My mind my body and I all live in one place but it feels like we are three completely different people
Стёкла столовой отражали оранжево-желтые отблески распаленного солнца. Всех учениц школы обволакивали липкие волны безжалостной, такой нехарактерной для Германии жары. Волнами плескалась и брызгала не только капризная погода, но и томящееся в воздухе предвкушение, волнение, обозримое и осязаемое даже несмотря на закупоренные потом поры. Напряжение клиньями расползалось по периметру столовой, всё шире и шире, покуда не достигало высоких окон, дрожащих от жары. Усыплённые ученицы, в действиях которых неминуемо проклевывалось лихорадочное состояние возбужденности по поводу предстоящих выездных мероприятий, сквозь сонливость и меланхолию копошились в завтраке, ковыряя и звеня вилками и ножами, клацая зубами, с одной лишь доминирующей целью — поскорее расправиться с едой и выскочить вон. Меня воротило от одного только вида традиционного звёздно-полосатого завтрака, который несомненно являлся единоличным выбором каверзного Доктора. От одного только беглого взгляда на стакан апельсинового сока, по стенкам которого сбегали капельки влаги, мне хотелось засунуть два пальца в рот и нырнуть под стол. Омлет или старая-добрая болтунья даже без увеличительной оптики отталкивал аппетит содержанием инородных мучнисто-белых вкраплений. Нет, вы не подумайте, это не были опарыши или другие твари, скорее всего, Сьюзан впервые столкнулась с сухим молоком и яичным порошком и попросту не знала особенностей работы с этими продуктами. Тем не менее, факт остаётся фактом, какими бы отвратительными не были ненатуральные яйца в искусственном молоке мне нужно вылизать тарелку дочиста. Хоть кровь из носа. В сухом остатке я имела три ломтика бекона, жареный тост, кусочек улёгшегося лужицей масла и чашку чая. Содрогаясь мелкой зябью, я глотнула воздух, горячность которого мгновенно обожгла горло, и заставила себя продолжить поглощать нужные мне энергию и калории. Через силу. Сидевшие рядом сотрапезники — Глория, Марго и Беатрис, унявшая свою буйность, — самозабвенно и будто бездумно черпали еду, не различая где солёное, где сладкое, а где безвкусное. Я их не понимала... Вернее, я знала, что они побыстрее хотят смыться из душной столовой и рвануть куда их распределили, но это приподнятое чувство, взявшее всех обывателей столовой в свою власть, я разделить не могла. Я ничего не смогла сделать в застоявшейся темноте угольной ночи. Когда в конце завтрака три руки спешно потянулись к трём пирожкам, дышащим жаром, моя собственная так и замерла над пустой тарелкой. Три пирожка для четырёх учениц. Мой сегодняшний провожатый не балует меня сладким или же мне не хватает банальной сноровки вовремя просунуть руку. Глория разломила румяное тесто на две половины, являя на свет яркую абрикосовую начинку, скатывающуюся на её наманикюренные ноготки. Скрежета зубами от слишком частых совпадений в этот день, я устало закрыла глаза и выдохнула. Повезло, что я не выдернула этот пирожок с сюрпризом. Казалось, оранжевый и жёлтый цвета будут преследовать меня по пятам. Вот и начались сбываться предсказания Билла. Подготовленные к поездке Беатрис и Марго одновременно сорвались с мест и, перешёптываясь на ходу, выскочили из столовой. Даже охранники в этот знаменательный день часто закрывали глаза на развязавшиеся языки учениц. Никто не мог спокойно усидеть на месте. Мои глаза мельтешили по углам столовой, в каком-то отдалённом уголке сознания распухли, раздуваясь в размерах, неодолимые, неизбывные в своём трагизме воспоминания. Мой взор упал на Глорию. Девушка не свойственно для себя игнорировала моё присутствие. Передо мной сидела не веселая хохотушка, готовая прийти на помощь, когда все ополчились против меня, а затаившаяся в своей скорлупе тихоня. Тихоня, знающая, что на её плечах тяжелым грузом осела вина. Продышавшись несколько секунд, я подалась вперёд, изливая в словах своё неодолимое отвращение к человеку, который мастерски играл свою роль и на вражеской, и на моей сторонах. — Я всё знаю, — с гневным укором выплюнула я. Глория коротко повела плечами, давая понять, что нервная дрожь, пробежавшая по её лицу, была верным знаком того, что она услышала и поняла, что я не из тех, кто будет молчать. Тем не менее, «подруга» не удостоила меня даже взгляда. — Я знаю, что происходит между тобой и наставником. Почему ты молчишь? Я не ждала услышать от неё признаний, извинений, раскаяний; ничто не способно замаслить, очистить и смягчить то, что дозволил себе её вшивый трахач. Раскаяние не гарантирует прощения. Гневно я ткнула пальцем в стол, как бы я хотела, чтобы это была грудь Глории, обтянутая чистенькой футболкой. Но это не дворовые разборки, не разграничение зон влияния на игровой площадке и не споры за право первым покачаться на качелях. С грустью я признаю, что качели жизни постоянно выплёвывают меня на землю и играючи добивают в зад. — Что ты можешь знать? — шипела Глория, нервно перебирая пальцами. — Откуда ты можешь знать? Мое лицо, несмотря на жару, хранило умиротворённое выражение, по крайней мере я пыталась изобразить непринуждённость и покой на лоснящемся от пота лице. — Он рассказал тебе, что сделал со мной! Он сказал тебе?! В тот момент когда голос мой против воли достигает по громкости уровня потолка, Глория хватает кулаком по столу, с яростным ревом поднимается с места и вопит на всю столовую. Беатрис номер два. — О чём ты? — она гневно шипит, я поднимаюсь. — Ты сумасшедшая. Ненормальная, — рвано дышит, вонзаясь ногтями в ладони. — Истеричка! — заявляет с лютой уверенностью в своей правоте. Нелепые, голословные обвинения Глории приковывают всеобщее внимание десятка обомлевших глаз. Оставшиеся едоки бросают приборы, но не на стол, а в меня, через всю столовую и они попадают, ведь по каким-то причинам они без слов и призывов приняли сторону Глории. — Не приближайся ко мне, психичка! Глория непроизвольно пятится и утыкается в соседний стол, а я стою на месте, как пригвозжденная, мои ноги утоплены в пол, руки взметают ввысь, отбивая острые вилки и рукоятки ножей, но не злословие одноклассниц. Начинается бойня, резня взглядов. Брюнетка с пеной у рта шипит одни и те же слова про мою якобы невменяемость, завершающим аккордом становится поднос с грязными тарелками и чашками, который с оглушительным звоном ударяется о плиточный пол. Охранники больше не могут притворяться, что они ослепли на солнце, они мчатся к нам, но, что они видят... Драки нет. Раненых нет. Потасовки нет. Несколько порезов в копилку моих увечий — дело привычное. А замечать лишний порез нынче удел слабых. Весь «мордобой» ограничился односторонней словесной бранью. Остервенело мулатка снимается с места и бросается вон из столовой, а зачинщица сей сцены отупело следит за ускользающими от взгляда начищенными пятками убегающей ученицы и сворой её приспешников, с опасливыми взглядами выползающих следом. В глазах их плещется страх. А тем временем меня изводят тупиковые вопросы: если бы я поколотила Глорию, стало бы мне от этого легче? Притупилась ли жгучая боль, осевшая коликами во всех внутренностях? А главное — растаял бы жар, усыпавший и опаливший моё лицо как пятна кори. ... Солнечный свет, протискивающийся сквозь забранные решеткой окна ванной, очерчивал контуры покрытого белоснежной эмалью умывальника, в который я вцепилась мёртвой хваткой. Побелевшие пальцы будто вплетались в округлую поверхность, а незадумчивый взгляд скользил из стороны в сторону, так и не останавливаясь на зеркале, хоть я и стояла прямо перед ним. Сигнальные гудки автомобилей во дворе школы сигнализировали об отбытии учениц по заданиям. Едут к девяти или десяти часам утра в точности как на работу. Я же отбывала позже всех. Связано ли это с распорядком дня Доктора и его любовью понежиться в постели в тёплый денёк или же так карты легли — меня не поставили в известность. Молчаливая горилла просто огласила время, к которому я должна быть готова, и всунула новую одежду и замызганную косметичку общего пользования. Я бы сказала общественного пользования. Выдавив капельку тонального средства на руку, я не без радости убедилась, что этот тон сделает меня похожей на сочный апельсин, поэтому, не глядя на своё отражение в зеркало, я на ощупь, по забытому инстинкту причесала и подвела заросшие брови и нанесла лёгкий слой потрескавшихся румян. В пол одиннадцатого я в состоянии смутной тревоги, в консистенции неудачно застывшего желеобразного существа стояла на школьной стоянке. Мысли мои безразлично и отрешённо сплетались в не удобоваримый для мозга ком, который будто опухоль с шарик для гольфа давил на макушку. А сверху неумолимо солнце облизывало мои блестящие от шампуня волосы. Небо было чистым и глянцевым, как мои новёхонькие лаковые лоферы. Чёрного цвета. Светило беспрепятственно пробивалось сквозь твердь неба и красило серый фасад школы в бледно-розовый цвет. Воздух дрожал и вибрировал от тепла над раскалённым газоном и асфальтом стоянки. Безветренная погода и духота сулили вечернюю грозу, но в этот прогноз я мало верила ввиду новых смарт-часов и чудо-экрана, которые будто сговорившись пророчили тридцатиградусную жару в ближайшую неделю. Липкий, клейкий, влажный воздух заключил меня в свои объятия. Маясь без дела на солнцепеке, я ждала опаздывающего Доктора, за это время успевая растаять и расплавиться от жары, поругаться с солнцем, просвечивающим сквозь листву дубовых деревьев, и предать проклятиям мой сегодняшний наряд для выездной миссии. Оглушенная зноем и вчерашними вечерними процедурами, в этом ярком свете дня я с трудом высмотрела силуэт Доктора, без спешки, с элегантной небрежностью пересекающего стоянку по диагонали. Считая себя неудачником, у которого во время завтрака из-под носа уволокли пирожок, я не ожидала, что мой-то «пирожок» не предназначен для того, чтобы его ели жадными моросящими слюной ртами, мой пирожок пожирают голодным, просительным взглядом, облизывая, лаская и от удовольствия причмокивая. Бесстыдно я заслонила глаза ладонью, сооружая козырёк, чтобы лучше рассмотреть того, с кем мне связали руки общим заданием. Яркий свет играл в его взъерошенных волосах, придавая его лику блаженное свечение. Собрав розовые губы херувима в трубочку цветка клевера, мужчина на ходу поправлял волосы, пристраивая солнечные очки. Сам он щурился, отворачивая глаза от ослепительного светила. Всё в его образе ослепляло хуже солнца. Тончайшая футболка цвета кофе со сливками акцентировала внимание на мышцах, разлитых под тронутой первым загаром кожей, гибкой силе молодого, атлетически сложенного тела. Татуировки, высыпавшиеся из-под рукавов поло, гармонично сидели на дышащей теплом коже, мягко переходя в пальцы, унизанные перстнями. Серебряные поверхности и драгоценные каменья делали этот пирожок верхом кулинарного искусства. А на шее в яремной впадине застыла рубиновая подвеска, напоминающая сочное гранатовое зёрнышко. С общей картиной дисгармонировал лишь потрёпанный, верблюдно-коричневый профессорский портфель, который Доктор нёс в правой руке. Нагретые солнцем деревья расступались при виде сего создания, а мой рот бесстыдно опускался всё ниже и ниже к опалённому асфальту, всегда готовый простелить розовую ковровую дорожку под его вырезанные будто из мыла ступни, облачённые в старые добрые теннисные туфли. Однако язык прилип к гортани, а губы плотно сжались до обеления, когда Доктор Гарри Стайлс круто повернулся через правое плечо, перекатываясь с носка на пятку, при этом движении портфель описал полную окружность, и ещё раз через левое плечо с такой же ленивой грацией и изяществом. Жадно втягивая воздух, будто у меня случилось кислородное голодание от гипергликемии, я отсчитывала секунды до его приближения. В метре от меня с озорной улыбкой на губах и хитрым прищуром в глазах он сделал финальный поворот и вскинул руку к небу. — Я могу сделать ещё один разворот, если ты недостаточно рассмотрела меня, — произнёс он подчёркнуто холодно, но эту холодность перекрикивал дерзкий взгляд сверкающих глаз. Растерянно потупив взор на свои лоферы, я начала неразборчиво мямлить. Но в это утро было слишком много свидетелей, которые охотно подтвердят моё маленькое преступление и несанкционированное вторжение на частную собственность (пусть и без помощи рук и взлома). Нагретые солнцем деревья отбрасывали многочисленные пьяные тени... — Я не смотрела, а сравнивала... — от неожиданно нахлынувшего волнения зуб на зуб не попадал, хотя было жарко. — Тогда убери ото лба ладонь и прекрати на меня пялиться. Чувствуя на себе не менее любопытный взгляд Доктора Гарри (ещё бы на мне сегодня не спортивное обмундирование), я ухватилась за эту возможность, чтобы ему как представителю сего заведения, высказать мои претензии. — Почему вы играете за белых, а я за чёрных? — с жалобным стоном озвучила я, на что Доктор Гарри Стайлс обманчиво безразлично прошёлся по мне взглядом. Я продолжила, описывая свой наряд руками: — Вы считаете в этом да в такую погоду можно появляться на людях? Он ещё раз беззаботно изучил мою трикотажную жилетку с чёрно-белым узором ромбик, плотные темно-синие джинсы, доходящие мне по щиколотку, и, конечно, незаменимые в дождливую погоду лоферы. Сам-то он был в легких бежевых хлопковых брюках и не мог жаловаться на испарину, с которой знакомы все детишки, пересидевшие в подгузнике больше положенного. Мне ещё повезло, что я скинула пару не лишних килограммов, и джинсы сидели свободно, расходясь парусами в ногах. Но не на заднице. — У меня нет желания слушать твоё нытьё! — грубо рявкнул Доктор, раздраженно проводя рукой по волосам. — Да ещё в такой-то день! Сегодня я как никогда рассчитываю, что ты серьезно отнесёшься к предстоящему делу. А мы не успели отъехать, как ты начинаешь... — Это не нытьё, а вопрос из соображений безопасности. Что, если у меня случится солнечный удар? Вам ли не знать, Доктор?.. — В том-то и дело, что я Доктор. Это раз, а два... — его мелодичный с притягательной хрипотцой голос уплывает куда-то далеко в ряды пышных дубов. В состоянии полной покорности я позволяю ему беспричинно поймать мою тонкую кисть руки, обхватить её в кольцо, при этом в тесном пространстве между нами раздаётся электронный писк... моих часов, и с глухим падением портфеля вторая рука Доктора ложится на мой лоб, скользит на нагретую солнцем макушку. Это ли сила чистых волос? С трудом подавляя приступ дурноты, я трясу головой, из-за ушей на скулы падает отросшая чёлка. С закрытыми глазами я внимаю его следующие слова: — Мне на руку, если ты чуть-чуть опьянеешь от солнечного тепла и напрочь забудешь думать о побеге. Я же тебя знаю, Эмелин, — мужчина отступает и поднимает портфель. — Своего шанса ты не упустишь. Моё застывшее, неподвижное лицо было прикреплено к его лицу, не вправо, не влево я не могла отвести взгляд, ведь его шарлатанские движения и хитрые мановения пальчиков одурили, как он выразился, опьянили, затянули в вихрь зелени изумрудных глаз посланника Рая. Излишне громко я заголосила, чувствуя в ушах тёплую сливочную вату, коей впитались его слова: — Одолжите мне солнечные очки, и слово «побег» мигрирует из моего лексикона. Доктор широко улыбается, но не обдумывает моё предложение, ведь у него уже заготовлен ответ, сбивающий с ног. — У меня было двое, и эти, — он спускает авиаторы Гуччи на переносицу, — запасные. Обменявшись ничего не значащими, но помнящими тот инцидент у меня дома взглядами, мы устремляемся к парковочному месту, где стоит его «жаворонок» BMW x7. С хозяйской уверенностью Доктор Гарри Стайлс гарцует впереди, а я плетусь сзади. Сзади... Справедливости ради замечу, и сзади его тело чересчур красиво и прекрасно сложено для обыкновенного мужчины-доктора. А те узловатые бугры мускулов, играющие под кожей... Отставая на полшага, я прищуриваю один глаз и вонзаюсь вторым в эту лохматую границу, когда лёгкая ткань футболки скрывается под тонким поясом брюк, утопая в мягких хлопковых штанинах. Ищу задние карманы, постоянно начинённые чем угодно, но только не абрикосовой начинкой. Брюки не топорщатся, а углубления карманов пусты и преданы в тесных объятиях с половинками ягодиц. В прохладном салоне автомобиля, на месте рядом с водителем-искусителем, я краснею до корней волос и стыдливо увожу взгляд, устремляя тот в окно. Солнце повисло над необозримыми, безбрежными далями загородного Берлина. Под усыпляющее жужжание двигателя за окном тянулись бескрайние поля и покрытые мхом равнины, где-то мелькали рощицы, домики, сливающиеся в одно буро-зелёное пятно. Изредка по сторонам проплывали фермерские угодья, фруктовые сады, потом опять тянулись глухие места. В душной тишине внутри вновь сгущается состояние вышелушенной пустоты и беспросветной беспомощности. Только в этот миг, когда тело вытягивается как пружина, я осознаю, что поездка с Доктором как кость посередь горла, теснит грудь и овевает чувством дискомфорта. На скорости проигрывания воспроизводятся усыпляющие и втаптывающие в землю стойкость духа каскады слепящих кадров. Они прорезаются чрез незажившую, воспалённую рану, громоздятся друг на друга и головной болью стреляют сразу в оба виска. Непроизвольно придавливаю ладони к щекам и тут же отдёргиваю, будто обжегшись о раскалённое плато земли. Смотрю на осыпавшуюся пудру румян, которые от солнца скатались в цветные стружки. Чертова дешевка!.. — Обычно ты трещишь, не умолкая, задаёшь по десять вопросов в секунду, а сейчас молчишь, точно воды в рот набрала. На тебя так влияет погода или это пост-эффекты перебранки в столовой? Может, всё-таки расскажешь, что произошло между тобой и одной из учениц? О чём я думала, когда садилась в эту машину и надеялась на спокойную, молчаливую поездку до места назначения, которое по-прежнему держится в тайне. Да, я рассчитывала, что Доктор Гарри Стайлс не снимет свою маску холодности и немногословия, коей он ежедневно пользуется в школе, но я же знала, что за пределами школы он тот ещё говорун и... шутник. Однако он ясно дал понять, что в этот день шутить не намерен. Пока воспоминания не утратили свою свежесть, липкость и многоголосие, я решила подойти к тревожащей меня проблеме с иной стороны. Беззвучно я разворачиваюсь в кожаном кресле и отвечаю Доктору вопросом на вопрос. Видится мне, сегодня многое пойдёт против правил. — Могу я задать вам вопрос? Он не думает и секунды, не отвлекаясь от ровной полосы автобана, мгновенно выпаливает ответ: — Вопросы здесь задаю я. Естественно, могла ли я ожидать другого. Всё равно не сдаюсь и проговариваю, смотря перед собой, а не на детище учеников Мирона из Елевфера. — Мой вопрос нисколько не умалит и не уменьшит тот факт, что всё что касается меня, находится в вашей юрисдикции, — Доктор что-то хмыкает, а я продолжаю: — Так вот, бывали ли в школе случаи, когда наставники или преподаватели вступали в близкие отношения с ученицами? Мой вопрос достаточно лаконичен и ясен, намного проще тестовых вопросов, что я сдавала при поступлении сюда (против воли, как известно). Я всего лишь жду «да» или «нет», но то, что я вижу заставляет мои внутренности скрутиться, а потом резко перетечь в правую половину тела, ведь в момент моего вопроса Доктор резко сворачивает, грех жаловаться на дороги или неисправность автомобиля. Что-то иное оживляет тормоза и выкручивает руль, в то время как Доктор рявкает, озираясь по сторонам: — Едрёна мать, куда он прёт! — кричит он на автолюбителя, обгоняющего нас на резком повороте. Либо умалишённый, либо турист. Когда мои внутренности выравниваются, впрочем как и дорога, Доктор отвечает настолько сухо и черство, будто он не пил от силы три дни и забыл, как пользоваться голосовыми связками. — Случаи были. Их можно пересчитать по пальцам одной руки. Ничем хорошим они не заканчивались. На миг отрывается от дороги и цепко смотрит на меня, будто на моем лице расписано где, с кем и когда я совершила то, о чём спрашиваю. — Зачем тебе это? — хмурится, поддёргивая бровями. Не скажу, что во мне выросло доверие к сидящему рядом Доктору Гарри Стайлсу. Это просто тот редкий случай, когда я хочу побыть пациентом. Его пациентом и высказать то, что наболело. Решаю озвучить всё, что знаю. — У меня есть достоверная информация, что одна из учениц, это Глория, с ней-то и случился конфликт в столовой, вступила в интимные отношения со своим наставником, Моритцом. — Что ты подразумеваешь под «достоверной информацией»? Сплетни после отбоя в душевой или что? — уточняет Доктор, в его голосе сплетаются и серьезность, и любопытство, но только не неверие. Я опять начинаю подозревать, что в игру вступают двойные стандарты, и то, что можно остальным (трахнуть своего наставника), не дозволено мне. Будто бы я хотела этого... с Биллом! — Я свечку не держала, если вы об этом. Мне даже не пришлось прикладывать ухо к стене, тонкие стены отлично пропускают все звуки. А вчера вечером я столкнулась с Моритцом, он как раз выходил из комнаты Глории, застегивал ширинку. Влажную ширинку. Но эту мельчайшую подробность я рассмотрела уже после при искусственном свете. — То есть наставник в курсе, что ты всё знаешь? Я киваю. Автомобиль класса «люкс» скользит на дороге, плавно замедляется, но не останавливается полностью, Доктор, возлагая большую часть управления транспортным средством на автоматическую коробку передач, разворачивается в кресле, оставляя лишь левую руку на руле, а второй нервно проходит по волосам, выпуская тяжёлый вздох из груди. — Он оставил этот факт так как есть? — осведомляется он нетерпеливым голосом. — То есть... черт, он что-то тебе говорил, может, угрожал? Я точно убеждаюсь, что у Доктора Гарри резко пересохло горло, он часто сотрясает воздух кашлем, похожим на лай, запинается, но не боится смотреть на меня в упор. Заглядывает прямо в лицо, как и солнце. Ожидая дальнейших событий, я молчу, сканируя каждую его лицевую реакцию. — Он тебе что-то сделал? Вчера, ты говоришь это было? — сводит брови настолько сильно, что, кажется, они могут слиться в одну напряжённую линию, протяженнее, чем мелькающая полоса корявых деревьев за окном. Пробыв на улице некоторое время, я знаю, как от тротуаров пышет жаром, но он не сравнится с тем, какой горячий поток воздуха опаляет мою щеку, когда Доктор часто и рвано дышит ртом. Я по-прежнему молчу, замерев в беспомощной позе со сплетенными пальцами на коленях. — Почему ты молчишь, Эмелин? — настолько громко, что я хочу заткнуть уши, но снова страх обжечься отталкивает меня, снова ненависть к себе скатывается по шее и подбородку, снова я чувствую этот вкус, который уже не смогу выветрить или прополоскать... Задерживает рыщущий взгляд на мне, шевелит ноздрями, будто мой естественный телесный запах поможет навести на нужный след. Но я вспоминаю, что утром мне достался мужской гель-шампунь-кондиционер с хвойным ароматом, теперь от меня пахнет как от пихты или ели, и по этой причине я хочу отвернуться от этого настырного пристального взора, залезающего внутрь меня. — Он? — спрашиваю себя или его. — Конечно, сделал. Охладил меня под водопроводным краником, — Доктор видит в пациенте необходимость госпитализации. — Под своим краником, — довожу умозаключение до состояния логической завершённости. Помолчав в нерешительности, мужчина размял костяшки, пробежал розовым кончиком языка по губам, облизывая, и приставил ко рту кулак, чтобы прыснуть со смеху. Слёзы, собравшиеся к уголках глаз, размывали контуры дороги, дробный, уморительный смех сотрясал грудную клетку, он закидывал голову и бился в увеселительных конвульсиях, как рыба сменившая воду на сушу. Но я же не сказала ничего смешного... Автомобиль снова набрал скорость, мурлыканье элитного внедорожника постепенно успокоило Доктора и он смог выговорить: — Я бы мог поверить во что угодно, но... — шалая улыбка накрыла его губы. — Эмелин, ты превзошла сама себя. Мои поздравления! Я не отрицаю, о Моритце ходит дурная слава. Он чаще Билла распускает кулаки, впадает в бешенство, да что угодно. Буйный, одним словом. Огрел бы он тебя по голове или испробовал новую БДСМ игрушку, было бы более правдоподобно, чем то, что сказала мне ты. Скажи, ты сама-то веришь в свою ложь? Сердце в груди разрывалось и обливалось кровью от плачевности положения, в которое я загнала себя по собственной дури. Будто бы я не подозревала, что доверить самые сокровенные душевные травмы человеку, работа которого ломать кости и психику, равнозначно добровольному самоуничижению. Силой мысли повелевая крови остановить бурление, придавая голосу лёгкую небрежность, я ответила не как пациент доктору, а как будто самой себе, если бы я смотрела на своё отражение и пыталась убедить, что ничего не было. Может, это всё померещилось? — Нет, не верю. Потому что это шутка. Вам же было смешно? Напряжение в салоне автомобиля вскипело до критических показателей. Любой бы нормальный человек на моем месте забился бы в угол, не смея пискнуть о своих проблемах, грыз бы свою боль острым резцом, как единственный шанс раздробить ее в мелкую пыль и предать забытью, нежели среди врагов искать того, кто соберёт тебя заново, но не как попало, а следуя всем инструкциям и (докторским) предписаниям. А смех он как мелкокалиберная дробь! Если тебе смеются глядя в глаза, то пуля попадёт в мозг, а не пройдёт насквозь... Шутки шутками, а шутить я не умею. Позже я будто бы между прочим пояснила, что Моритц провёл со мной серьезную беседу и развитие темы по этому разговору стало избыточным. Стежки на ране разошлись; глядя на проносящийся мимо пейзаж, я пыталась найти за окном анальгетик. Им как ни странно оказалась первопричина, по которой Доктор и его пациент, облачившись в белое и чёрное, с помощью нескольких ходов выползли на сходку. Забивая голову перипетиями минувших дней, я забыла уточнить, на что подписалась, когда села в машину к Доктору и по какой такой причине именно он, а не Билл (большинство учениц задействованы со своими наставниками) взвалил на себя осуществление сегодняшней миссии. Я же будущий агент. Значит ли это, что настал тот славный час, который Гитлер обозначил словами «мы рассчитываем на вас»? Разворачиваюсь к Доктору, чтобы попросить внести ясность в суть поездки, как тут резко в глаза бросаются канаты сухожилий, тянущиеся по напряженной шее, через плечи, по рукам. Белые костяшки рук жадно вгрызаются в обтянутый кожей руль, а неживой взгляд прибит к мигающему светофору. Напряжённость тела Доктора кричит о том (и не доли сомнения), что мы приближаемся к месту назначения. Сквозь туман тишины протискивается мой слабый голосок: — Мы едем по делам в город? Доктор расплывается в улыбке так неожиданно, что я хочу дать себе затрещину за чертовски глупый вопрос. — Хорошее слово «дело». Правильное местоимение «мы», потому что мы едем по делу в Messe Berlin. Слыша знакомые два слова, пробуждающие в сознании каскад трепетных диджитал образов, высмотренных в Интернете, и, главное, вожделенных мечтаний, я начинаю ликовать как ребёнок, обнаруживший подарок раньше рождественской ночи. Никакими способами мне не удаётся замаскировать эфемерное чувство, согревающее душу, я ерзаю на кресле, забыв про жару, слипшуюся одежду, омерзительный смех Доктора и журчание наказания Моритца. — Messe Berlin? В-вы серьёзно? Да, именно серьёзность владеет лицом Доктора, он не разделяет мой детский, заводной энтузиазм. — Вот уже неделю Берлин является столицей ЭКСПО 2019. Сегодня в Messe Berlin состоится международная выставка медицинской техники и оборудования. Но мы едем туда не за этим, — мои мечты стремительно схлопываются в размере. — Массовое скопление людей — это пища для террористов. — Что что вы сказали? — Дослушай, — он грозит мне пальцем, чтобы держала язык за зубами. — У нас есть проверенная информация из надежных источников, что сегодня во время торжественной речи бургомистра Берлина запланирована террористическая атака. Иными словами, наша задача будет состоять в том, чтобы помешать террористу-смертнику осуществить свои планы. Ну или грохнуть Мюллера и несколько сотен ротозеев. Каким образом сумасшедший Доктор и его невменяемый пациент, на денёк сбежавшие из спецлечебницы, могут это сделать? Мы не взяли с собой костюмов супер-мэнов, машина Доктора это не бэтмобиль, а я даже не отличаю кунг-фу от ушу, а тут сразу с корабля на бал, при свидетелях, на публике... Он хочет сделать из меня неуравновешенного психа?.. — Постойте, Доктор, почему это должны делать мы, а не... — Выражаясь на нашем профессиональном жаргоне, мы, — он каждый раз акцентирует это «мы», — уберём его не с помощью непомерной силы, быстрой смекалки или сверхоружия, по этим причинам тебя сопровождаю я, а не Билл. У нас есть своё средство... Доктор Гарри Стайлс скашивает глаза, указывая на заднее сидение, где, купаясь в лучах солнца, лежит его профессорский портфель. Мне невдомек, какое общее оружие таится за, теперь-то я знаю, обманчиво безобидной оболочкой, обеспечивающее работу нашего тандема. Может, нам ещё девиз или кричалку изобрести? Голова шла кругом. Теперь вдобавок к болеутоляющему мне потребуются ноотропы. Доктор не стал грузить меня избыточными подробностями, предоставляя мне время и возможность самостоятельно переварить информацию, чем я и занималась, попутно всматриваясь в родной город за окном. В тот момент, когда перед удивлённым взором возникла родная улица Планкштрассе, в голове уже мысленно была развёрнута карта Берлина, согласно которой маршрут до Messe Berlin даже окольными путями никак не пересекался с центром города, где живу я. Я уставилась на Доктора, требуя объяснений, но он молчал, как партизан, и с трудом прятал улыбку, цветущую на его розовых губах. — Вы специально едите по моей улице, чтобы вызвать во мне тоску по дому? — укоряю его я, скрещивая руки поверх ремня безопасности. Он раскачивает головой, выгибает шею, в попытке успеть заглянуть в мое окно на втором этаже. Автомобиль быстро проскальзывает мимо Hotel Eurostars Berlin, вспенивая обожженную пыль. — Ну, если ты имеешь в виду те два дня, что ты последний раз была дома, то да. Он нагло улыбается, довольный своим ответом и моей реакцией. «Незаконнорожденные» воспоминания по щелчку пальцев возникают перед мысленным взором. С трепетом внутри делаю вывод: я и правда скучаю по тем дням. ... Мы стояли друг возле друга, молча греясь на солнце перед зданием Messe Berlin, по своей форме напоминающим огромный спортивный стадион или ледовую арену. Воздух был недвижим, жара не спадала, единственным источником прохлады становились многочисленные щебечущие на разных языках стайки гостей и участников всемирной выставки, проносящиеся мимо со скоростью ветра. Ежеминутно к нескольким центральным входам, выплывая из солнечного блеска, сверкая своим великолепием и престижем, подкатывали дорогущие автомобили. Из них появлялись представители СМИ (журналисты, репортеры, операторы), международные делегаты, переводчики, сопровождающие группы участников, представители власти и такие же праздные посетители сего мероприятия, как я и Доктор. От массового скопления народа площадь перед бетонным сооружением из конца в конец была запружена жужжащими, как мошкара, людьми, они толпились около входов, создавая давку, игнорируя порядок очереди и всё ради одной общей цели — среди первых прорваться в зал. Покуда Доктор Гарри Стайлс возился с формальностями (готовил документы, подтверждающие легитимность нашего присутствия на выставке), я, заслоняясь ладонью от настырного солнца, поднимала голову вверх и любознательно изучала взглядом масштабные вывески, опоясывающие здание, читала их название по несколько раз, старательно щуря глаза, изучала логотипы спонсоров «Bayer», «Knappschaft», «Siemens Healthineers», «Pfizer» и многие другие известные названия и не верила, что мне посчастливиться не только заочно посетить выставку, вызубривая брошюры от корки до корки, но и попасть внутрь. Солгу, если скажу, что никогда не грезила посетить любую всемирную выставку с медицинским уклоном. Солгу, если скажу, что за год, когда объявили место проведение ЭКСПО 2019, я не узнавала стоимость посещения. 300 евро — казалось бы не столь существенная сумма, но чтобы получить заветный билет нужно познать все прелести немецкой бюрократии. Кто бы мог подумать, что именно в этот год, когда Германия становится хозяйкой ЭКСПО, я стою у одного из входов с каким-то чокнутым Доктором, с которым знакома-то чуть больше месяца и который взял в голову, что будто бы террорист из одной из печально известных мировых группировок решил испортить всем праздник. А если это на самом деле так? Ну если хотя бы задуматься, как при такой давке террорист осуществит атаку, как он в принципе попадёт на выставку... Видимо, в школе я проспала курс «Международный терроризм в 21 веке». Доктор Стайлс выпрямился и наградил меня долгим, беспокойным взглядом. Боится, что я всё испорчу? — Док, — прокричала я сквозь шумную мельтешню, чтобы мужчина меня услышал, мне пришлось встать к нему вплотную и кричать во весь голос. — А у нас есть легенда? Казалось, он не сразу внял смысл моих слов, уже потом, когда он несдержанно рассмеялся, я опять осознала, что сморозила глупость. Ну уж извините, я в первый раз на подобного рода миссии. Нужно же соблюсти все формальности, ритуалы. — А я им не раз говорил, что их фильмы про супер-пупер агентов не несут никакой практической ценности, — мужчина лениво скользил взглядом по разношёрстной толпе. — Эмелин, ты — студентка медицинского факультета. Я — сотрудник научно-исследовательского центра. Зачем нам легенда? Доктор ловким движением рук нацепил мне на шею бейдж на шнурке, на котором, как бельмо на глазу, было указано мое имя, полученное при рождении. Тоска по дому только усилилась, а пульс участился, когда бейджик случайно, я думаю, накрыл сердце. Но уверенная ладонь Доктора, сжавшая мою, не дала мне времени раскиснуть. Этот жест был необходим, ведь иначе я бы могла потеряться в толпе и убежать, но о втором я и думать забыла. На входе все посетители проходили через металлодетектор (процедура не новая) и подвергались традиционному процессу регистрации, которая состояла в проверке документов и билетов на посещение выставки. В то время как Доктор Стайлс занимался бумажной волокитой, я с вытаращенными глазами удивленного ребёнка осматривала просторный зал Messe Berlin. Пол и стены помещения были выложены эко-материалами, в верхней части стен и в потолке были пробиты прямоугольные окна. Чрез них солнце лилось золотистыми волнами, которые дробились на множество золотистых пучков — солнечных-зайчиков — и расчерчивали свод-купол широкими полосами. Отовсюду сочился свет и одна из таких полос падала на лицо и плечи Доктора, что-то обсуждающего с приставленным на мероприятие сотрудником. Очутившись в гуще событий, со всех сторон окружённые людьми, мы оба не могли скрыть восторженных комментариев в адрес организаторов выставки. Доктор поймал мою улыбку и улыбнулся в ответ, наградив меня обольстительными ямочками на щеках. Взяв меня под руку, он повёл нас в секцию, где выставлялось медицинское оборудование и техника. — Пока у нас есть время до выступления мэра, — мужчина глянул на классические наручные часы, — А если не опоздает мэр, не опоздает и террорист, давай-ка вспомним, что ты знаешь о террористах, — огласил Доктор с нарочитой строгостью голосом непримиримого экзаменатора. Рокот многоголосой толпы заглушал уханье моего сердца. Я до последнего отказывалась верить в правдивость террористической атаки, думала, мы пришли сюда поглазеть на медоборудование, взять что-то на заметку и всё такое, а оказалось... — Значит ли твоё молчание, что ты ничего не знаешь? — прогремел голос Доктора, ударивший меня как град. Болезненно морщась, я пыталась вспомнить лекции преподавателей школы. Точно помню я посетила одну, где рассказывали про террористические группировки, а по окончании показали мини-фильм, на нём я как раз заснула. Поэтому я обратилась к области воспоминаний, полученных во время моей «гражданской» жизни. Неужели я настолько деградировала за один месяц пребывания в школе, что не могу сказать хоть что-то про терроризм? Чай, не один год он существует. — Меня интересует прежде всего статистика. — Статистка... Да-да, конечно, — я думала, водя взглядом по спинам людей, не подозревающих, что они сегодня могут пополнить статистику жертв терактов. — Статистка гласит, что за последние пять лет число террористических атак в Европе увеличилось в три раза. Довольная своим вымученным ответом, я посмотрела на Доктора, ожидая похвалы и дополнительных баллов в мой низкий рейтинг. Однако мужчина закатил глаза и покачал головой, мою улыбку смыло разочарование. — Что ты знаешь про личность террористов? Я это имел в виду. — Ну... — тяну очень долго, приближение фиаско отвинчивает ещё больше потовых желез, орошающих спину и под мышки холодными липкими ручейками пота. — Как же с вами женщинами сложно, — заключает Доктор Гарри Стайлс и опять закатывает глаза. Никогда не видела, чтобы он делал это так часто. — Дам тебе наводку, митрофанушка, сперва нужно определить пол террориста. Выжидающе смотрит, испытывая взглядом. — В восьми случаях из десяти террористом оказывается мужчина, — отвечаю наугад, Доктор кивает, значит, ответ правильный. — Засчитано. Едем дальше. Что ты знаешь о личности террориста-мужчины? Рассматриваю идею, чтобы сдаться и не тратить не своё, не его время, но упорство Доктора, вставшего в эпицентре потока людской массы, создавая мини пробку, диктует мне напрячь все те немногочисленные извилины, что не заснули на солнцепёке. В такую погоду котелок вообще не варит. — Я ничего не знаю, — отвечаю честно с нотками грусти. Доктор раздраженно чертыхается себе под нос. Пожимаю плечами, мол, вот уровень вашего школьного образования. Может, пришла пора реформ? — Дам подсказку, — нетерпеливо рыкает. — Белый. Чёрный. — сначала я подумала, он считает ромбики на моем жилете. — Желтый. Краснокожий. Ассоциативный ряд понятен? — Ага, кажется, я поняла, что вы хотите услышать. Насколько мне известно, подавляющее большинство террористов-мужчин являются выходцами с Ближнего Востока, — зелень его глаз освещается ликованием. — Регион, включающий восемнадцать стран, — решаю добить его. — Аллилуйя! Профессор удовлетворён, а я в качестве приза рассчитываю получить бутылку воды. Собираюсь сорваться с места и поискать бесплатное питье и закуски, как вдруг Доктор приказывает взглядом вытянуть дополнительный вопрос. — Таким образом, мы ищем смуглого мужчину, брюнета, в не очень броской одежде... — заключает он. — Может, пойдём поищем его? — на самом же деле хочу познакомиться с достижениями экспонентов. — Подожди. Контрольный вопрос, — протяжно вздыхаю, чуть ли не вою. — Ты забыла упомянуть еще одну категорию, потенциально попадающую под определение террористов. — Мы уже всех перечислили, — произношу принуждённо. — Если ответишь правильно, на обратном пути я одолжу тебе свои очки. Очки Гуччи Доктора Гарри Стайлса?! Да, хочу! Под его мечущимся взглядом, задерживаю свой на зеркальных авиаторах. Вижу себя, краснощекую, возбужденную рядом с мужчиной, приковывающим к себе внимание женщин и мужчин, гадающих в качестве кого он посещает выставку и что это за невзрачное пятно, с которым толкует этот подтянутый весь в белом эрудит-красавчик. А тем временем журналисты щёлкают его как знаменитость, а молоденькие девушки тут же предлагают услуги переводчика, принимая его за иностранца. — Кажется, я где-то видела про котов террористов, — мямлю неуверенно. — Не всё, что показывают на Ютьюб каналах, является правдой, — разводит руками, мол, я проиграла. — Ответ прост, Эмелин. Дети — прогрессирующее средство осуществления террористических атак. Однако вряд ли мы увидим здесь хоть одного ребёнка, — «кроме тебя» хочет добавить, но сдерживается, — поэтому эту категорию лиц мы не рассматриваем. Блиц-опрос закончился; пробка мгновенно рассосалась, когда Доктор Гарри Стайлс, распоряжаясь нашими дальнейшими действиями, велел пройтись по медицинской секции и осмотреться по сторонам в ожидании часа X. В то время как я рассматривала медицинские приборы в подсекции «Оборудование для диагностики онкологических заболеваний», Доктор рыскал в поисках потенциального выходца с Ближнего Востока. Проплывающие мимо девушки надолго задерживали взгляд на сопровождающем меня мужчине, извертывались в шее, силясь запомнить его черты как спереди, так и сзади, чтобы потом прожужжать уши всем подругам и тщетно попытаться найти его профиль в Facebook. Огромный проход тянулся бесконечно, четырёхполосное движение людей не прекращалось, время на часах показывало без десяти двенадцать. Михаэль Мюллер выступал ровно в полдень. Я всегда знала, что «везёт» тем, кого создатель при рождении обделил этим самым везением. Везёт мне в те моменты, когда я жду этого меньше всего, когда этот акт везения настолько не желаем, а ты бессилен, что кажется, будто судьба, она ли это, потешается над тобой, намеренно создавая курьёзные ситуации, сталкивая тебя лбом с тем, кто во сне видится чаще, чем в реальной жизни. Мероприятия в рамках ЭКСПО идут не один день, но именно сегодня у меня клюёт удача. В точности на нас с Доктором по встречной вышагивал мистер Цвинге, мой профессор, сделавший над собой усилие, заключающееся в смене костюма. Песочного цвета пиджак обтягивал широкие плечи мужчины, а когда тот взмахнул рукой, привлекая мое внимание, я побоялась, что ткань с треском разойдётся по швам. Он шёл напролом, насквозь сутолоки людей, этой встречи нельзя было избежать, хотя пока Доктор не знал, что я встретила знакомого человека впервые за месяц принудительного обучения. — Какая встреча! — напевал мистер Цвинге, размахивая руками при быстрой ходьбе. — Какая встреча! И вот я встретилась с главным действующим лицом своих кошмаров. Заметив мою резкую остановку, Доктор сообразил, что что-то пошло против плана, он отнюдь не запаниковал, но сделал предположение, что улыбающийся во весь желтозубый рот мужчина может испортить всю операцию. — Какая приятная неожиданность! — продолжал профессор, гуляя по мне округлившимися глазами. Какое чудное совпадение, иронизировала я. Мы трое остановились в толпе под самым куполом, где в центре под резким углом сходились прямоугольные тени — мрачные копии брезжащих светом окон. Дабы избежать недоразумений, я поспешила внести ясность, быстро затараторив: — Доктор Стайлс, познакомьтесь, это Мистер Цвинге — профессор Берлинского университета. Мистер Цвинге, это Доктор Стайлс — мой сопровождающий, научный сотрудник НИЦ «Der andere Art». На выставку нас направил центр. Доктор Стайлс первым нехотя протянул руку профессору, тот с презрительным взглядом ответил на рукопожатие. Обменявшись ничего не значащими приветствиями с каким-то там профессором, Доктор поспешил завершить поиски сомнительной личности террориста, но планы мистера Цвинге простирались куда дальше банального обмена любезностями с одной из тысячи студенток. — Я наслышан о твоей стажировке. Мечтал лично поздравить тебя с этим успешным шагом в будущую профессию, — профессор хватает меня за руку, как бы пожимая, и как бы делая это дольше принятых лимитов. Я знала, что теперь-то он не упустит свой шанс всколыхнуть прошлое, оборвавшееся так резко, и даже удивлялась себе, как стойко я держалась, глядя в карие глаза, за которыми таилось сущее зло. — Спасибо, — с силой вырываю руку, что не ускользает от взгляда громко дышащего в нетерпении Доктора. — А вы здесь с какой целью? — спрашиваю ради приличия. — Ах я...— непринуждённо смеётся, взмахивая головой. — Ректорат поручил нам с коллегами подготовить обзор для университетской газеты. Не хочет говорить о себе, ловко переводит тему на наши прошлые взаимоотношения. — Стажировка, конечно, дело серьёзное. Я прекрасно понимаю, какие там нагрузки, времени, наверно, в обрез. Но, — упирает на меня тяжёлый взгляд карих глазах, — можно же было хоть раз позвонить старому профессору, о большем я и не прошу. — Телефон сломался, — отвечаю уклончиво. — Опять... — знает, что лгу. — Я бы хотел поговорить с тобой. Сейчас. С глазу на глаз. — Боюсь, это невозможно, — не терпящим возражений тоном проговаривает Доктор Стайлс. Профессор недовольно гримасничает, присутствие третьего лишнего его напрягает, заставляет полысевший череп смочиться испариной. — Ты же знаешь, у нас есть начатое дело, — игнорирует Доктора, снова обращаясь ко мне. — Неправильно — бросать его на полпути. Этого «начатого» нет и быть не может. — Нам нужно идти! — ровно и четко возразил Доктор Гарри и профессору ничего не осталось, как умыть руки. Но его последний ход несоизмеримо ни с чем заполонил меня давящими на грудину тревогами, и даже рука Доктора, лёгшая на мое липкое предплечье, будто стоя рядом он почувствовал мои волнения, не пересилила прощальный тянущийся, как сироп, взгляд профессора Цвинге. — Если ты забыла, то я помню, — прошипел он и слился с толпой, а я всё-таки услышала, как что-то разрывалось. То ли пиджак мистера Цвинге, то ли что-то внутри меня, то ли выдержка Доктора, когда он отдирал мое одеревеневшее тело от пола. Сколько прошло времени, прежде чем Доктор мягко сдавил мою руку, сколько раз я успела проклясть свою везучесть за встречу с мистером Цвинге, сколько долгих секунд мои глаза неподвижно замерли на мигающем указателе «Главный зал», а снующая, подобно косяку рыб, толпа успела обругать меня и Доктора на чём свет стоит, я не смогла бы сказать, также как и несколько минут назад завалила экспресс тест по основам терроризма. Всё, что я осознавала, — что время замерло, а прощальный взгляд мистера Цвинге супротив растянулся на, казалось, вечность. Он растягивался против всех законов физики, как бесконечный телефонный провод, и бил меня плашмя, в тот момент когда пружина не выдерживала упругости материала. Одиночество в толпе. Как страшный диагноз, который у всех на слуху, и ты уповаешь на счастливый случай, что перст судьбы не укажет на тебя, заразная проказа обойдёт тебя стороной... А в реальности любой может оказаться в зоне риска. Я уже говорила, что правда бьет хлестко, наотмашь, так оно и есть. Хроническое невезение — вот моя правда. — Эмелин, нам пора, — тихо шепчет Доктор Гарри, который никак не хочет отпустить мою липкую, потную руку. Неужели ему не неприятно? Мне вот хватило одного ползучего взгляда профессора, чтобы почувствовать себя мерзким созданием сего мира. — Выступление мэра через семь минут. Благодарю его беззвучным голосом, что не мучает расспросами, когда и так видно, что за короткую неожиданную встречу из окрылившейся бабочки я превратилась в замкнутую в свой безопасный кокон гусеницу. А тут ещё террорист-смертник!.. Следую за Доктором след в след, вцепившись глазами в перекатывающиеся мышцы на спине. Связь с внешним миром вновь налажена — мужчина держит меня за указательный палец, чтобы, как ребёночек, не отстала от «папки», не потерялась, не попала под жернова грозных тётенек и дяденек, а где-то один такой затаившийся соглядатай ходит. Осматриваюсь, ищу не террориста, а бывшего профессора, для меня он сейчас опасность номер 1. Однако Доктор о цели не забывал. Его резкая остановка породила мое неловкое соприкосновение с его горячей лопаткой. Пятерня въехала в его спину и от влажности ладонь оскользнулась, и пальчики прокатились вниз по разогретым мышцам. Встрепенувшись, как неуклюжий птенец, была вынуждена спрятать руку за спину, а взгляд бесстыдницы за грязную челку. — Наша цель на месте, — занятый операцией, Доктор не обратил внимание на неловкий интимный момент, его взор сосредоточенно указывал на бургомистра, прибывшего к трибуне с микрофоном и стопкой бумаг и в данный момент увлеченно беседовавшего с организатором, и смуглого паренька, протиснувшегося в третий ряд, в самый сгусток толпы. Народу была тьма. Я удивляюсь, как Доктору Гарри Стайлсу удалось вычислить террориста, у него же не написано на лбу, что он пришёл, дабы уложить сотню людей. Видимо, глаз намётан, и мне ничего не остаётся как довериться его опыту. Ведь свой первый опыт в таких делах я делю с ним. — Допустим, это он. Каковы наши дальнейшие действия? Готова очертя голову броситься в омут этой миссии, растолкать руками суровые и непреклонные лица охранников, скрутить руки террористу, как когда-то научилась у Билла, и повалить его наземь, чтобы разъяренная толпа его вздернула. Ведь так линчуют террористов в наше время? — Здесь «наши» уже не работает, — мой обезумевший от волнения взгляд подёргивается поволокой. — Что значит «не работает»? Вы хотите, чтобы я... — голос глохнет, когда Стайлс смотрит на меня с вызовом в глазах, а я награждаю его неверующим писком. Не может быть. В разгар кораблекрушения заслать меня в пенистые волны в утлом судёнышке. — Твоя часть работы состоит в том, что ты женщина, — говорит вкрадчиво, но в сказанном я слышу только оскорбление. — Женщина? — мой голос срывается на раздражённый полушёпот. — Постойте, это должно быть комплимент или оскорбление. А, нет! Как я могла забыть. Это ваши сексистские закидоны. Ведь так? — Сейчас не время... — осекается, шумно дышит сквозь зубы, зачесывает неуловимую кудряшку со лба. — Твоя задача, Эмпти, — вот как мы заговорили. — Доставить его к запасному выходу F. — Каким это образом? Мне что, пойти, подставить ему подножку и прошептать «милый, ты пойдёшь со мной». Вы хотите, чтобы я его соблазнила? Как мне сделать это за оставшиеся четыре минуты до речи мэра. Рот мужчины растягивается улыбкой, обнажая белые как сахар зубы. Он закидывает голову и смеётся, но не так как в машине, а сдержанно, вполсилы. Пока глаза мужчины зажмурены, я проверяю, как там наш объект, подозреваемый пробился уже во второй ряд и по всей видимости намеревается отцапать местечко в первом. — Прекратите смеяться! — гневно шикаю я. — Ничего не могу с собой поделать. Опять ты рассмешила меня перлами голливудских сценариев. А теперь слушай и запоминай, — диктуя прописные истины понижает голос, при этом хрипотца вплетается в мягкий баритон, обрушивается на барабанные перепонки. — Соблазнить мужчину можно в ресторане, гольф-клубе, на вечеринке, в театре, где угодно, но только не на гребаной международной выставке ЭКСПО. Тебе известно слово «заинтересовать»? Гляжу на него недоуменно, озадаченно. — Чем я должна его заинтересовать? Явись перед ним хоть сама Анджелина Джоли, он вежливо попросит её отойти в сторону, мол, загораживает ему явившегося из телевизора бургомистра Берлина. Если он пришёл убивать, ничто его не остановит. — Ты будешь меня учить? Я отвернулась от Доктора и встала на цыпочки, рассматривая поверх голов собравшихся зевак смуглого брюнета в чёрной мешковатой рубашке. Тоже мне заинтересовать. Сказанул-то! Этого гиганта с соколиными глазами танк не остановит, чего говорить обо мне... Обо мне... Расслабленность позы Доктора Гарри не соответствует его настороженно-возбуждённому взгляду, без слов приказывающему хоть костьми лечь, но выполнить его указ. Однако как всегда есть крошечный нюанс. Открываю было рот, но не знаю, как сказать ему, чувствую, будто давлюсь словами, что собираюсь излить ему, а из горла вырывается жалкое хлюпанье. А время идёт. — Доктор, я считаю то, что вы видите перед собой, не заинтересует ни одного мужчину. На лице мужчины высечена недоуменная озадаченность. Наши взгляды пересеклись, и мы замерли, не сводя друг с друга глаз. Водит по мне зелёными изумрудами, а в это время мир опять замыкается, сужается до размера игольного ушка. Воздух, скопившийся в легких, тяжело давит на грудь, ведь не могу сделать и вдоха, а его рука, обтянутая мягкой кожей цвета марципан, снова находит мою ладонь и ободряюще сжимает. Но если бы он облёк свои мысли в слова, всё равно бы не описал то, что невозможно почувствовать. Шум и звон в ушах. Резь в глазах от бессонной ночи. Тяжесть серых мешков под глазами и сухость облезшей кожи. Мерзкий вкус грязной тряпки на языке. Затёкшую спину и гудящие ноги. Расстройство желудка и колотящееся сердце. Такой арсенал «оружия» отпугнёт любого. Но он-то по-прежнему здесь, сияет своей природной харизмой и грацией на фоне меня, серого пятна с хвойным запахом. Оплетает своими длинными пальцами мои и, кажется, слова излишни... — Эмелин, шестьдесят секунд! — добрые глаза вселяют уверенность. — Запомни выход F. Разворачивает меня и напоследок хлопает по плечу. Лезу напролом, грубо расталкивая ротозеев. Не оборачиваюсь, ведь знаю, мужчины в белом уже и след простыл. Толпа смыкается за моей спиной, недовольно ворча, но никто не останавливает меня, все расступаются. Зубы выбивают дробь, в груди громыхает, будто играет военный оркестр, в голове тикает таймер. Глаза цепляются за бургомистра Берлина, перебегают на парня в чёрном. Не знаю, что буду делать, но уверенно иду. Толпа напирает сзади, выталкивает меня вперёд, я достигаю второго ряда, а люди всё подходят и подходят. Смелость никнет в одночасье, когда рывком меня выдирают из скопления людей, кто-то поджимает меня сзади и теснит к выходу из полукружья рядов, оттаскивая всё дальше и дальше к исходной точке, где мы перешёптывались с Доктором. Рёв толпы нарастает даже здесь, в задних рядах. Мюллер подходит к стойке микрофона, откашливается, толпа взрывается аплодисментами, мужчина в чёрном дергается, выпадает из поля зрения, и я его больше не вижу. Перед испуганным взглядом вырастает жёсткая улыбка, застывшая на бледном лице мистера Цвинге. — Что вы себе позволяете?! Обреченно кричу на мужчину, удерживающего меня за плечи. Страх сдавливает внутренности, когда я безуспешно пытаюсь выглянуть из-за спины профессора, чтобы убедиться, что авансцена не усыплена ошмётками многочисленных тел, но мистер Цвинге намного выше меня ростом, и мой испуганный взгляд натыкается лишь на пиджак, небрежно свисающий с его плеча. — Ты не оставила мне выбора, — произносит профессор и всё дальше оттаскивает меня от сборища народа. Удивительно, но я не слышу криков и воплей толпы, случись теракт, на ушах стояла бы вся Messe Berlin. — Я же предупреждал, что мне срочно нужно поговорить с тобой. А ты никак не могла отлипнуть от своего сопровождающего, — на последних словах его голос звенит от гнева, а пальцы больнее впиваются в мои обнаженные плечи. Кто придумал носить жилеты на голое тело? — Я же говорила вам, это мероприятие в рамках стажировки. Наконец наша связка из тел останавливается. Оглядываюсь вокруг себя и понимаю, что это место мне незнакомо. Смею предположить, профессор вывернул нас с медицинской выставки в свободное помещение, отведённое для хранения всевозможной утвари, возможно, оставшейся здесь с прошлых выставок. Окутанные глубокой тишиной, мы смотрим друг на друга, я с презрением, которое не утихло с былых времён, профессор с загадочным недоумением. Его хмурый взгляд проходится по моему лицу, солнечный свет из боковых окон отлично подчёркивает синеющие пятна под глазами, бледнолицесть, следы-напоминания зверского отношения в стенах школы. — Ах да, стажировка. Наслышан, — его огромные руки, крупнее чем у Доктора и даже Билла, прижимаются к моим щекам, а большие пальцы к уголкам глаз. От шока не могу вымолвить и слова. — Знаю я, сколько там взваливают на молодых студентов. Молодых студенток, — его лицо освещается улыбкой, понимаю, он вновь забывается в воспоминаниях. — Я не узнаю тебя, ты выглядишь усталой. Смертельно усталой, — растягивает и водит пальцами по моему пластмассовому лицу. — Руки, профессор, — понимающе сразу отнимает ладони, но жар прикосновения ещё долго горит на щеках. — Вам ли не знать, как я мечтала об этой стажировке. — Но это не оправдывает твой внешний вид... Пропускаю очередную колкость относительно моей внешности мимо ушей, ведь вдруг сквозь багровый туман, сквозь тонны песка и нагромождения мыслей, в муках рождается идея, которой я не могу пренебречь, пусть даже передо мной стоит мистер Цвинге и он последний человек на всем белом свете, с которым мне хотелось бы обсуждать это. Но другого выбора нет. Я решаю аккуратно прозондировать почву по поводу стажировки. Не о том, что знаю я, как звено внутренней системы, а о той видимости, тех слухах, что создаются и гуляют, например, в университете, в преподавательских кругах, среди простых студентов. — Кстати, профессор, давно ли университет сотрудничает с НИЦ «Der andere Art»? Мучительная скованность отступает. Профессор светится от счастья, что я заговорила с ним как в те студенческие времена ровно в три-о-клок в его кабинете, когда он мог болтать без умолку, а я слушать вполуха. Не столь важно, что я спрашиваю, да хоть про его новый костюм, главное — беседа, как возможность восполнить коммуникативные навыки, в которых и он, и я несильны. — Пошёл шестой год. «Der andere Art» — один из основных партнёров, с которым университету выгодно поддерживать сотрудничество. — Почему выгодно? — спрашиваю нетерпеливо. — Рабочие места. Практически всех студентов, успешно прошедших стажировку, центр обеспечивает постоянной занятостью. Из-за этого многие студенты переводятся на заочное обучение, но на самом деле это равнозначно, если бы они бросили учебу. У центра филиалы по всей Европе, многих переводят туда. Руководство института, конечно, не поддерживает такое положение дел, однако на всё можно закрыть глаза ради статистики. Студенты то трудоустроены, чего ещё можно желать. Ключевое слово из всего сказанного профессором Цвинге — «трудоустройство». То бишь получается, НИЦ каким-то образом трудоустраивает агентов, выполнивших свою миссию, и все в институте слепо верят, что вышедшие из-под их крыла студенты заняли свою нишу. Не без помощи школы, естественно. Рассредоточение по Европе, по филиалам. Военным базам в ведении НАТО? Я бы могла получить у профессора контакты прошлых выпусков, скажем так, пошла бы на всё, что он скажет, даже на это готова, но не покажется ли ему моя длинноносость подозрительной. К тому же есть большая вероятность (лично она поднимает во мне страх), что на самом деле в филиалах обучаются или работают мертвые души. Профессор же сказал, грубо говоря, заочники забивают на альма-матер. А если этих заочников и вовсе нет? Если все эти девушки мертвы, проданы, уничтожены? Смутно припоминаю, когда я за чашкой чая пыталась расспросить Доктора о дальнейшей судьбе учениц, он очень резко отреагировал на мои надоедливые расспросы и впредь велел не задавать подобных вопросов. Я за это не отвечаю. А кто тогда отвечает? Гитлер? Или бургомистр Мюллер? — Значит, многим стажировка помогла обрести себя и найти своё место в жизни? Профессор резко переключается в настроении. Он уже не расположен к беседе. Его рот судорожно дёргается, лицо кривится. Он с трудом выговаривает, сжав челюсти: — Если ты думаешь, что я позволю тебе свалить в какую-нибудь Ирландию или Бельгию, ты меня плохо знаешь. С сентября... — он успокаивается, лицо снова расплывается улыбкой, — Я уже всё устроил с деканатом, мне снова дадут четвёртый курс, а это значит я буду вести у тебя фармакологию. Наше расставание было недолгим, но болезненным. Я бы хотел в новом учебном году загладить недоразумения прошлых лет. Поверь, ты лучшая ученица на потоке и я не мог так легко отпустить тебя молоденьким засранцам, купившим степень доктора, чтобы они своими «новаторскими» методами обучения загубили твой талант. Почему же ты оценивал мой талант оценкой «удовлетворительно»? Молчу, собираюсь с мыслями, чтобы закончить этот пустословный разговор, всё что требовалось, я узнала. — Нелепое расставание, — мечтательно изрекает профессор. — Но чтобы наладить контакт, нужно усилие двоих... — Хватит! О каком «контакте» речь? Нас с вами никогда ничего не связывало! — Говори за себя! — повышает голос и цепляет мое запястье. — А это что? Разве не свидетельство нашего контакта? Моя правая рука в сильной, настойчивой хватке профессора взмывает ввысь, взор мужчины прикован к пятнышку от ожога, в этот кульминационный момент мои школьные часы пропускают монотонную мелодию, напоминающую звон разбитого стекла. Удивление — вот что я испытала. Смятение — вот что искривило лицо профессора. — Отпустите меня. Мне нужно идти. Вырываю руку, мельком взглядываю на часы и с ужасом обнаруживаю мигающую иконку нового уведомления. Снова и снова на макушку наваливается непритворный ужас, ведь уведомление значит одно — школа знает, что я облажалась. — Он бесполезен, — с нотками обвинения проговаривает профессор. — Простите, что? — Твой доктор Стайлс, говорю, он бесполезен. Крутишься вокруг него, думаешь, он вылечит твой ожог. Какого блять! — Ожоги нельзя свести с кожи. Вам ли не знать, профессор. В следующую секунду я уже снимаюсь с места, обращаясь в бег раньше, чем команды поступают в мозг. Перед глазами мельтешит толпа. Люди неизменно, будто ничего и не произошло, заинтересованы выставкой, экспонатами. Щелчки затворов летят со всех сторон, журчит речь на разных языках, пишутся репортажи, экспоненты представляют достижения современной медицины. На ходу нажимаю на сенсорные часы и читаю уведомление: Через пятнадцать секунд в уборной для инвалидов. В низу живота скручивается страх, оркестр ударных инструментов в голове не замолкает. Как потерявшийся зверёк, кружусь в обществе людей, не чувствуя себя единицей этого общества. Секунды неумолимо обращаются в целую минуту. Пятнадцать ударов уже отгремело, я по-прежнему как иностранец, впервые попавший за границу, боюсь заговорить с людьми, боюсь сказать что-то не то, боюсь быть отвергнутой. А мне всего лишь нужно узнать, где здесь, черт возьми, туалет. На 180 секунде врываюсь в единственную уборную для инвалидов в правом секторе Messe Berlin. Продрогшая и запыхавшаяся, натыкаюсь взглядом на кулак, вонзающийся в жалких миллиметрах от моей головы, когда поскользнувшись на плитке, я успеваю увернуться. Тяжёлая дверь с грохотом затворяется от мощности удара того, кто хотел ударить меня или поскорее закрыть дверь. Невероятная сила поднимает и придавливает мое тело к холодной плитке. В затуманенном взгляде дрожит силуэт Доктора, его сильными руками моя спина, хрястнувшись о стену, прилипает к ней. Я не скатываюсь вниз только от того, что он крепко держит меня, расправив плечи настолько, что от непривычки что-то хрустит в области лопаток. Передо мной кипит холодная ярость в лице Доктора Гарри Стайлса, я моментально смекаю и застываю. Причиной его ярости являюсь я, подведшая его в важной миссии. Не по своей вине, хочу заскулить, глядя ему в глаза, но сухие губы непослушно дрожат, в слипшихся уголках рта растекается страх, а язык будто спотыкается о пыльную дорожку. — Мы позже об этом поговорим, — угрожающе огрызается, взваливая отяжелевший от гнева взгляд на меня. Не в силах терпеть эту пытку, опускаю свой взор ниже, захватывая уголком глаза светлое поло, облепившее атлетичное тело Доктора Гарри, брюки, свисающие с пояса недопустимо ниже, чем было в зале выставки, и наконец бессильный взгляд ложится на пол, где в дальнем углу просторной уборной для инвалидов сгружены в неестественную позу ноги в чёрных ботинках. Даже в нынешнем плачевном состоянии без труда узнаю террориста, тело которого от колен и выше наспех накрыто плотным чёрным пакетом. — Вы это сделали? — мой блуждающий взгляд ловит Доктор, отходит на шаг и награждает меня горделиво-высокомерным видом, будто я должна тут же целовать его ноги, мол, он спас мир, хотя сделать это должна была я, ах, ещё и осыпать его благодарностями, как конфетти. — Как вы смогли? За минуту?! Безразлично запускает пятерню в волосы, смахивая влажные кудри. Не говорит ни слова, предоставляя мне возможность насладиться результатом его высококлассной работы. Зацепляет большими пальцами петельки брюк, подтягивая те выше, и произносит насмешливо-глумливым голосом, сверля меня сверкающими изумрудами глаз: — Я — мужчина. А способы, доступные мужчинам, не доступны вам, женщинам. И сегодня ты, так между словом, доказала, за каким полом числится преимущество. — Сексистские комментарии — это меньшее, что я хочу сейчас слышать. Не трогаюсь с места, как менее заметно пытаюсь ссутулить спину и растрясти руки, затёкшие от слишком продолжительного контакта со стеной. А ещё этот труп и пронёсшийся в миллиметре от моего виска кулак — всё это выбивает воздух из легких и пускает адреналин в кровь. Открытый на несильный напор водопроводный кран ежесекундно выплакивает по одной капельке. Если сложить их все, получится поток холодной воды, за которую в этот момент я бы отдала всё. — Это не сексизм, Эмелин, а правда жизни. Мужчины и женщины владеют разными приемами по уничтожению, в данный момент, таких вот шелудивых псов нашего общества, — небрежно кивает в сторону неудачника-террориста. Но постойте, даже если не вдаваться в подробности методов Доктора, даже для меня, дилетанта в профессии киллера, отрезок, за который мужчина успел опередить меня в толпе зевак и поклонников Герра Мюллера, каким-то сверх образом «завлечь» террориста в свои силки и притащить его сюда, против воли, естественно, кажется слишком коротким, неосуществимым. — Что вы с ним сделали? — всё ещё смакую последствия потрясения, кажется, сотого за сегодняшний день. — Вы же не обладаете сверхзвуковыми способностями?! Смеётся, на щеках выпадают ямочки, и отступает вправо, чтобы я, глупышка, узрела и желательно законспектировала в памяти следы убийства, которые обычно убирают, а он их целенаправленно оставил для меня. — Если я раскрою тебе все детали, моё оружие потеряет статус «секретно». Делаю несколько неторопливых шагов в направлении длинного ряда раковин, где на кристально белой столешнице бесстыдно умостился набор медсестры или смертоносное оружие профессионального убийцы. Пустой одноразовый шприц на два миллилитра и такая же пустая ампула. «Орудия» Доктора аккуратно лежали на чистой салфетке, а рядом стояла прозрачная коробочка, в которой видимо и содержался этот набор. Из-под раковины выглядывал расстёгнутый портфель, потерявший свой безобидный вид. Испуганные глаза натыкаются на Доктора, с самодовольным видом подпирающего столешницу. — Как видишь, у каждого убийцы свой почерк. Обреченно мотаю головой. Рано мне становиться убийцей и выбирать своё оружие. Рано мне смотреть на всё это и, более того, пачкать руки в чужой крови. Не для того я поступала в медицинский, чтобы калечить людей, а не лечить их. В профессии Доктора Гарри все понятия подменяются, владелец белого халата борется не за жизнь, а за смерть. — Я создал своё оружие. Даже в лаборатории Портон-Дауна не смогут определить химическую формулу моего препарата, — рассказывая безэмоциональным голосом, одновременно складывает шприц и ампулу в контейнер. — Как думаешь, куда вводится? Молчу, ведь сил что-то произнести нет. — В плечо, — победно улыбается. — Действует как вакцина, не один патологоанатом при аутопсии не догадается, чем и как была убита жертва. След от шприца практически незаметен, а препарат обладает одним характерным свойством — он не выводится из организма. При проникновении в тело раствор не вступает в контакт с органами человека, а действует непосредственно в клетке. Я же говорил, как вакцина... Застегнув портфель, отбрасывает тот в сторону, и потом открывает кран с холодной водой. Подставляет лодочку из рук под сильный напор и подносит стекающую из ладоней воду к лицу, ударяя ей себя громким шлепком. Капли летят во все стороны, с носа и губ сходят остатки влаги. Вторым таким же движением он омывает себе волосы, заглаживая кудри в крупные волны. Выполнив эту процедуру, за которой я следила с открытым ртом, переводит взгляд на меня. Удерживает несколько секунд, а потом тянется за бумажным полотенцем. — Ещё раз повторю, препарат проникает в клетку, вызывая необратимый процесс самоуничтожения. Говоря совсем уж проще, клетки начинают сжирать друг друга, — вытирает лицо точечными, мелкими движениями, будто смывает театральный грим. — Этот процесс неминуемо ведёт к смерти, которая наступает в течение двух минут. Если тебе повезёт и тебя не выгонят из школы, мы доведём созданный мною состав до совершенства, чтобы паралич наступал уже после двадцати секунд после введения. ... я усовершенствую твоё же оружие, чтобы ты убил им меня... — Вопросы есть? С шумом втягиваю воздух сквозь зубы, которого чертовски не хватает. Мысли в голове кружатся, будто на бешеной карусели. Весь этот день кажется постановочной чередой препонов, испытывающих меня на прочность. Профессор Цвинге. Мёртвый террорист, спасибо, хоть тело накрыли. Доктор, посвящающий меня в тонкости своей профессии. То, что он способен инъекцией убить человека, мы уже знаем. Но сделать это за такой короткий срок! Минуту держалась ватная тишина, Доктор терпеливо не сводил с меня глаз, ожидая хоть толику реакции. Однако я, как человек, чуть-чуть разбирающийся в компьютерах, осознала, что перегрузка может случиться и у человеческих особей. Как же мне было плохо. И как же я хотела попросить Доктора, чтобы он отвёз меня в школу, но прежде повторил водную процедуру, но уже на мне. Из моей груди вырвался непроизвольный тяжкий вздох и я спросила первое, что пришло в голову: — Как вы избавитесь от тела? Доктор, усмехнувшись, фыркнул и брезгливо окинул взглядом чёрный холмик. — Я этим не занимаюсь. Для этого создана специальная группа людей, они выполняют чёрную работу, их называют могильщиками. Мы не знаем, как они выглядят, зато они знают, как выглядим мы. Выполняя свою часть работы, мы уходим, а потом появляются они и наносят последние штрихи. Мне нечего было ответить, ведь я не собиралась повторять сегодняшний опыт в будущем. Зачем мне запоминать всё это? — Надеюсь, ты не против, если мы не станем задерживаться на выставке. Сверяется с часами, а я вовсе потеряла ощущение времени. Поднимает портфель и мягким пружинистым шагом двигается к тяжёлой двери. Наводнившая меня оторопелость не даёт сдвинуться с места. Стеклянным взором осматриваю помеченную влагой столешницу, кран, по-прежнему плачущий, видимо, какая-то проблема в сантехнике. Рациональной частью сознания понимаю, что нужно послать всё к чертовой матери и подбежать к желанному источнику воды. Я не пила с завтрака. Но в сценарий вмешивается что-то такое, что я не могу распознать. Действует как «вакцина» Доктора. Не могу пошевелить и пальцем. Мои клетки решили полакомиться друг другом? — Эмелин, давай быстрее. Нам вообще-то не положено здесь находиться. Почему-то не ждёт, очевидно, понимает, и как доктор помогает своему пациенту выбраться из уборной для инвалидов. Я и вела себя как беспомощный инвалид. Но что поделать, не каждый день ты видишь современную казнь без суда и следствия. На обратном пути до парковки мы всю дорогу молчали. Я шла впереди и даже не пыталась заговорить с Доктором. Мне хотелось лишь одного — поскорее забраться в окутанный прохладным воздухом салон автомобиля и умчаться отсюда прочь. Я уже признавалась, что за свою жизнь не раз и не два визуализировала себя в праздничной атмосфере всемирной выставки, которую транслируют по всем центральным каналам, но никак в качестве человека, выполняющего санирующую функцию, избавляя общество от паразитов. Городские улицы, залитые расплавленным солнцем, плавились от жары. Если бы не мои лоферы на высокой подошве, я бы запросто обожгла ступни, а пока витамином D насыщалась моя кожа. Не исключено, к вечеру я могу покрыться красными поцелуями солнца. Сердце билось медленно и тяжело, а каждый шаг звонко отдавался гулом в ушах. Внутренним чутьем я осознавала, что мой организм срочно требует воды, в противном случае велика вероятность, что я вновь впаду в то состояние, которое Доктор нарек обезвоживанием. Автомобиль Доктора Гарри жарился под лучами солнца, а сзади мне в спину ударил голос мужчины, неизменно смешливый, холодный и далёкий. — Кстати, хотел спросить: что с лицом того мужчины? Резкая остановка в десяти шагах от пассажирской двери, делаю крутой оборот на пятке и встречаюсь взглядом с изумрудными глазами Доктора, поддёрнутыми загадочным туманом. Судя по всему, он выгадывал момент, чтобы огорошить меня этим вопросом. Знает, шельма, как подкрасться незаметно. — Какого мужчины? — строю из себя дурочку, будто знать не знаю, о ком он ведёт речь. — Твоего профессора, — уточняет, делая шаг навстречу. — Так что у него с лицом? Я замолкаю от вихря воспоминаний, транслирующих два наших столкновения на выставке. Болезнь профессора не чуть не отступила, она зреет, и результат, в который выльется его растущая одержимость, смоет меня волной цунами. С моей-то везучестью в этом можно не сомневаться. Если меня, конечно, не защитят стены школы. Думается, стажировка для мистера Цвинге не проблема. И судя по университетскому опыту общения с мужчиной, его никогда не приходится просить дважды. — А что сейчас с твоим лицом? — требует ответа, делая ещё один шаг вперёд. — Что не так с моим лицом? — закрываю глаза, на внутренней поверхности век отсвечивает розовый свет, на котором прыгают мигающие звёзды. Жаркооо... В такой ситуации трудно следить за мимикой. Губы неконтролируемо искривляются в кислой гримасе отвращения. — Ты скажи мне. Доктор как хищник, который притягивается на запах крови, невидимыми когтями вцепляется мне в глотку, нутром чувствуя мое смятение, неожиданный вирус, парализовавший конечности и исказивший лицо. Ещё один плавный шаг с носка на пятку. Бровь Доктора ползёт вверх, как тогда на балконе, кривая усмешка змеится на устах, не имеющих ничего общего с губами херувима. Его вопрошающий взгляд заглядывает за кулисы твоего внутреннего мира, без спроса и разрешения, заставляет отшатнуться и нацепить защитную броню из кольчуги слов. — Всё, что связано с моей жизнью вне школы, вас не касается, — проговариваю резко, сцепив до боли зубы. — Ты так думаешь? — слышу усмешку, но не имею никакого желания лицезреть безжалостный, ненасытный вид Доктора и посему устремляюсь к машине. Но жаждущие мяса хищники так просто не отпускают испуганных жертв. Тяжёлая рука шарахает меня по плечу, рядом возникает Доктор, а в ухо ударяет его горячее дыхание, когда мы уже вместе приближаемся к машине: — У тебя, как и у другой ученицы школы, не может быть тайн и секретов. Нам известно всё, вплоть до того когда и с кем ты лишилась невинности, — пытаюсь вырваться, но тщетно. — Настоящий, я бы сказал, эталонный агент, коим ты пока не являешься, не оставляет за собой следов, — звенящая напряжением пауза, и лишь его нетерпеливое дыхание, щекочущее ушную раковину. — Тем более на видных местах. Заключает Доктор Стайлс, а я как ошпаренная отпрыгиваю от него и вваливаюсь в машину, слава Богу, он успел её разблокировать. Ни капли не верю его словам. Чистой воды блеф в профессиональном исполнении. В тисках тишины я забываюсь за созерцанием прекрасного ландшафта, раскинувшегося по обе стороны дороги. Зелень летних полей. Сочность июньской травы на фоне ярко-голубого неба. На переднем плане проносятся автомобили. Горожане, обитатели пригородов или гости города едут по своим делам, кто куда, не сбавляя ход. Пытаются выиграть фору у жизни, за один миг наложить руки на несколько дел. Казалось бы, на воле всякий должен быть счастлив, но сегодняшний день доказал обратное. Как бы со мной не обращались в школе, я приноровилась, пристроилась к этой невзрачной коробке из четырёх стен. И как бы я не старалась вырваться из насильного плена, к этому я пока не готова. — Странно, что находясь со мной в машине, ты постоянно молчишь, — гнетущие мысли прерываются обыденным тоном Доктора Стайлса, намеревающегося дать решительный отпор моему затянувшемуся молчанию. — Расскажешь, как тебе первый день в качестве бойца невидимого фронта? — вопрошает, остро впившись взглядом в дорогу. Привалившись к спинке кресла, неодобрительно отвечаю, не награждая мужчину подробным изложением своих впечатлений: — Как всегда много вопросов. Губы Доктора морщатся в улыбке в ответ на мой обвиняющий взгляд. Стайлс выпускает смешок и проговаривает: — Пора бы запомнить, в этом деле я тебе не помощник. Да, конечно, он ни за что не отвечает, а в школу его пристроили, как и всех учениц, против воли. Не может быть и речи — он попал туда случайно, и все шесть лет изводит себя неизвестностью. Чепуха! Его привязчивые вопросы имеют одну цель — вывести меня из зоны комфорта, ну, и показать, кто тут главный, кто из нас двоих владеет информацией. Владеет словом. А вообще, зачем спрашивать, если ты не собираешься отвечать? — Считаю, я имею право знать, с какой целью из меня хотят сделать спецагента, если я не давала на то согласия. Другой разговор, когда я поступила бы в школу. По собственному желанию, пройдя курсы самоподготовки, имея базовые навыки. Даже я знаю, что школ для подготовки спецагентов не так много, но они существуют, и наверняка было бы разумнее вербовать тех людей, которые спят и видят, как они спасают мир, а не пудрить мозги наивным студенткам. Вырывать нас из жизни и... Было не сорвалось с языка «превращать наше существование из очного в заочное». Видится мне, меня ждут две дороги. Стать террористом-смертником или провести последние двадцать секунд жизни, пригвозжденной клеммами к смотровому столу Доктора. Говорю бесстрастно, будто зачитываю свою предвыборную кампанию. Хотя аналогию можно провести — я выступаю от имени всех учениц. Такое уж бремя я взвалила на свои плечи — выражать мнение большинства, хотя я сама нахожусь на невыгодной позиции меньшинства. — Сколько раз я уговаривал руководство исключить из программы пропитанные фальшью голливудские фильмы про тайные школы, якобы готовящие спецагентов, про зверскую систему естественного отбора и всякую подобную лабуду. В жизни ситуация идёт вразрез тому, что пачками штампуют киностудии Калифорнии. — Так расскажите мне, с чего начинается процесс и чем всё закончится. Кто инициатор всего этого безумства? — молю его сообщить хоть что-то, что может стать первым словом в написании плана по разобщению системы. Доктор молчит, его лоб собирается в складки. Хмурый взгляд под сведёнными бровями прибит к ленте дороги. — Существует система, — осторожно начинаю, ожидая, что он поддержит. — Это больше, чем система, — изрекает невозмутимым, спокойным голосом, что не соответствует натянутым мышцам шеи и рук. Нервное состояние угадывается во всех его чертах. — Целый комбинат, если хочешь. Наша школа — распределительное звено в масштабном засекреченном процессе. И таких заведений, поверь, гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Они дислоцированы по пяти континентам. А будущие агенты, то есть все ученицы, — готовый продукт налаженного до миллисекунды производства. Ну, само собой, мы всего лишь продукт, брак, выплёвываемый с конвейерной ленты. — В таком случае, ваш комбинат, как вы выразились, не научился рациональному использованию ресурсов. Понятия не имею, кто всё это спонсирует, но этот кто-то явно прогадал в выборе экономической стратегии. Вы и те, кто за вами стоит, считаете целесообразным обучать с нуля созревших девушек, переиначивать их жизненные ориентиры, кроить под себя, вместо того, чтобы привлечь, например, вооружённые силы, рано ушедших из спорта спортсменов или другие категории лиц, которые имеют хоть какой-то багаж. Чтобы обучить нас, нужно время. И то не факт, что по окончании обучения, готовый продукт удовлетворит разработчика. Я вот, например... — Система вербовки никогда не ошибается. Перестань прибедняться, даже от таких, как ты, может быть польза. Каких таких? Везучих, будто мое существо соткано из четырёхлистных клеверов. — Допустим, я вам поверила, — мой взгляд остаётся прикованным к розовому пятнышку на правом запястье, как к свидетельству моего контакта с химическими реактивами и памяти о тех днях, когда жизнь моя текла в размеренном русле студенческих дней. — Тогда объясните, зачем меня, человека обучающегося на медицинском направлении, учить обезвреживать террористов. Почему бы не провести экскурсию в Портон-Дауне, который вы упомянули ранее, или в другой химической лаборатории, о которой знают лишь единицы. Да хоть побывать на испытании биологического оружия... Моё немое требование расшевелило Доктора, разговор его завлёк, он сполз в кресле, оставляя одну руку на руле, а второй теребил нижнюю губу, будто что-то обдумывая. Впервые в жизни уделил внимание тому, что изрекла женщина. — Чтобы обезвредить террориста нужна хирургическая точность, — ставит акцент на слове «хирургическая». — Знаешь, в любом деле случаются промашки. Особенно у новичков, мало ли, какой появится раздражающий фактор. Начинающий хирург тоже не с первого раза успешно проводит операцию на открытом сердце. Любое дело шлифуется с помощью практики. Я несогласно фыркаю: — Я не собираюсь шлифовать приобретённый сегодня навык. — Кто знает, — пожимает плечами, — на какую миссию тебя распределят в следующий раз. А навык по обезвреживанию террористов — это база, любой спецагент тебе об этом скажет, — бросает быстрый взгляд на наручные часы и оглядывается по сторонам. — Подводя итог всему сказанному, отмечу, все те выводы, которые ты могла сделать за месяц пребывания в школе, всё то, о чём ты размышляла в своей светлой головке, строя догадки, лишь вершина огромного айсберга. Всему своё время. А сейчас советую не забивать голову всякой ерундой, а лучше подкрепиться. Мужчина вдавил педаль газа, нарушая правила, обогнал несколько автомобилей и, круто выворачивая руль, съехал по ответвляющейся от главного шоссе дороге, следуя указателю «Автозаправка». Заняв место на парковке, он властно продиктовал мне: — Я быстро. Нацепил очки и быстро смахнул со лба слишком подвижные кудри. Выпрыгнул из джипа, не забыв нажать на кнопку блокировки всех четырёх дверей. Удостоверившись в моей покорности, упругим шагом направился к магазинчику на заправке. Солнце дышало ему в затылок, а я с перерывами глотала воздух, будто из меня выбили весь дух и это отнюдь не от того, что все окна были закрыты, а кондиционер выключен. Нет, я не собираюсь удрать из машины, выбив стекло, я сделаю кое-что намного безумнее. Проводив взглядом фигуру Доктора, заворачивающего за угол, я, недолго думая, начала шарить по боксу между передними сиденьями, куда ранее, откинув подлокотник, Доктор Стайлс убрал сотовый телефон. Пальцы судорожно цеплялись за гладкую кожу цвета карамели в попытке нащупать кнопку или ещё что-то, чем напичкали эти дорогущие автомобили. Рвано дыша, я пыхтела как сломанный трактор, кожа покрывалась десятым слоем липкого пота, застилающего и глаза, и веки. Через минуты мучений, с бушующим от адреналина сердцебиением, я сложила головоломку и вытащила из бокса телефон Доктора. Без пароля и блокировки, что никаким образом меня не удивило, ведь мандражирующие пальцы уже набирали первые цифры телефонного номера. И в этом самый момент за моей спиной кто-то постучал в окно костяшками пальцев. Один единственный удар, будто молоточком по колену на приёме у хирурга. И повела я себя точно также: вскрикнула, нога непроизвольно дёрнулась, а руки расцепили телефон, ударяющийся о мягкое кресло. Медленно поворачивая в миг налившуюся свинцом шею, я встречаюсь взглядом с Доктором. Без слов он открывает дверь автомобиля (он успел разблокировать машину, а я даже не расслышала характерного щелчка). Его красное лицо коробится от ярости, ползёт и дёргается, как полевой уж, а челюсти каменеют. На всем этом каменном изваянии темнеют, точно чёрные дыры, мутные глаза, вгрызающиеся мёртвой хваткой в мои испуганные. Звон стекла, разбивающегося о накалённый асфальт, разрезает напряжённый воздух. Из рук Доктора следом пикируют серебристые, точно праздничные упаковки, обертки от... Hexen-Kerze. Он купил нам мороженое. Пломбир стекает с его пальцев, тает на обожженной земле, как и улыбка, сбегающая с моих губ. Ещё минуту назад я была счастлива предоставившейся возможности, а сейчас... Дверь врезается в корпус автомобиля, закрываясь. Стайлс за секунду облетает машину и распахивает водительскую дверь. Тяжёлый взгляд мужчины отбрасывает меня назад, я впечатываюсь в стекло и дверь, оставляя на кресле стыдливые влажные следы своей нервозности. В пересохшем горле не рождаются слова. Хочу что-то сказать в своё оправдание, но натыкаюсь на страх, что мой язык вывалится или того хуже я им подавлюсь. — Ничего не трогай! — рычит как зверь, от гневной встряски у него не с первого раза получается забраться в машину. Страх повторить участь треснувшегося об асфальт мороженого поднимается всё выше и выше, проталкиваясь чрез пустой желудок комом к горлу, и я кричу, выставляя вперёд одну руку, а второй заслоняя лицо. — Пожалуйста, не делайте мне больно! Не дышу и не двигаюсь, следя за Доктором, смущённо моргающим и курсирующим озадаченным взглядом по моей защитной позе. Думаете, для него так сложно поломать мне руки?.. Но он молчит, также тяжело дыша, как и я, выпускает воздух через нос, успокаивается. Демонический взгляд тухнет, маска беспристрастности вновь сливается с лицом. Тем временем я беру слово и лепечу как вялая мямля, оправдывающаяся перед грозным родителем, сулящим наказание: — Я не собиралась убежать. Клянусь! — упорный взгляд Доктора свербит пространство над моим лбом. — Бабушка! — резко выпаливаю, ошарашивая мужчину. — Я давно не звонила бабуле, потому решила... От бессилия опускаю взгляд вниз. Не надеюсь, что он поверит мне, но рассчитываю, что мы спокойно доедем до школы, а там будь что будет. Воздух в салоне автомобиля дышит злобой. Я с мучительным усилием втягиваю воздух и дышу через рот. Кажется, от нервного потрясения кружится голова и возникает противное ощущение дезориентации. По этим причинам следующие слова Доктора кажутся мне уловкой воображения, игрой разума, миражом в беспросветной пустыне. Если бы не его протянутая рука. — Этот телефон прослушивается, — что-то зашуршало. — Можешь воспользоваться моим личным телефоном. В мою дрожащую руку Доктор вкладывает телефон, о существовании которого я не знала. Дура, а если бы я успела позвонить. Бурчу «спасибо» и разворачиваюсь к окну. Пока я набираю номер, мужчина трогается со стоянки. Остроугольные осколки стекла и серебристый саван в лужице ванильного мороженого переливаются на солнце. Бабушка берет трубку после долгих четырёх гудков, я было испугалась, что вся затея не окупит всех затраченных нервов, но всё-таки салон заполнил, наводнил её громкий глуховатый голос. Твою мать, Доктор выставил громкость, как восьмидесятилетний старикан, теперь ему даже не придётся прислушиваться, чтобы разобрать наш разговор. — Алло! Алло? Кто это? Говорите. Сумев совладать с нервами, я затараторила. Лимит его щедрости ведь не резиновый. — Бабуля, это я. — Ляля? — голос старушки задрожал, на моих ресницах нависли слёзы. — Да. — Почему у меня не высветился твой номер? — Бабуль, мой телефон сломался и я одолжила у подружки. Слева послышался сдавленный смешок. — У меня не так много времени... — Ты не можешь выделить пять минут в день, чтобы справиться о здоровье родной бабушки?! Закатываю глаза, одна из причин моих ухудшающихся отношений с бабушкой сидит рядом со мной. — Стажировка отнимает много времени, — бабушка вздыхает. — Лучше расскажи, как ты? Как здоровье? Давление не скачет? — Лучше всех! Помру и не узнаешь. — Бабуль, ну я же серьезно. — Подожди-ка, дай сделаю погромче телевизор. Всегда забываю на каком канале Gesundheit TV. Вчера Мирта показывала, как вставать на мостик. В свои-то шестьдесят! Я восприняла это как вызов. Ох, боюсь, мой ревматолог не будет доволен. — Что?! Ты вставала на мостик? — А ещё... Кажется, твоя старушка влюбилась. Его зовут Майк, он мой новый сосед. Представляешь, американец да в наших краях, в свои годы играл в баскетбол. Выше меня на две головы и младше на пятнадцать лет, но это же не беда. Да? Предлагал съездить на Аммерзее в выходные... — Бабуль, я так за тебя рада. Ты только не сильно напрягайся в жару. Всё равно знаю, что не послушается. Пенсионерские годы бабушки насыщенней чем мои молодые, студенческие. — Не буду, котёнок. Пока идёт реклама, расскажи про стажировку. Эм, чтобы придумать на этот раз? — Занятия отнимают много времени... Но разве бабушек интересует образовательный процесс. Точно не мою. — Как вас там кормят? И вновь гремит смешок. Не обращаю внимания, и, желая поскорее закрыть эту тему, лаконично произношу: — Нормально. — Ляля, бабушка тебя спрашивает, чем вас там кормят? Он уже не смеётся, а хохочет во весь голос. — Не волнуйся, с голоду не помрем, — цежу сквозь зубы. — На жареную картошечку поменьше налегай, а то я тебя знаю. — Хорошо, не буду. Честно, я начинаю жалеть, что ввязалась в это. — Ты ещё здесь? — хрипит бабушка. — Да-да. — Спросить хотела, ты уже нашла кого-то? Ну куда же без этого. — Кого ты имеешь в виду? — Как кого? Отца моих будущих правнучков. И какой черт меня дёрнул посмотреть на Доктора в этот момент, зелёные глаза которого полыхнули. А щеки мои зарделись. — Это же стажировка, бабуль... — И что? Неужели там нет какого-нибудь умного баварца Ганса? — У нас женский коллектив, — собираюсь попрощаться, чтобы не выслушивать полный список наставлений от бабушки, но та перебивает. — Тебе родители звонят? Мы обе прекрасно знаем ответ. — Нет... — Так я и знала! Ох, и задам я твоей матери трепку. Сегодня же позову Майка и попрошу наладить Skype. Сто лет туда не могу зайти. — Бабуль, мне нужно идти. Давай, я тебе потом позвоню. Люблю, скучаю, целую. — Подумай всё-таки о Га... Я отключила телефон и передала тот Доктору, не забыв сказать «спасибо», мужчина в ответ кивнул, ничего не комментируя или отчитывая меня за произошедшее ранее. После непростого разговора с бабушкой, я позволила себе расслабиться и, спустившись в кресле, медленно и ровно выдохнула. Теперь я спокойна, что с бабушкой всё в порядке; даже не смотря на то, что она наговорила много лишнего и эти подробности услышал тот, кто не должен был это слушать, я не жалею о сумасшедшем поступке. Лицо Доктора оставалось бесстрастным, когда я снова перевела на него взор. Утратившие яркую краску губы застыли в плотной линии, солнце высвечивало тонкие пальцы, нервно постукивающие по рулю. Вот и подходит к концу сегодняшнее «приключение». Подводя черту, можно сделать несколько выводов, один из них так и напрашивается, вертясь на языке... — Тяжело, наверное, врать родным? — и это не тот вывод, о котором я думала всю дорогу. Голос Доктора сквозил глумлением, рот привычно растянулся коварной улыбкой. Настал новый тест на выносливость. Глядя на него, меня захлестнула сильнейшая волна ненависти и безумия. Я ненавидела все и всех, людей, свою жизнь и школу, обрекшую меня на вечные страдания. По чьей милости мне приходится лгать собственной бабушке, выкручиваться как картежный плут? Он смеет спрашивать меня! — Будто бы у меня есть выбор! — проговорила я, стиснув зубы, а потом добавила: — Может, научите меня, как врать и при этом не чувствовать себя последней мерзавкой. Вам-то наверняка не первый год приходится лгать своей семье, родственникам. Подкиньте мне совет. — Не забывай с кем ты разговариваешь! — пригрозил Доктор, смерив меня холодным взглядом. Но я не отступила. Злость моя была не напускная — настоящая, настоящими были также и боль, и угрызения совести. — Да ладно! Ваши родные не знают чем вы занимаетесь, как убиваете людей, создаёте яды?.. — За-мол-чи! — бросил он сквозь зубы. Неприятно слышать правду — я знаю. А ещё неприятнее бередить раны других, давить на больные точки. Думает, только ему можно пристыжать меня, глумиться, смеяться... — А у вас вообще есть семья, если на то пошло? Видеть отразившиеся на его лице злость, гнев и отчаяние было тяжело, но я выдерживала эту долгую паузу, пока натянутый Доктор, будто в его позвоночник был вставлен металлический стержень, искал достойный ответ. И он нашёл его. Одной лишь фразой растоптал мою смелость, прыть, умерил пыл и вернул с небес на землю — в нашем обществе из двух человек по-прежнему правят мужчины. — Лучше быть одиночкой, чем одиноким в полной семье. Если раньше я сомневалась, то теперь убедилась, что школе действительно известно всё. Отношения с близкими — болезненная тема для многих, и я не исключение. К своим двадцати с лишним годам я поняла одну вещь — у меня не сложилось близких доверительных отношений с родителями. Я их не обвиняю, а принимаю факт нашей чуждости как данность. Прозвучит банально, с детства они работали как проклятые, обеспечивая меня всем лучшим, а ребёнку прежде всего нужна любовь. Её то мне и не додали. Об этом знает бабушка, ругающая мою мать. Но где Германия, а где Штаты. Обвинения и укоризны тонут в волнах Атлантического океана. Мама считает, что я поступила в университет, повзрослела, остепенилась... В моем-то возрасте иметь Ганса и маленьких Гензель и Гретель, а не шляться с личностями в белых халат по туалетам для инвалидов... Все наши секреты они будут использовать против нас. ... Каждый шаг до здания школы, вымазанного солнечным светом, давался тяжело. Солнце стояло высоко, температура перепрыгнула отметку в тридцать градусов. Горячий воздух лизал подъездную дорожку. Доктор Стайлс мчался спереди, я тащилась поодаль, предвкушая момент, когда заберусь под холодный душ, а после с удовольствием съем огромную порцию на обед. Доктор первым запрыгнул на ступеньки у входа в школу. Местечко под навесом, создающее тень, обволокла тьма и сквозь эту тьму попыхивал розовый кончик сигареты. Я ожидала увидеть кого угодно, но только не Моритца. — О, кого мы видим! — забасил он, когда Доктор остановился для рукопожатия. — Наши птенчики вернулись с пленэра. Сигарета раскачивалась и прыгала в губах блондина, встречающего меня холодным, скользким взглядом. Выдувая кольца дыма, он ждал моего приближения, но я не буду тешить его эго и пройду мимо. — Я к себе, — обратилась я к Доктору, толкая тяжёлую дверь. — Подожди, останься, — проговорил он уверенным голосом и сделал жест рукой, чтобы я подошла ближе. Я замешкалась. Что он вздумал? — Эмелин, подойди к нам. От нетерпеливого голоса мужчины меня пробил пот. Делая неуверенные шаги, я смотрела только в глаза Доктора, с сочувствием глядящего в ответ. Моритц затягивался сигаретой, широко расставив ноги, и чесал себя по животу. Мерцание глаз Доктора в сумеречном свете тени придавало мне уверенности. — Смелее. Мы сейчас во всем разберёмся. Последняя фраза предназначалась блондину. Я подчинилась и робко зашла за плечо Доктора. Тот, недовольный, обхватил мое запястье и непреклонным взглядом велел не прятаться перед врагами, а смотреть им в глаза. Пыль, осевшая на кожу, превратилась в грязь... You are lonely but you are not aloneEp. 16 «Операция на открытом воздухе»
9 марта 2021 г. в 23:00