужно было. Черные волосы устало рассыпались по ее плечам. Пряди снисходительно обняли воротник пальто Григория. — Глаша, можно же я буду называть вас Глашей? — Гриф в один прыжок, рывком преодолел разделявшее их расстояние. Это был не самый внушительный прыжок в его жизни, но определенно достойный внимания, хоть и несколько неуклюжий. — Нельзя. — Глашенька, вы, правда, все вот это то, что я, то, что здесь, все чувствуете? И про нити? У вас они тоже красные, или, может, белые? Вам бы пошел белый, знаете? Глаша, ну отчего вы все время ходите в черном? — Григорий, вы несете какой-то бред. — Глашенька, да какой бред, какая околесица, вы же мне про ниточки-то рассказали, вы меня во все это впутали, но я теперь вроде понял зачем! — Гриф взял ее за плечи. — Григорий, — Аглая решительно убрала его руки со своих плеч, но не отстранилась — Прекратите. Я знаю, что твирь странным образом влияет на организм, но не до такой же степени. — Глашенька, я все понимаю, у вас роль такая, холодная, отрешенная, я претендовать, чтобы вы ее сменили, конечно, не буду, но, здорово, здорово, что вы меня тогда на допрос все-таки вызвали и я понял, много чего понял, не напрасно думал. Про себя понял, про вас понял, про весь мир понял. Я думал, что это все к худшему, но, теперь, теперь так не думаю… — Очень за вас рада, Григорий, — цинично парировала Аглая, уже не надеясь прекратить полупьяную тираду Грифа. — Знаете, давайте сейчас еще погуляем, а потом ко мне пойдем. Я недалеко от собора квартируюсь, ну, вы, поди, знаете. Что вы опять всю ночь будете в соборе скучать? Идемте ко мне, выспитесь, наконец, нормально, а я, ну что я? На полу. Мне не привыкать. Да и как вы вообще спите в соборе? Ну, согласны? Аглая потерла переносицу и выдохнула. Гриф говорил очень быстро, будто пытался перегнать само время, и ей нужно было несколько секунд, чтобы разобраться в этом на первый взгляд бессвязном потоке слов. — Григорий, я… — она подняла на него глаза и еще раз потерла переносицу, — Я не сплю в Соборе. В отличие от вас, периодически. Мне выделили квартиру в Створках. — А кто же тогда там ночью был? — Гриф искреннее недоумевал, — Я помню, как мне стало совсем худо и да, я правда заснул от тяжести, которая всегда наваливается на человека, когда он входит в собор. На лавке заснул, под голову кулак, а под бока и так, просыпался пару раз ночью от боли в спине, но там атмосфера такая, что лучше вообще не просыпаться. И я вас там видел! — А орать-то зачем? — полюбопытствовала Аглая, исподлобья смотря на Грифа. — Давайте уже на «ты», а, Глашенька? — сурово, почти приказывая, предложил Гриф как-то не к месту. Ему показалось, что если он скажет это когда-нибудь потом, то Аглая обязательно откажется. Что-то заставляло его думать, что сейчас у него есть ровно половина всех шансов и всех удач на земле, и госпожа Фортуна снисходительно смотрит на него, думая: подыграть или оставить в дураках. — Тогда мне нужно было кое-что доделать. Я осталась в соборе допоздна, и потом решила не уходить. — И пробыла там всю ночь? — Но вы же сначала предположили, что я там всегда сплю, — напомнила Аглая. — Да какая разница, одна дает — другая дразниться! — Гриф бушевал, — Пойдете ко мне или нет? Он увидел, как Аглая медленно сжала руку в черной перчатке в кулак. Это было неожиданно, и Гриф готов был смутится и струхнуть, но что-то в холодном сухом воздухе подтолкнуло его еще ближе к Аглае, он снова взял ее за плечи, на этот раз плавно, мягко. Даже Сабуров так не смог бы. Да какой Сабуров, самому просветленному джентльмену Бакалавру Данковскому из столицы не повторить этого теплого, непринуждённого жеста, стоившего Грифу немалых усилий. Он знал, что действует сам, и никто не смог бы заставить его сделать иначе. Узлы его красных ниточек медленно начали распутываться, ослабляя хватку. Гриф почти не дышал, не зная, что делать дальше. — Хотите… Хотите я вас замки взламывать научу? В тот момент население Горхонска, кажется, снизилось до нуля. По крайней мере, Гриф так почувствовал, хотя где-то в подсознании понимал, что все это дребедень из Лариных любовных романов. — Хочу. — А стрелять хотите? — Стрелять умею. — Давайте, я вас с заточкой обращаться научу? Полезнее пистолета порой будет. — Давайте. Гриф отпустил Аглаю, уже почти не боясь, что она уйдет. — Тогда загляните ко мне сегодня вечером, как с работой закончите, Глашенька. Зайдете? Хотя, лучше нет, лучше я за вами в Собор. Как обычно, не нарушая традиций. Аглая кивнула. Ей хотелось сказать, что, может быть, Григорий не такой уж и трус. Хотя, рано. Всему свое время. — Гриф, проясните мне одну вещь. Гриф, погрузившийся в свои мысли, тут же выпрямился по стойке смирно и затуманенными глазами посмотрел на Аглаю. В них она все еще видела его красные спутавшиеся ниточки, но теперь в можно было разглядеть и обыкновенную голубизну радужки. — Почему вы все время приходили в собор? Каждый раз я вижу, как вы мучаетесь, сидя там, и каждый день вы упорно остаетесь там почти до ночи. Гриф мог бы ответить, что атмосфера собора помогала ему думать. Мог бы сказать, что это единственное место, где он не чувствует себя непрошенным гостем и вором. Мог бы предположить, что ему вообще уже больше нечего делать в городе. Но все это было просто. Кто не рискует, тот не пьет шампанского, так говорят смельчаки? — Вы мне, откровенно говоря, давно нравитесь, Глашенька. Вот, собственно, и все. — Да я уж вижу, — снисходительно ответила Глашенька и неожиданно продолжила, — Настоящая любовь может быть только взаимной. А все остальное — так… Химера. Гриф улыбнулся. — Да, настоящая любовь — это всегда на двоих рассчитано. Ну, вам тогда повезло, ведь я вас тоже очень люблю, — нагло заявил он и снова закрыл глаза. Некоторая пауза. По степи пронесся сухой, холодный ветер, заглушивший хохот Григория Филина и резкие, будто порубленные ножом на куски, смешки Аглаи Лилич.