No one is ever satisfied where he is.
Я опять опаздывала. Надтреснутый трезвон университетского звонка оповещал о наступлении трёх часов дня, у большинства студентов оканчивались пары, большинство студентов отправлялись по домам. У меня же ровно в три была назначена традиционная, приблизившаяся к крайнему идиотизму, встреча с преподавателем. Он знал, что последняя лекция оканчивается ровно в три, но тем не менее именно в это же время он неумолимо ждал меня в своём кабинете. Ватага студентов кинулась бегом из кабинетов университета, у каждого из них были заранее спланированы идеи по проведению досуга. Одногруппники настойчиво упрашивали меня присоединиться к ним и сразу же после универа потусить в баре — я отказывалась. В ход шла проверенная временем отговорка — мне нужно в библиотеку, упорствовала я и никто, поверьте мне, не спешил проверять, так ли оно на самом деле. Я знала, что многие одногруппники усмехались надо мной, а некоторые показывали в спину неприличные жесты. Стрелка минула отметку пять минут четвёртого, а я всё ещё карабкалась по многочисленным университетским лестницам. Как будто после занятий у меня нет своих дел! Как будто меня вызывают на приём к самой королеве Соединённого королевства, и для меня это непозволительная роскошь заявиться на десять минут позже! Я чертыхалась, скрепя зубами от злости. Однако мой преподаватель скорее годился на роль короля, у него даже титул был подстать его королевской персоне. Тайни Бен.Таким недвусмысленным именем студенты нарекли преподавателя. Истоки этого прозвища для меня остаются тайной, я, как и многие другие, не спешила заглядывать в штаны преподавателя, вооружившись линейкой для измерений. Кляйн там или гросс — меня никак не колышело. Так же отлично, как и периодическую таблицу Менделеева, я знала только одно — ожидающий моего прибытия профессор находился в крайне тёплых, трепетных отношениях со временем. Педантичный, пунктуальный немец до мозга костей и кутикулы на ногтях, он бессменно носил часы на обоих запястьях, а третьи хранил во внутреннем кармане пиджака. Этот костюм он не менял, если мне не изменяет память, все годы моего обучения в университете, а то и дольше, если судить по университетской хронике. Думалось мне, в бытность свою мужчина настолько раскошелил время, что теперь каждая секунда была для него эквивалентна слитку золота. А золото, как известно, не прекращает падать в цене. Он был чудаком. Студенты относились к нему с почтительным недоверием и скрытой боязнью, хотя на вид воплощение немецкого Герра выглядел безобидно. С без устали колотящимся сердцем и затуманенным взором я достигла его кабинета. Многие могли подумать, что мои ежедневные визиты к этому преподавателю явственно свидетельствовали, что я ходила в его фаворитках, но стабильная оценка «удовлетворительно» по фармакологии, которую преподавал мистер Цвинге, доказывала обратное. В смутной тревоге я отворила дверь, зная, что меня по обыкновению встретит густой запах сигарет и кофе, он будет один, ведь это время, хотя и не вписано в расписание профессора, было выкроено для меня лично. Для нашей с ним тайной встречи. Передвигаясь по скрипучим половицам от двери к его рабочему столу, я инстинктивно туплю взор. Каждый раз я ожидаю увидеть под ногами дорогую ковровую дорожку, как в правительственных кабинетах высоких начальников, полагаю, она пришлась бы кстати к этому месту. Ощущение уплотнённой от тяжёлых башмаков ворсистости рисуется мне так ярко и красочно, что я представляю, как ступаю босыми ногами по ковровому покрытию к его пьедесталу, который он сам же воздвигнул. Восприятие внешнего мира притупляется, реальность замыкается на фигуре мистера Цвинге у подоконника. Мужчина плечист, статен, невозмутим. Зачёсанные на лысеющем черепе три волосинки, ветвистые морщинки, расходящиеся от уголков тоскливых карих глаз, срезанный подбородок и сжатые губы. В одной руке дымится сигарета (я подавляю щекотливое жжение в горле), во второй замерла чашка с недопитым кофе. Останавливаюсь. Пытаюсь владеть лицом, силюсь заглушить беспредметное волнение, предзнаменование чего-то экстраординарного в нашей встрече. Будто что-то внутри меня могло глядеть в будущее. Застыла навытяжку, как прыгун в воду перед совершением неудачного прыжка. — Красивые часы показывают время, красивая девушка заставляет о нём забыть, — свойственным полушёпотом молвит мистер Цвинге, утапливая недокуренную сигарету в остывшем от ожидания кофе. Пожелтевшие от курения зубы обнажаются в бессмысленной улыбке. — Я принесла, как вы просили… Замолкаю, как только мистер Цвинге уходит в воспоминания. В нём будто что-то переключается. Он часто предаётся неведомым для слушателя потайным далям, что сплело для него болезненное воображение. — Якоб, — произносит он безразлично-деловым тоном, устремляя пустой взгляд сквозь меня. — Я заприметил его ещё на первом курсе, он показался мне сообразительным юношей, я рассчитывал привлечь его к научно-исследовательской деятельности, а он… До меня с трудом доходит, что профессор ведёт речь о моём одногруппнике Якобе Вебере. — А что с ним не так? — нетерпеливо произношу я, профессор бросает на меня короткий взгляд и снова уходит в себя. — Что с ним не так? — повторяет он мой вопрос. — Ты разве не заметила, чем он занимался на сегодняшней лекции? Он смотрит на меня озадаченно, проницая взором карих глаз. — Нет, — я ответила неверно, судя по неудовлетворённому покачиванию головы мистера Цвинге. — Он как суслик! — голос профессора взмывает до потолка, я ёжусь, — всю лекцию выглядывал с задних рядов, тянул, бедняжка, шею, чтобы увидеть… тебя. Неожиданно я чувствую прикосновение холода к своим внутренностям. Дело плохо! — Он беспардонно таращился на тебя во все глаза! — зло выкрикивает профессор. — Верни меня на несколько столетий назад, я бы вывел его в университетский двор к позорному столбу и на виду у всех с нескрываемым удовольствием прошёлся бы по нему розгами. Но в нынешних обстоятельствах мне ничего не остаётся, кроме как пойти в деканат и сделать запрос о назначении Якобу другого преподавателя по курсу фармакологии. Мое сознание заполонили непрошеные имена и лица. Вениамин. Луис. Стефан. Герберт. Гус. Лиам. Зайн или Зейн. Их было так много, что всех и не запомнить. Всех этих ребят мистер Цвинге с успехом перевёл к другим преподавателям. А причина всегда одна — они выказывали излишний интерес ко мне. Той, которая не замечала внимания с их стороны, той, которая привыкла дружить с наукой, а не с парнями. Той, которая в первую очередь думала об образовании, а не любви. Мистер Цвинге мастерски выполнял подпольную работу по истреблению конкурентов, но он сам никогда, даже в минуты моего ученического успеха на глазах у объятого гордостью преподавателя, не пытался занять освободившееся место, иными словами, я всего лишь была его студенткой. Будь мы в восемнадцатом веке, он бы из благородной вежливости протянул мне руку на танец, лишь бы я не досталась другим, вожделеющим кавалерам. И в этом танце он бы не прильнул к моему уху, изливая водопады чувств. — Что ж, каково время, таковы и нравы, — уныло воскликнул мистер Цвинге, возвращаясь из травмирующих его тонкую душевную организацию воспоминаний. Профессор снова обратился взором ко мне. Я поспешила поскорее решить то, за чем собственно и переступила порог его кабинета. — Я принесла черновой вариант проекта. Вы просили показать вам. — Да-да, конечно, пройдём в лаборантскую, там у меня есть увеличительное стекло, знаю я твои каракули, — широким жестом руки мистер Цвинге пригласил меня в лаборантскую, которую я называла меккой для страстных фанатиков химии. Вздохнув с облегчением, я опустилась на стул. Обстановка лаборантской мистера Цвинге всегда действовала на меня расслабляюще. Бесчисленные реактивы, растворы, колбы, склянки, некоторые пустые, некоторые заполненные, коробочки одна на другой — всё это казалось безумным хаосом для человека, не любящего химию так, как мистер Цвинге или я. Приверженцы одной идеологии, мы разделяли небольшой заваленный сверх нормы стол, отдавая видное место и всё внимание химическим реагентам и лабораторной посуде. Профессор со всей внимательностью и придирчивостью просматривал мою работу, написанную от руки. Ярый противник машинного текста, он настаивал, чтобы все проекты, лабораторные и контрольные студенты выполняли от руки, и, не дай Бог, лист бумаги будет содержать следы напитков, жирные пятна от фастфуда или горьких слёз. Инстинктивное ощущение подсказывало мне, что профессор не останется довольным проделанной работой. Рассудите сами: независимо от моих усилий и стараний я всегда буду получать удовлетворительно, иначе у профессора не будет повода вызвать меня к себе на ковёр. По этой причине к письменным работам, но не к курсу в целом я относилась спустя рукава. Да, я стала посредственной студенткой, но это дало мне возможность и время раскрыть себя в других дисциплинах. Вот как знала, что прелюдия была лишь разогревом перед главным концертом! — В последнее время, — профессор оторвал глаза от моего небольшого трактата и устало потёр переносицу. Укоризненные нотки в его голосе приказали мне выпрямить спину и принять непроницаемое выражение лица, — я всё чаще слышу от профессора Шрёдера, что ты делаешь поразительные успехи по его предмету. Я громко сглотнула и заморгала, будто бы это помогло увеличить расстояние между мной и профессором. В такие моменты воспитательной беседы я всегда чувствовала себя неловко, как на иголках. — У меня начало получаться, поэтому я… — бросила все силы на предмет профессора Шрёдера — IT технологии в профессиональной деятельности. Всё это я возразила внутренним слабым голоском. — Я настаиваю, чтобы ты…! — напирал профессор, подпрыгивая на стуле. Его голос звенел от гнева. Он может убрать неугодного ученика, но не преподавателя, эта мысль придавала мне уверенности, я твёрдо проговорила: — Не вам решать, мистер Цвинге. Дрожь предчувствия сковала мне сердце, профессор всё ближе и ближе льнул ко мне своим телом, карие глаза сделались мутными, грозными, в порыве гнева мужчина сгрёб в охапку мои бумаги и продолжал заученно твердить: — Это не твоё призвание! Это не твоё призвание! Разве я предоставляла ему полный карт-бланш, чтобы распоряжаться моей жизнью? Кто он такой, чтобы советовать, указывать мне, единолично принимать решения?.. Страх перед неведомым побудил меня вскочить с места, но профессор продемонстрировал немыслимую ловкость, его рука с силой вцепилась в моё запястье. Я отступила назад, спина соприкоснулась с одним из шкафов для реактивов. Мужчина продолжал упирать в меня свой иступленный взгляд, рука, сжимающая моё запястье дрожала, но не ослабляла хватки. Профессор дышал тяжело, его ноздри раздувались, являя жесткую растительность, произраставшую в его ноздрях. Послышался едва различимый скрежет зубов, когда он свирепо продиктовал мне: — Твоё призвание — медицина! — Это не даёт вам право, — заголосила я, и в ту же секунду профессор разжал руку и отпустил моё запястье. Неподготовленная к резкой смене положения, потеряв равновесие, сперва я приложилась затылком о шкаф (что-то булькнуло и изрыгнулось), меня отбросило и, была ли это подножка профессора, я не знаю, но я со всей дури полетела на пол, вскидывая и руки, и ноги, в попытке ухватиться за что-нибудь. Загораживаясь рукой, я устрашенно следила за профессором, он возносился надо мной. Тяжёлой рукой он неуклюже оперся о шкаф, и в этот момент, я зажмурила глаза и отворотилась, неопознанный объект приземлился мне на правое бедро. Завизжав от расползающегося по телу жжения, я с ужасом распахнула глаза и узрела опрокинутый бутылёк с надписью H3BO3. Концентрированная борная кислота отныне стала источником всех моих кошмаров. — Кислота! — закричала я, обращая просьбы о спасении к мистеру Цвинге. Он недвижимо следил, как я по-змеиному извивалась на полу в тщетных попытках предотвратить ожог. Сцепив зубы, с выступившей испариной на лбу, я отдирала ткань брюк от кожи. — Снимите штаны! Черт, как же больно! Снимите штаны! Широкоглазый от удивления, мистер Цвинге разинул рот и обомлел. Я было собралась ещё раз прокричать «Снимите штаны», но осознание ударило словно током — насколько двусмысленно это звучало. Профессор едва заметно улыбнулся, обвёл меня коварным взглядом и склонился надо мной, упирая руки в колени. Подавленная болью и страхом, я не испустила больше ни звука. Перед глазами представился образ профессора, который все годы обучения воздерживался и ждал, когда же я попрошу его снять штаны (может, это был знак наконец-то сменить костюм) и он бы претворил в жизнь то, что видел и читал в иностранных журналах, запрятанных в энциклопедические справочники. — Помогите мне снять штаны, пожалуйста, — пропищала я в оцепенелом ужасе. Нас всегда учили: при ожоге кислотой рану следует промыть холодной водой. Но мои брюки… В бездыханной тишине мистер Цвинге неотступно сверлил меня взглядом. Смутно я осознавала, что он не собирается помогать мне, но и устраивать стриптиз он тоже не намерен. В ушах раздался его густой, обволакивающий сознание смех: — Поджаренный бочок! Поджаренный бочок! — грудь профессора сотрясалась от истерического смеха. — Бедрышко на косточке. Поджарили! Поджарили! — бесстыже смеялся он, его рассудок крошился в безумии. Я удостоилась чести заглянуть за вечно опрятную и собранную оболочку профессора-чудака. За лацканами пиджака поселился ошеломляющий недуг, над ним не властно время, он живет своей жизнью в независимости от тандема минутной и секундой стрелок — профессор был болен. Его диагнозом не было одиночество или отшельничество во имя науки, он сам стал рабом того страшного состояния, которое мы шёпотом губ нарекаем «психическая болезнь». Но как давно он это скрывал и почему именно при этих обстоятельствах правда выплыла на поверхность? — Поджаренный бочок! — напевал мистер Цвинге, похлопывая себя по бёдрам. Каждый хлопок звучал как бой по ритуальному барабану, сопровождающему процесс жертвоприношения. — Снимите штаны! — не унималась я. А потом билась, выгибалась, корчилась на полу почем зря. Боль была невыносимой.***
Кошмар, наползающий едва ли не каждую ночь, с тех пор как я поселилась в мрачной школе, заполонил моё сознание, вытеснил реальность и все чувства и безжалостным предательским способом зомбировал одной единственной фразой «Снимите штаны». Выныривая из теснящего душу и леденящего внутренности сна, я ощутила лёгкие, практически невесомые прикосновения к лицу. Чья-то ладонь неотступно соприкасалась с моей правовой щекой, потом левой, потом опять правой до тех пор, пока я с глубоким вздохом не распахнула глаза. Мигающие зелёные огоньки. В глазах двоилось, едва ли я была в состоянии сконцентрировать фокус на грозно высящемся надо мной силуэтом. Пришли первые признаки жизни: голова нещадно болела, тело как заведённое дрожало от кошмарного сна, сердце неслось вскачь, а зрение по-прежнему не прояснялось. Раздался мрачный, но успокаивающий голос: — Всё в порядке. Это всего лишь кошмар. Успокойся, — моя дрожащая ладонь потонула в чьей-то огромной, широкой руке. Моргая по-совиному, я медленно приходила в себя. Смертельная вялость ворочалась в каждой клетке тела, в каждом сантиметре покрытого тонким слоем пота тела. Рядом со мной вырисовывался силуэт Доктора Гарри Стайлса, именно он стал свидетелем моих кошмарных агоний и бесстыдной просьбы снять штаны. Именно его я видела в последний раз, прежде чем со мной сделали что-то, именно его я видела после факта случившегося. Мужчина осматривал меня бегающими глазами, не решая на чём остановить внимание. Он выглядел по всем меркам обеспокоено и озадаченно. На нём был белый халат, два кармана, в них он прятал руки, на шее стетоскоп, в глазах тревожное волнение. Несколько секунд мы изучали друг друга глазами, я всё ещё была где-то на грани сознательного и бессознательного, пребывая между явью и сном, Доктор же просто был ошеломлен услышать из моих уст… Стыдливо я скосила глаза на свои шорты, уголки губ Доктора Гарри Стайлса дёрнулись, руки в карманах зашевелились. Отрезвляющим лекарством после прихода в сознание для меня стала гнетущая атмосфера. Я оказалась в смотровой Доктора, мне не составило труда узнать это помещение, так как я была здесь ни раз. До сих пор я не видела ничего кроме пары глаз и белого потолка с ослепляющими лампами. Рядом со мной тикал или гудел какой-то прибор. С трудом я повернула голову, шея хрустнула, как надломленный багет. Поверьте мне, на своём веку я повидала практически все медицинские приборы, но только не этот. Машина напоминала электрокардиограф, но точно не была им. Дикий страх навалился стремительно, оттесняя былую усталость, когда я осознала, что я нахожусь в кресле, такие используют дантисты или садисты для пыток над жертвами. Мои ноги были пристегнуты к этому креслу, а стоящий рядом Доктор Гарри Стайлс проверял какие-то шкалы того самого неизвестного прибора. Затем человек в белом выпростал из кармана (в моих глазах заплескался ужас) всего лишь портативный фонарик, оттянул мне верхнее веко и пронзил светом. От резкой вспышки я ослепла на пару секунд. Отложив фонарик, Доктор посчитал мой пульс, проверил рефлексы, пощупал холодными пальцами правое бедро и голень. Вытянув шею, я ахнула: по всей правой ноге расползся багрово-фиолетовый синяк. Вероятно, я упала, но где и когда я сказать не могла. Пока Доктор, повернувшись ко мне спиной, записывал что-то в медицинский планшет, я снова обвела взглядом помещение смотровой. Сердце во мне замерло, оставляя место пустоте. От моей вены тянулась капельница, раствор был прозрачным, а бутыль без этикетки. Безжалостная, мучительная участь коснулась меня своими гниющими пальцами. Возможно, мне повезло — я осталась жива. Но что произошло в промежутке между моим выходом на балкон и заточением на кресле оставалось Докторской тайной. Пациент, вы в надежных руках. От рефлекторно возникшего страха и ужаса закружилась голова, прошиб озноб, меня замутило. Я почувствовала себя счастливым обладателем морской болезни. Капитан (Доктор Стайлс) намеренно топил судно. Со злостью в мозгу выстроились в очередь и загремели вопросы, которые я немедля озвучила: — Что произошло? Где я? — На пятизвездочном курорте в Майами, где же ещё? — выпалил Доктор. — Где я, черт возьми! Невозмутимый Доктор посуровел, взирая на меня ярко-зелёными глазами. Непокорная прядка упала на лоб. — Что со мной случилось? Что это? — я указала взглядом на капельницу. Доктор не ответил. Приблизился. Возвысился надо мной. С этого ракурса я видела, как его адамово яблоко подымалось и опадало, разомкнутые губы пропускали набирающее частоту дыхание. Он напомнил мне потерявшего разум мистера Цвинге. Озноб ушёл, мне стало вдруг жарко, щеки запылали лихорадочным румянцем, комната дрожала и сжималась. Ярость внутри меня перекипала через край. Я закричала: — Что вы сделали со мной? Что ты сделал со мной? Вы Доктор или кто? Взгляд, полный неприязни, прошиб меня насквозь. Тяжёлые руки подняли меня с кресла, он схватил меня за плечи и затряс. Сквозь зубы Доктор сурово процедил: — В том, что с тобой произошло, полностью твоя вина. Проворачивая в свинцовой голове отрывки случившегося, я не нашла ни одной веской причины, которая позволила бы им приковать меня к креслу, усыпить, одурманить, ввести что-то внутривенно, истязать меня неизвестностью. — Вина в том, что я боролась за свою жизнь? — спросила я бессильным голосом. Доктор не смог что-либо ответить или возразить, так как в этот момент снаружи раздался топот тяжёлых ботинок. Дверь в кабинет Доктора с лязгом распахнулась и кто-то ступил внутрь. Снова спрятавшись за личиной неприступной отстранённости, Доктор продиктовал: — Чтобы ни звука. Сверкнув белым халатом, он покинул смотровую. Как будто бы я могла встать с этого проклятого кресла. Обратившись в слух, я смогла распознать грозный голос Главноуправителя школы, будто бы Гитлер вещал в рупор прямо над моим ухом. — Наша отличавшаяся ученица уже пришла в себя? — задал он вопрос Доктору, который не удосужился сообщить мне диагноз, оставив терзаться в недосказанности. Замалчивание правды — привычная вещь в стенах этого заведения. — Только что, — бесстрастно оповестил Доктор Гарри Стайлс. — Я бы хотел её увидеть. Внутри меня клубком сплелись противоречивые чувства — раз сам директор пожаловал навестить пациента, как истолковать его визит. Мне страшно. Я не знаю, но могу догадываться, что именно он является законодателем мод в школе. Ежели и наставники, и Доктор поднимают на учениц руки, логично того же ожидать и от Гитлера. — Боюсь, пока рано. Она ещё не полностью пришла в себя. Я считаю… — Я считаю иначе! — попробуй поспорь. — В сторону, Стайлс! Не в ладах с самой собой, борясь с состоянием болезненности и отчётливыми признаками внутренней неурядицы, я выдернула капельницу и, как уж, начала ползать по скользкому от собственного пота креслу, силясь высвободиться из зажимов на ногах. Но сколько бы я ни старалась, шаги становились всё громче, а жалкие стоны и бульканье, вырывавшиеся из глотки, не спасали патового положения. Обессиленная я рухнула в кресло. В смотровую прошёл Гитлер. Бросил на меня взгляд, в котором не было ни удивления, ни интереса, а только отцовское понимание и расположение. Внешнее спокойствие начальника было настолько хрупким, что если присмотреться, можно было увидеть напряжённые скулы, дорожку пота, уходящую под плотный воротник-стойку и кулаки-оглобли. Директор навис надо мной. За его спиной расположился Доктор, приставив указательный палец к губам, он велел мне молчать. — Ваше содержание нам дорого обходится, — пробасил он, едва двигая губами. — Мы рассчитываем на вас. Наша организация возлагает на вас большие надежды. Надеюсь, вы нас не подведёте. Произнеся речь нудным прокурорским тоном, Главноуправитель крутанулся на пятке и обратился к Доктору: — Доктор же позаботится о своём пациенте, так ведь? В лице Доктора не было ни кровинки, он сделался белым, как стены в смотровой, едва шевелящимися губами буркнул «кнечно» и поторопился проводить нежданного гостя. А где же пакет с фруктами и соками? Хотя бы шоколадка? Где все обещанные блага цивилизации? Мужчины ушли прочь, напоследок многозначительно переглянувшись, но не спешили расставаться в кабинете Доктора. Гитлер, воспользовавшись своим начальственным положением, решил отчитать Доктора. Назидательным тоном мужчина проговорил: — Стайлс, надеюсь, вы знаете, что делаете. Мы не можем в будущем допустить возникновения подобных недоразумений. — Такого больше не повторится. У меня всё под контролем. Со слепым поклонением в голосе отрапортовал Доктор. — Рад это слышать. В противном случае имейте в виду вы и чертов Скарсгард будете отвечать собственными… — Гитлер перешёл на шёпот, я не смогла разобрать, что поставлено на кон в случае отклонения от курса всеобщего повиновения. Мужчины некоторое время посовещались, щебеча тонкими голосами, в заключении Гитлер намеренно громко огласил: — Вольно! Я подпрыгнула на кресле, с головы до ног обливаясь потом. Духота, стоящая в смотровой, лепила грязную одежду к телу. Мне сделалось противно от самой себя, но не только из-за моего скверного вида. Опять я вляпалась в неприятности, и разруливает их почему-то Доктор. Молчком, угодничая начальству, беспрекословно выполняя его наставления и указы, держась своей линии, оставляя пациента в неведении. Что Гитлер наказал ему, то он и выполнит. Чтобы достигнуть нашей цели, оправдано любое средство, даже если мы должны объединиться с дьяволом. Вот и сам Дьявол появился на пороге. Не теряя ни минуты, я сразу же начала расспрашивать Доктора Стайлса: — Какие у вас на меня планы? — мной двигала неукротимая ненависть к единственному человеку, который знает правду и держит её в себе. Естественно, я не столь глупа, чтобы полагать, будто Доктор предоставит мне подробный план-отчёт о моей дальнейшей судьбе в школе. Но раз меня не прикончили, значит «мы рассчитываем на вас», прогремели слова Гитлера. Заряжайте пушки! Мясо готово. — В данный момент я собираюсь снять с тебя эту херню, — устало проговорил Доктор, освобождая мои ноги от странных приспособлений. Теперь я была полностью свободна и могла беспрепятственно растереть ладонями уставшие ноги и потянуться. — А что будет дальше? Что он велел вам? Чувства, изобразившиеся на лице Доктора Гарри Стайлса, заставили моё сердце екнуть от страха. Это была холодная расчётливая жестокость человека, собиравшегося или только обдумывающего сделать великую подлость. Невопрошающий служащий Сатане, напрямую связанный с умерщвлением женских особей человеческого рода. Что я ожидала услышать от того, кто не раз выручал меня только ради того, чтобы в конце предъявить мне список задолженностей, которые я должна сполна оплатить. Меня берегут, но в плохом смысле этого слова. Доктор Гарри Стайлс, ровно выпрямившись, метнул на меня грозный взгляд. — Что будет дальше? — смеясь, он повторил мой вопрос. — Ты продолжишь обучение в стенах школы. Как прежде. Потом тебя ждут три самостоятельные миссии и в конце обучения основная миссия, — его голос звучал настолько издевательски, будто он пытался втолковать мне, что на этих этапах моя жизнь оканчивается. Зачем начальству убивать меня раньше времени, если есть ещё возможности выжать из меня оставшиеся соки и силы. — А сейчас, если тебе лучше, я могу тебя отпустить. Впервые я заметила утомление, проступившее на лице Доктора. Встав ко мне вполоборота, мужчина устало потёр лицо, запустил пятерни в волосы и размял шею. В это время я, не спуская глаз с Доктора, села в кресле и спустила ноги на пол. Я чувствовала себя дерьмово. Но возможность уйти из этой чертовой смотровой (сколько здесь погребено плохих воспоминаний) немного, но придавала мне сил преодолеть своё разбитое состояние. — Иглоукалывание я не делал, — озвучил Доктор, наблюдая, как я машинально дотронулась до шеи, разминая. Неизвестно, что он делал, а что не делал, но факт остаётся фактом — шея болит, будто я часами висела вниз головой. Под невыразительным взглядом Доктора я медленно встала на ноги, и в ту же секунду мои колени подломились, тело завалилось вправо. Я почувствовала, словно у меня отнялись ноги, а голову дружно накрыли слабость, вялость, недомогание и усталость. В глазах стало мутно, с губ сорвался отчаянный крик или мольба о помощи. В сию секунду Доктор подлетел ко мне и протянул руку: — Обопрись о мою руку, — требовательно скомандовал он. Сомкнув отяжелевшие веки, я проигнорировала предписание Доктора и, сжимая губы, подслеповато начала шарить рукой в поисках опоры. Чтобы я приняла его руку? — Ни за что! — Эмелин, черт возьми, возьми мою руку! Насильно Доктор сам обвёл руку вокруг моего плеча, с силой притянул к себе и удержал в тот самый роковой момент, когда меня начало покидать сознание. — А если бы ты упала в обморок и расшибла голову, — пробурчал Доктор Гарри Стайлс, управляя моим телом, как тряпичной куклой. Убедившись, что я держу равновесие и стабильно стою на ногах, он ослабил хватку, но не отпустил полностью. Волосы на моем виске различимо подрагивали от его дыхания, а по спине зыбкой рябью ползали мурашки. — У меня был приступ? — иначе почему я себя так мерзко чувствую. На лицо все признаки. — Мне удалось сдержать приступ, — ещё бы, я даже не удивилась, у него же всё под контролем. — Твое состояние усугубило обезвоживание. Жара так и держится, — мужчина поморщился и посмотрел в окно. Какой нынче час? Судя по бьющему в стекла солнечному свету я пропустила и завтрак, и обед. Часа три, четыре — не больше. — Сейчас я вызову Билла, чтобы он отвёл тебя в комнату, — озвучил Доктор, я с ужасом воззрилась на него во все глаза. — Пожалуйста, только не его! Я прошу вас! — лопотала я впустую, так как Доктор углубил руку в карман и вытащил оттуда рацию. Держа рацию в одной руке, а меня в другой (от этого близкого прикосновения у меня запылали лицо и шея), он нажал на боковую кнопку и буркнул что-то нечленораздельное в рацию и отложил ту на стол. Через несколько секунд в смотровую вошёл Билл. У меня сложилось впечатление, что он намеренно ждал за дверью кабинета Доктора, так как наставник пришёл чертовски быстро. Или же ему не терпелось претворить свой план в жизнь. Я не побоюсь запачкать руки и преподать ей хороший урок. Простым синяком на пол лица или старой доброй затрещиной она на этот раз не отделается. Чем больше провинностей — тем страшнее расплата. Моментально всплыли в моей голове слова Билла. — Ну, привет! — слишком радостно поздоровался со мной Билл, хотя его нахмуренное, раздражённое лицо и сжатые в ярости кулаки говорили об обратном. — Чего это с ней, Стайлс? Она что, головой ударилась? У неё отшибло память и она забыла своего наставника? Билл уверенно прошагал вперёд, приближаясь ко мне. Предчувствуя опасность, я сделала шаг назад, наступила на ногу Доктора, чертыхнулась, но громко выкрикнула, глядя в прищуренные от солнечного света глаза наставника: — Нет! — чтобы это ни значило, но это было моим маленьким протестом и выражением мятежного духа против системы. — Только не с ним! — Минуту назад ты отказывалась взять мою руку, а сейчас вцепилась, как львица, — бескрасочным голосом проговорил Доктор, пытаясь высвободиться от меня. Как быстро мы поменялись ролями: теперь я не хотела его отпускать. Опустила глаза, с шоком осознавая, что и впрямь вцепилась в руку Доктора, как за спасательный круг. Я не то чтобы искала в нем помощи, я дошла до того, что прижалась своим дрожащим телом к его каменной груди, как ребёнок к матери… или отцу. Черт, это было слишком. Краснея от смущения или духоты, я отстранилась от Доктора ровно настолько, чтобы наша близость не выходила за грани отношений доктора и пациента. — Билл, чего ты застыл? Отведи её уже. Учти, что Эмелин не до конца оправилась, будь повнимательнее. — Может, мне её на руках донести? — язвительно отозвался Билл, двигаясь ко мне. — Честно, мне всё равно. Я свою работу выполнил. Укрепив меня улыбкой-оскалом, Билл обхватил меня за локоть, кинул Доктору несколько слов на прощанье и вывел нас из кабинета. Билл не удосужился внять пожеланиям Доктора: он грубо держал меня за руку, будто желая причинить как можно больше дискомфорта и боли, он шёл слишком быстро, буквально без остановок, резко поворачивал и продолжал движение, волоча меня за собой. Я терпела унижения, скрипя зубами, пыталась не выказывать своего растущего раздражения и каким-либо образом выводить Билла. Меня радовало, что наставник молчал. Боль я стерплю, пусть отведёт меня в комнату, запрет там, что угодно, лишь бы побыть наедине с собой. И всё обмозговать. Когда мы проходили по коридору первого этажа я мельком заметила большой дисплей или экран, но из-за быстрого темпа у меня не было возможности рассмотреть, что это такое. Приближаясь к своей комнате, я сделала шаг вперёд, показывая Биллу, что я в состоянии самостоятельно войти в комнату. Внезапно наставник резко шагнул вперёд, взял меня за руку и дёрнул. Я попыталась вырваться, пятясь назад, но Билл был в гораздо лучшей форме, чем я. Наставник обхватил мои плечи и придавил к железной двери. Ударившись затылком о металл, я заголосила от ужаса и боли, но мои вопли глухим эхом ударились о стены пустого коридора. Приблизившись к моему лицу, Билл начал зловеще шептать. Казалось, он исходил дерьмом: из его рта дурно пахло, простая футболка от жары приклеилась к телу, скользкие пальцы впились в мою плоть. — У меня для тебя плохие новости, — прорычал Билл. — Доктор, вероятно, не сказал тебе, ему как бы не положено волновать пациентов, — наставник рассмеялся, я опустила глаза и заметила шокер на поясе Билла. — Смотри на меня, сучка! Правда бьет хлестко, без замаха, точно в цель. Билл отвесил мне громкую пощёчину, я во-второй раз стукнулась головой о дверь, испустила вопль, испуганно тараща глаза. Перед глазами замелькали мошки, в ушах зазвенело, но я отчетливо сознавала, как Билл подошёл вплотную, взял меня за щеки. Наши носы практически соприкасались, между глазами считанные сантиметры. — Слушай сюда. Если ты думаешь, что тебе удалось отделаться легким испугом и головной болью, спешу тебя огорчить. С этого дня, с этой секунды твоё пребывание здесь превращается в кошмар. Каждый гребаный день в школе будет для тебя кошмаром. Я сделаю всё, несмотря на твоё жалкое состояние и хилое здоровье, чтобы эти дни ты запомнила на всю жизнь. До конца дней ты будешь с ужасом просыпаться по ночам и вспоминать этот разговор и тот день, когда ты пошла против меня. Когда из-за тебя стояла на ушах вся школа. Будь моя воля, я бы прямо сейчас размазал тебя по стенке, ну а пока… Наконец, наставник отпрянул от меня, выбрал нужный ключ из связки и отпер дверь в мою комнату. Грубым рывком схватил меня за плечо и развернул лицом к открытой комнате. Квадратики света мерцали на пыльном полу. В воздухе стоял запах безжизненности и пустоты. — А сейчас будь умницей, — прошептал он мне на ухо, — сделай работу над ошибками. Я залетела в комнату против собственной воли благодаря помощи Билла, подонок пихнул ногой меня в задницу и в прямом смысле слова отфутболил с глаз долой. Пролетев полметра на коленях, я рухнула на пол и беззвучно заплакала. Это не обезвоживание, это обезжизневание. Доктор Гарри Стайлс плохо выполнил свою работу — он не дал мне умереть. Силы утекали сквозь пальцы как вода. Щека горела от пощёчины, нос ныл. Подняв руку, я потёрла кожу над верхней губой, с шоком обнаруживая запекшуюся кровь на указательном пальце. Выплюнув сгусток крови, поднялась на руках, перекатилась на бок (на бедро, где не было гематомы) и закрыла глаза. Я и раньше знала, что школа для спецагентов — это ночной кошмар, ставший явью, но вот что было настоящим кошмаром так это то, что будучи не в себе, проведя без сознания целую ночь и полдня, я вынуждена терпеть побои только из-за того, что по неведомому стечению обстоятельств меня оставили в живых. Если мое существование настолько обременительно, почему бы не уничтожить меня? Ведь никто и не заметит. Как заставить себя что-то делать, как найти мотивацию двигаться дальше, если я недвижимо лежу на полу и не могу пошевелить телом?.. Обезвоживание. Усталость без причины. Вялость. Отсутствие энергии в теле. Раздражительность. Апатия. Подавленное состояние. Головная боль. Боль в сердце. Ревматические боли в спине. Тяжесть. В свои двадцать с небольшим по состоянию здоровья я могу посоперничать с собственной бабушкой, а она в свои семьдесят ещё ходит несколько километров на лыжах, а летом возглавляет походы на баварские Альпы. Как важно научиться говорить себе надо. Мне надо перебраться на кровать и попытаться уснуть. Мне надо вспомнить или достаточно предположить, что происходило со мной за последние 24 часа. Мне надо поесть, я не знаю, кормили меня или нет. Мне надо утолить жажду и избавиться от дурного запаха изо рта. Мне надо сходить в душ, а лучше принять ванну. Мне надо решить (выделяю жирным), что делать дальше: приобщиться к их идеологии или держаться идеи контрреволюционного переворота. Я запуталась, и чтобы распутаться мне нужно отдохнуть. Потратив целых пять минут на переползание к кровати, я наконец-то забралась на жёсткий матрац (на нём даже не было простыни или лёгкого одеяла, одна лишь подушка), поджала колени к груди и уставилась на настенные часы. Полчетвёртого показывали стрелки, как я и предполагала, без сознания я находилась очень долго, из этих темных воспоминаний я помню только кошмар, а это говорит о том, что мой мозг всё ещё функционирует. В поле зрения попадает бутылка воды, она стоит под окном. Пытаюсь дотянуться до неё, пальцы скользят по горлышку и сбивают бутылку, та откатывается в дальний конец комнаты. С меня хватит, сил больше нет. Закрыв веки, я попыталась забыть о пылающей от пятерни Билла щеке и прислушаться к своему организму, медитацию заглушал беспрестанный лязг дверей снаружи — ученицы, очевидно, возвращаются с занятий и уходят на следующие. Перевалившись на спину, без труда представила себя на пятизвёздочном курорте в Майами. Голубые волны облизывают ступни. Тёплый белый песок пахнет солью и свободой. Беззаботное течение времени вдали от школьной суеты и зверского обращения. Морской бриз щекочет, шепчет, обвевает в лёгкое одеяло. Холодное прикосновение… Холод касается меня, тормошит, боясь разрушить создавшуюся иллюзию, опять тормошит, легко, непринуждённо. Выныривая из Атлантики, из состояния полузабытья, я вижу Доктора Гарри Стайлса; согнувшись в коленях, он хмуро рассматривает мои ноги, ощупывая колени холодными пальцами. (За окном жара, почему его пальцы такие холодные?) Он не замечает или не показывает вида, что заметил, как я проснулась и смотрю на него, смятенно, остолбенело. Как долго я проспала и как долго он находится в моей комнате? С трудом поднявшись на локте, я слежу за Доктором; не верю своим глазам, он будто знал, что я представляла себя на курорте. Мужчина, вероятно, принял контрастный душ, а может, уже заработал бассейн, и переоделся: светлые брюки и растянутая футболка, сквозь которую проглядывали татуировки, могли бы стать пляжным одеянием серфингиста с Майами-Бич. Никакого белого халата с бесконечными карманами. Я вздохнула с облегчением и опустилась на жёсткий валик подушки. — Откуда это? Насколько я помню, колени у тебя были в порядке. — Суровый взгляд Доктора прикован ко мне. Я непринуждённо-небрежным движением взмахиваю головой, надеясь, что волосы красивым каскадом ниспадут на травмированную щеку. — Ободралась, когда забиралась на кровать. Меж бровей Доктора углубляется морщина. Не верит. — Залезть на кровать — это не покорить Эверест. Шутник. — Когда я сутки находилась в отключке, и не такое могло произойти. Не желая дальше развивать эту тему, я резко сажусь, чтобы Доктор не имел возможности дальше анализировать мои страшные ноги. Если бы у меня были длинные штаны, а не шорты. Теперь я даже боюсь об этом заикнуться. — Зачем вы пришли? — сижу ровно, смотрю прямо: тени дубов танцуют на половицах под музыку ветра. — Ладно, — Доктор Гарри Стайлс выпрямляется, — я пришёл по делу. Его постоянные поползновения в карманы будили во сне смутное беспокойство. На этот раз из заднего кармана брюк он достаёт тюбик мази и аккуратно кладёт его на подушку. Читаю «заживляющая мазь», хмурюсь, не благодарю его. — Есть ещё кое-что, — громко говорит он в расчёте привлечь моё внимание. Отстранённым взглядом слежу за тем, как опять же из заднего кармана (он фокусы пришел мне показывать!) появляется небольшая чёрная коробочка. Непроизвольно встаю и уже с интересом наблюдаю, как споро двигающиеся пальцы Доктора выуживают… часы или браслет. — Что это? — осведомилась я. — Руководство было вынуждено принять дополнительные меры безопасности, таким образом каждая ученица обязана носить электронные часы. Мужчина, не спрашивая меня, завладел моей рукой и защёлкнул часы. Выглядели они меньше, чем всем известные умные часы или фитнес браслеты. Устройство напоминало браслет из стали с небольшим чёрным сенсорным экраном. Надавив на экран пальцем, я была приятно удивлена, увидев набор иконок, время и заставку с яркими бабочками. — Если это смарт часы, то здесь есть и Интернет? — с восторгом поинтересовалась я. Доктор недовольно щелкнул языком. — Одно из основных назначений этих часов — следить за здоровьем учениц. Здесь есть функции измерения пульса и ЭКГ, часы помогут определить признаки мерцательной аритмии, уведомление будет сразу поступать мне. Ученицам же будут приходить сообщения от наставников или преподавателей, каждое уведомление будет сопровождаться громкой вибрацией, чтобы снизить вероятность пропустить важное сообщение. По-моему, по ним можно смотреть погоду и пользоваться калькулятором, но эти функции не так важны. Пока Доктор нейтральным тоном пояснял функционал умных часов, я не могла отделаться от пугающей мысли, что именно из-за меня были введены все эти новшества. Я была не из тех людей, кто слепо верил достижениям техники в таких вопросах, как здоровье, за этим казалось бы жизненно необходимым фасадом скрывалось другое назначение, о котором Доктор не упомянул. — Неужели вам так важно, чтобы я была здоро… — язык мой — враг мой, хотела же спросить «мы были здоровы», а получилось, что своим я я только чётче обозначила эти странные отношения «доктор — пациент». Но кажется, среди всех учениц я чаще буду пользоваться вышеназванными функциями. — Если бы все были здоровы, школе не нужен был бы доктор, — с пустотой и безразличием бросил Доктор. — Трекер-устройство в них есть? — мне нужно просто убедиться в истинности моих предположений. Доктор Гарри Стайлс широко улыбнулся. Настолько широко, что на щеках выступили обезоруживающие ямочки. На миг я перестала контролировать свои эмоции и с восхищением уставилась на стоящего рядом мужчину, позабыв о своей щеке, грязной голове и вонючей одежде. На миг я перестала видеть в нём Доктора. — Смотрю, суточная отключка не отразилась на работоспособности мозга, — выдал Доктор, используя мои же слова, — только на координации движений. Между нами засела тишина, мои глаза заметались по маленькой комнате, тело одеревенело. По непонятным причинам я почувствовала себя неуютно. Наверняка начал действовать преподаваемый мне здесь курс «не возлюби мужчин», теперь в каждом из них я неосознанно видела угрозу и любое нахождение наедине с представителем сильного пола воспринималось мной как прямая опасность. Вероятно, в будущем я буду шарахаться от занесённой руки, видя в ней неминуемый знак удара. Доктор в третий раз неторопливо потянулся к продолговатому карману брюк. Сколько же можно?! Я закатила глаза. На этот раз мужчина вытащил упаковку таблеток. Простая белая коробочка, будто её смастерил ребёнок. Я воззрилась на него недоуменно. Отделив одну капсулу, Доктор Гарри Стайлс протянул её мне. Начался очередной раунд игры «Доктор — Пациент». — Что это? — мой голос обволокло непомерное раздражение. Я не позволю им истязаться над моим телом. — Выпей эту таблетку, — сухо скомандовал док и отошёл, чтобы поднять опрокинутую бутылку. — Сначала скажите мне, что это? — при виде моего упрямства Доктор на глазах помрачнел, черты его лица заострились, а глаза немигающе, будто гипнотически, вперились в меня. На миг опустив взор, я заметила, как Доктор бесшумно потрескивал суставами на руках. Меня обуял страх, но я не успела спасти своё положение, Доктор закричал: — Простое обезболивающее. Не вынуждай меня… Не дав ему окончить мысль, я выхватила бутылку и с остывшим энтузиазмом приняла таблетку. Белая капсула. Ни названия, ни этикетки. Пью невесть зная что. Дабы открыто не выказывать, насколько иссохло мое горло, я решила сделать два длинных, но излишне жадных глотка. Дай мне волю, я бы осушила всю бутылку. Под зорким взглядом Доктора, следившего за мной как коршун за добычей, я с трудом осуществила свой план. Как же хотелось вцепиться в пластик бутылки и заглушить сухость во рту, глотки, промыть горло, с удовольствием обтереть губы и протянуть довольное «аааа», но я не могла. Отбросив бутылку на кровать, я посчитала, что Доктор выполнил всё, за чем пришёл, и смело решила оставшиеся полчаса до ужина провести с пользой — на кровати. Если бы… — Открой рот, чтобы я убедился, что таблетка не осталась за щекой или нижней губой, — прозвучало за моей спиной. Сердце пропустило удар, а ноги приросли к полу. — Что вы сказали? — выпалила я со злостью, медленно оборачиваясь к Доктору, как на шарнирах. — Что вы только что сказали? Забыв о субординации, я уставилась на горящие злобой глаза Доктора. Было видно — у него нет ни времени, ни сил спорить со мной, убеждать, ему доступно только одно действие — заставлять. Он рассчитывает на беспрекословное подчинение. — Открой рот! — шикнул он. От прежнего майамского парня ни осталось и следа, на смену пришёл нетерпеливый Доктор Гарри Стайлс. — Это унизительно! — выкрикнула я. — Проглотила я эту чёртову таблетку. Чего вы ещё от меня хотите? — Чего тебе стоит доказать мне это? — ответил он спокойно, но четко, это спокойствие было вуалью бурлящего котла чувств. Я упорно мотнула головой и скрестила руки на груди. Доктор не дал мне возможности обдумать следующий шаг — он резко приблизился и просто схватил меня за челюсть, рывком притянув к себе. Завопив от боли (его кольца впились мне в больную щеку), я была вынуждена открыть рот, как того и желал Доктор. — Больно же! — выдавила я, слёзы непроизвольно брызнули из глаз. Черт, как же я этого пыталась избежать. Быстро убедившись, что в моей ротовой полости ничего нет, Доктор отнял руку, обтер её о футболку (да, слюней я не пожалела) и уставился на меня бессмысленным взглядом. Он будто бы не осознаёт, что только что причинил мне адскую боль. Прячась за барьером из грязных волос, я растерла челюсть и быстро смахнула предательские слёзы. — Вам стоит поработать над доверием! — мне не удалось скрыть нотки обиды в голосе. — А тебе нужно поработать… — с мучительным усилием выдавил он из плотно сжатых бескровных губ. — Я уже работаю! — обессиленным голосом выпалила я. — Я работаю над своими ошибками! Билл доходчиво мне объяснил, что я сделала не так! Я выставила вперёд сначала правую потом левую ногу. Пусть даже это обернулось для меня потерей равновесия (я чуть не упала), но я ясно дала понять Доктору, кто навёл эту красоту на моих коленях, чьей кисти принадлежат эти мерзкие подтеки, обезображивающие мои ноги. Темнея на глазах, Доктор Гарри Стайлс немигающими глазами насквозь прожигал запекшееся кровавое месиво. За секунду мне удалось обратить его в молчание. Не успела я повернуться к нему спиной (в знак окончания разговора), как он сам пошёл прочь. И слава Богу! Воспоминания, как он поддерживал меня в смотровой, смылись ливнем ненависти. Резко затормозив в дверях, он остановился, как будто что-то забыл. Наши глаза встретились. В воздухе витала невысказанная завершающая реплика. — Если ты в следующий раз соберёшься устроить очередной номер, знай — публика будет встречать тебя не изумленными воплями, а минутой молчания. На меня смотрело дёргавшееся в необъяснимом бешенстве лицо, на котором едва различались изумруды глаз. — Тебя ждут через пять минут. Проводив меня цепким взглядом, мужчина затворил дверь. Коленки затряслись, руки вспотели, я еле-еле смога дойти до кровати.***
Не успела я толком прийти в себя после встречи с Доктором, как меня вызвали по громкой связи, в добавок прислали уведомление на новые часы, и всё ради того, чтобы я явилась на выполнение следующего пункта в плане по ужесточению мер безопасности. Школе срочно понадобилось сфотографировать всех учениц. Логично было сделать это после того, как я приведу себя в порядок, приму душ, сменю одежду, но спешка была столь велика, что без лишних возражений меня запихнули в небольшой кабинет, где уже собралось несколько учениц. Нас разделили на небольшие группы (опять же в целях безопасности школы, но не учениц), среди присутствующих я не обнаружила знакомых лиц: Сьюзан или Глории, а также Беатрис или Марго. Под пристальным надзором охранников ученицы усаживались на стул, в их лица светил яркий прожектор, а фотографировал один из преподавателей школы. Заняв место в недлинной очереди, я торопливо пыталась на ощупь уложить волосы, придать румянца щекам методом самоизбиения и разгладить складки на одежде. Все манипуляции не принесли плодов, ведь по сравнению с другими ученицами я выглядела белой вороной. Имея время понаблюдать за процессом, я отметила две вещи. Во-первых, все находящиеся на фотосессии ученицы кидали на меня косые, неодобрительные, презрительные взгляды. Выкраивая секунды, пока охранники отвлекались, они тут же принимались щебетать, обсуждая меня, тыча на меня пальцем и смеясь. Глупо не осознавать, что своим поведением я настроила всех против себя. Именно я была причиной нововведений в школе. Второе обстоятельство, повергшее меня в шок, — внешний вид учениц. Девушки выглядели опрятно, холёно, будто они проживали на курорте, а не в каторжном лагере. На лицах сияла и благоухала косметика: ровный тон, румяна, неяркая помада, подведённые брови и длинные ресницы. Чёрные стандартные футболки были чистыми и свежими, будто девушки только что получили их из химчистки. Я же была полной противоположностью зажиточного образа жизни школьных учениц. У меня не было возможности поразмышлять над вечной проблемой двойных стандартов, так как меня пригласил фотограф. Я опустилась на стул, аккуратно сложила руки на коленях, ученицы тотчас замолкли и сосредоточенно уставились на меня. Не обращая на них внимания, я внимала пожеланиям фотографа. — Откиньте назад волосы, — продиктовал мужчина. — Да-да, так лучше. В комнатке послышался сдавленный писк. Охранник грозно зыркнул на учениц, нарушивших тишину. — Подбородок чуть повыше. Отлично. Вот так. Улыбнитесь, милая, — я попыталась, кажется, у меня не вышло. — Лишь уголками губ. Это было сложновыполнимо, когда каждое твоё движение не перестают обсуждать и оценивать. Устало вздохнув, я улыбнулась. Наверное, со стороны моя улыбка выглядела вымученной, вялой и ненастоящей, но в этот момент, сидя перед глазом фотоаппарата, я улыбалась в душé, улыбалась не внешне, а внутри себя. Помогла мне в этом яркая мысль, рисуемая воображением, — что бы ни произошло со мной за последние сутки, им не удалось вытравить из меня идею восстания, бунта. Даже если мне придётся умереть (уж Билл-то постарается), я уйду с четко оформленной эмоцией, которая будет только крепнуть и нарастать — ненависть. — Смотри на неё, — шептала ученица, — ни кожи ни рожи. Ей даже фотошоп не поможет. В этот момент раздался щелчок затвора и фотография была готова. Уверена, на моем лице отразилась боль от услышанных слов. Двигаясь к выходу, я заметила уже других девушек. Рыжеволосая ученица хвасталась подруге по счастью новым маникюром. — Этот оттенок называется «состаренный мрамор». Правда, круть? — та закивала, заохала, стала расспрашивать, не сможет ли ей та одолжить «пречудесный» лак. В этот момент я проходила мимо, ученицы скопом брезгливо отвернулись. Закатив глаза, я направилась на ужин. В столовой продолжилась тенденция всеобщего глубокого пренебрежительного отношения и недоброжелательности ко мне как к ученице этой школы. Только я вошла, как глаза учениц замерли на мне, девушки отложили приборы и следили, как я, словно урод в цирке, шла к своему столику. Разговаривать им было запрещено, но я видела, как шевелились их рты и взволнованно вздымались груди. Кто-то из них был удивлён увидеть меня живой, кто-то не согласился с решением оставить меня в живых, лица учениц запылали от чистого негодования, а кто-то просто поддался чувству стадного инстинкта и с успехом копировал злорадство, охватившее едоков в столовой. Мои соседки были уже на местах. Глория поприветствовала меня сочувственным взглядом и кроткой улыбкой. Заняв место, я мгновенно уткнулась в тарелку с едой, чтобы не сталкиваться глазами с ученицами. Даже ужин заставил меня почувствовать уже привычное разочарование: среди всего многообразия ингредиентов и компонентов не было десерта, чего-то сладкого, чтобы хотя бы на чуть-чуть поднять мне настроение. Теперь я точно знала, за этим стоял Доктор. На миг в моем сознании проскочила мысль: может, воспользоваться умными часами и выйти как-то на Доктора. Но часы оказались скорее глупыми, чем умными. Ни функции отправить сообщение, ни списка контактов в них не было. От дум меня отвлёк неожиданный, громкий выкрик Беатрис, она сидела рядом со мной. Девушка вскочила, её стул опрокинулся. Столовую накрыла тишина, сквозь которую пробивался негодующий голос ученицы: — Я не хочу с ней сидеть! Она предательница. Я отказываюсь! Ученица буйствовала и вопила несвязные предложения, к ней быстро приблизился охранник и грозным тоном приказал вернуться на место. Та сопротивлялась, и охраннику пришлось полоснуть бедняжку дубинкой по спине. Упав на колени, та расквасила нос от импульса падения и завыла от боли. Представление окончилось тем, что ученицу выволокли из столовой. На душе остался горький осадок, а на полу дорожка крови: пусть она и поносила меня, именно я была причиной, по которой ей причинили боль. И эту боль не могло заглушить ни одно обезболивающее. Справившись с ужином за рекордное время, я первой (не считая Беатрис) вышла из столовой. Ушла я с позором, охранники были бессильны заткнуть рты сразу всей ватаге разъяренных учениц, меня освистали. Должна ли я быть благодарна им за то, что сейчас я жива и могу чувствовать что-то, например, обиду, боль, озлобление, свирепость. Хотят ли они от меня в знак благодарности рабского поклонения их системе и полной отдачи на поприще спецагентуры. Думается ли им, что усыпляя наши подозрения пристойными условиями содержания, едой, другим обеспечением, они сделают нас невопрошающими приверженцами их идей. Они могут заставить нас верить во что угодно, будто мы работаем на благо государству, подпольно, неофициально; они могут попытаться приручить нас, купить тем, чего мы никогда не имели, а строптивых приобщить с помощью силы. Но разве они могут влезть тебе в голову и изъять тот нерв, тот участок, вырабатывающий гормон сопротивления и ненависть. Нескончаемую ненависть. Произошедшее в столовой явилось прямым доказательством тому, что мои мечтания найти приверженцев так и останутся неосуществимыми грезами. Никто и никогда не осмелится перейти на сторону меньшинства. Я не смогу в открытую делать подкопы против начальства, пытаться любым даже самым низким способом обличить их, выстроить против них силы, подстрекать учениц на бунт, разжигать их. У меня нет плана, есть только идея, за которую я цепляюсь, за которую я готова стоически, без слов жалобы страдать, бесстрашно противостоять насилию, терпеть из последних сил и подстраиваться. Однако то, что многие нарекают словом «душа» останется для них неприступным, они не смогут добраться до неё ни с помощью пыток и насилия, ни с помощью обещаний о лучшей жизни. Мне удастся перехитрить их только в том случае, если я… — О чём задумалась? — прозвенел тонкий голосок за моей спиной. Оторвавшись от разглядывания ещё одной школьной новинки, я оглянулась и увидела Глорию. Пребывая в своих мыслях, я не сразу нашлась, что ответить. Но говорливая Глория мгновенно защебетала, боясь, что в любой момент из-за угла вынырнет охранник с дубинкой. — Да, брось ты, Эмелин, не стоит из-за них расстраиваться, — у меня, наверное, не лицо было, а сосредоточение напряженных мышц. — Побесятся, а потом успокоятся. Главное, что с тобой всё в порядке. Не стесняясь своих эмоций, Глория заключила меня в крепкие объятия. Слишком крепкие, что у меня рёбра заскрипели от боли. — Я же так перепугалась. Слава Богу, они с тобой ничего не сделали. Слава Богу, — причитала Глория, утирая ладонями лицо. Мне трудно поверить, что в школе есть хотя бы один человек, который относится ко мне с сочувствием. Как же давно я не видела Глорию и не общалась с ней. — Я когда увидела тебя там, у меня сердце подскочило к горлу, а рядом столпились охранники, ученицы, они что-то галдели, слов не разобрать, а я правда молила Всевышнего, чтобы ты… — Глория, успокойся! — я сжала её тёплую, гладкую ладошку. — Всё хорошо. Пожалуйста, выслушай меня. Ты сказала, что видела меня на балконе? — девушка кивнула. — Что было дальше — ты видела? Что они сделали после того, как я бросила яблоко? — Ты бросила яблоко? — удивилась Глория. — Это не так важно. Что случилось потом? На лице Глории изобразилась боль, видимо, ей с трудом давались воспоминания, но она собрала силы, тяжело выдохнула и начала рассказывать: — Он спустил на тебя собаку, — траурным голосом озвучила девушка, у меня меж лопаток скатился ледяной пот. — Она не кусала тебя, только сбила. — Значит, я упала? — Да. Синхронно мы обратили взоры на мою правую ногу, сплошь покрытую синяком. — Потом что? — Если ты ничего не помнишь, стало быть, от падения ты потеряла сознание, — рассуждала Глория. — А потом на руки тебя взял Доктор. — И? — я обомлела от шока. — Он унёс тебя с балкона, следом вышел Он с собаками. Впервые я увидела тебя только за ужином, но в школе ходило столько слухов, самых ужасных и бредовых вплоть до… — Давай не будем вспоминать о плохом, сейчас я здесь и со мной всё в порядке. Глорию, очевидно, мои слова не убедили. Она окинула меня суровым взглядом, особенно задерживающимся на разбитых ногах, потом заключила: — Выглядишь ты ужасно, я бы не сказала, что с тобой всё в порядке. — Я как раз собиралась в душ. Я не удержалась и рассмеялась. Оказывается, простой душевный разговор может стать лучшим лекарством. Под действием собачьей брани Доктора и Билла, вечно чувствуя себя в их ежовых рукавицах, я ходила такая угрюмая, напряжённая, а сейчас благодаря обычному обмену реплик я на время оставила тяжёлые думы и перестала вести себя как пуганный зверёк. — Эмелин, — зашептала Глория, подходя ко мне вплотную. — Ты же собиралась убежать? — я посмотрела на неё недоуменно. — Ну, ты хотела убежать, я знаю, ты мне тогда говорила. А сейчас? Ты всё ещё планируешь побег? Если ты думаешь об этом, то… — Это в прошлом, — отрезала я. У меня не может быть сообщников. Мое новое кредо — это осмотрительность во всём. Я подчинилась внешне, а не внутренне, и никому не обязательно об этом знать. — Рада об этом слышать, — Глория облегченно выдохнула и посмотрела туда же, куда и я. Новейшие технологии проникли и в объятое таинственной тьмой логово школьных кротов. На каждом этаже школы установили электронный экран, по функционалу он во многом превосходил смарт-часы. Теперь у каждой ученицы появился рейтинг поведения, то есть все обучающиеся в школе девушки были выстроены от самого высокого до самого низкого показателя, который складывался из поведения и успехов в обучении. Мой рейтинг, само самой разумеется, был самым низким. У меня было ноль баллов за поведение и десять за посещение занятий. Более того, успехи или неудачи учениц отмечались разными смайликами, мне заслуженно достался большой палец вниз — знак неодобрения. На этом же экране можно найти всю необходимую для учениц информацию: расписание занятий, сеансов кино по вечерам, меню столовой, напоминания о запланированных сборах и мероприятиях, прогноз погоды, твои оценки и задания от преподавателей, предстоящие экзамены и проверочные тесты. А также по всей школе установлены камеры наблюдения (это известный факт, но их усовершенствовали и увеличили в численном количестве), которые не только денно и нощно следят за передвижениями учениц, но и в любой неожиданный момент могут сделать фото, и это фото неминуемо проецируется на экран в рубрике «Фото дня». Не стоит говорить от том, что ученицы, не подозревающие о съёмке, на кадрах получаются с самыми наиглупейшими, неудачными выражениями лиц. — Ты уже посмотрела расписание на завтра? — полюбопытствовала Глория, увлечённо нажимая на экран. Я не успевала следить, как быстро мелькала на экране информация. — Я не совсем разобралась, как это всё работает, — честно призналась я, пялясь в экран. — Давай, я покажу тебе. Вот эта иконка в виде книги открывает расписание. Видишь? — Глория ловко щёлкнула на «книгу» и перед нами развернулся список. Ученицы были пронумерованы и обозначены кодовым номером, присвоенным в школе, и общим именем «Эмпти», рядом с каждой ученицей было указано имя преподавателя или наставника, а в конце каждой строки у всех стояло две буквы P A. Я не знала наизусть свой номер (фамилия ли это или штрих-код), всё мое внимание привлекло два слова напротив одной из Эмпти — «Доктор Стайлс», что значило только одно — одной из учениц чертовски не повезло оказаться связанной каким-то заданием с самим Доктором. — Ты нашла себя? — спросила я Глорию, и та ярким розовым ногтем указала мне на «Эмпти 239080», на задание девушку сопровождал её наставник — Моритц. — Понятия не имею, чтобы значили эти символы, но завтра и узнаем, — я не могла не отметить, что Глория была больше чем довольна завтрашнему мероприятию со своим наставником. Однако я не спешила расспрашивать ученицу об её отношениях с симпатичным блондином. Меня мучила даже не моя участь, а личность той неудачницы, чьим партнером оказался Доктор. — А как-то можно узнать имя ученицы, а не этот вот код? Например, кто стоит в паре с Доктором Стайлсом. Мне просто любопытно. — Ты даже представить не можешь, на что способна эта штуковина! Заулыбавшись в тридцать два зуба, Глория с гордостью решила продемонстрировать вершины, до которых добрался прогресс. Выбрав нужную строку, девушка тыкнула пальцем на код ученицы и перед нашими восхищёнными взорами всплыла картинка, на которой была изображена… я. Сердце ухнуло вниз. — Подожди, — я засуетилась. — Это какая-то ошибка. Ты точно туда нажала? С помощью «крестика» Глория свернула мою фотографию, и снова нажала на Эмпти в одном ряду с Доктором Стайлсом. На экране вновь вспыхнула я: непричесанная, неумытая, бледнолицая, с плотно сжатыми губами и испугом в глазах, под которыми нависли опухшие мешки. Это была не я, а жалкая копия той девушки, которая месяц назад переступила порог школы. — Почему ты его так ненавидишь? — нахмурившись, заговорила Глория, — он же такой… — она томно вздохнула и открыла фотографию Доктора. Я понимала, что имела в виду Глория, но мне было трудно соотнести привлекательного мужчину на фотографии с тем поведением, которое он демонстрирует по отношению ко мне. Уверена, с другими он самый добрый и пушистый пасхальный кролик. — Чего вы тут разгалделись? Как я и предполагала, рано или поздно на нас наткнулся охранник. — Мы проверяли расписание, — Глория не стушевалась и прикинулась наивной ученицей, которой и хотят нас видеть в школе. Громко топая башмаками, охранник-горилла подошёл к экрану и скептически взглянул на фотографию Доктора Гарри Стайлса. С экрана нам улыбался симпатичный брюнет с вьющимися волосами, распадающимися на прямой пробор, пронзительными зелёными глазами и чересчур розовыми губами. Отфотошопили всё-таки, а моё фото не могли! — Нечего вам здесь расхаживать! — пробубнил он, закрывая все вкладки на чудо-экране. — Постойте, у меня вопрос! Мужчина внимательно на меня посмотрел, слушая. — Что значат буквы P A в расписании? Краем глаза я заметила, как восхитилась Глория моей смелости задать вопрос угрюмому, рявкающему охраннику. Ей самой не терпелось узнать, что ждёт всех нас завтра. — Дай-ка вспомню, — мужчина, задумавшись, почесал затылок. — Точно не помню, как расшифровываются буквы, но значат они, что занятие пройдёт за стенами школы. Черт его знает, вроде так. — То есть как «за стенами школы»? — изумилась Глория, глядя то на меня, то на удаляющегося охранника. — Я непонятно изъяснился? Разошлись по комнатам! — прорычал охранник и лично проследил, чтобы мы с Глорией отлипли от единственного гаджета в современной школе. На прощание девушка утешительно похлопала меня по плечу. Проведя долгожданный час в душевой, я возвращалась к себе в комнату, чтобы наконец-то отоспаться. Отмыть мне удалось всё за исключением неотвязных мыслей о моём завтрашнем задании с Доктором Гарри Стайлсом. Никогда бы не подумала, что высшим счастьем для меня станут кусочек шоколада, горячий душ и десятичасовой сон. Держа в памяти, что меня могут сфотографировать, я шла улыбаясь, в это время размышляя о завтрашней возможности побега. Вероятность была низкая, но всё-таки была. Слишком рискованно было каждый день проверять на себе арсенал наказаний, доступный школе. Я улыбнулась до боли в скулах, пусть хоть на неожиданном фото я получусь с улыбкой. Боюсь, второй попытки переснять фото для школьного дела у меня не будет. В общем, с глупой улыбкой на лице я передвигалась по длинному коридору, разглядывая двери в комнаты учениц. Было бы круто сходить к кому-то в гости, думала я. Вдруг другие ученицы живут лучше, чем я. Почему-то я была уверена в этом на сто процентов. Двойные стандарты и Доктор Гарри Стайлс. Какая между ними связь? Одно неминуемо следует из другого или одно является причиной другого? Проходя мимо очередной железной двери, об которую можно разбить голову и вскрыть череп, я заподозрила что-то неладное, когда во второй раз примерно в то же время услышала эти звуки. Точно в смертной муке любви мелодично стонала и взвывала девушка. Всё громче и громче звучал её хриплый голос, приказывающий партнеру не останавливаться. Наконец грянула финальная, самая высокая нота, и девушка почти в бездыханности прокричала что-то неразборчивое. Мужчина был более сдержан в любовных изливаниях. И вот в сладком томлении девушка замурлыкала: — Милый, перенеси меня на кровать. Если они делали это не на кровати, то где?! Послышался шорох, девушка снова застонала. — Черт! Как же я завтра пойду на миссию? Моё сердце билось с таким ритмом, что я почувствовала лёгкое головокружение, даже помутнение. Мне потребовалось опереться о стену и несколько раз моргнуть, и в этот самый момент яркая полоска света разделила коридор на две половины. Дверь быстро закрылась, но за этот короткий момент я успела выхватить заправленную половину кровати (двуспальной кровати!), нежно-розовый ковролин и чьи-то ботинки. Прикусив от ужаса язык, я медленно вскинула глаза: на меня в упор глядели сверкающие в темноте коридора голубые кристаллы. Это был Моритц, а там, в комнате, стало быть, стонала Глория. Я догадывалась. Вместе с холодом вечера на меня напал страх, я чувствовала его пощипывание на спине, будто из темноты меня щекотал какой-то монстр. Но это всё было обманчивым ощущением. — Я ничего не слышала, — этой сорвавшейся с языка фразой я выдала себя с потрохами. Блондин хищно оскалился и покачал головой. — Ответ неверный. — Голос его зазвучал грозно, но негромко. Он резко выставил руку и упёр её в стену, блокируя мне проход. С моих губ сорвался непроизвольный вопль. — Честно! — мне не пришлось бить на жалость, глаза наполнились слезами мгновенно, голос надломился. — Можно, я пойду в свою комнату? Я не стыдилась своих слёз, в отличие от того момента с Доктором, я рассчитывала, что таким образом мне удастся добиться милости наставника, разжалобить его и выйти сухой из воды. Но так мыслят глупые пятилетние девочки! Глаза Моритца словно застыли в торжественном осознании того, какой подвернулся удачный момент, чтобы воздать мне по заслугам. А как же камеры? Я отчаянно обыскивала взглядом потолок, будто хотела заглянуть в глаза тому человеку, кто следил за нами по ту сторону. Очевидно, блондин не боялся камер и вытекающих последствий. Не проронив больше ни слова, он накрыл мой рот ладонью, потянул на себя и подхватил на руки. Омерзительный, всепоглощающий ужас наполнил моё существо. Я попыталась биться ногами, кричать, ударить его, повалить, метаться в руках, но в сознание проникли ужасающие своей правдивостью слова «Ценой всегда была и есть боль». В горле пересохло от бесплодных криков, во рту стоял неприятный металлический вкус. Я задыхалась. Давясь страхом, я наблюдала, как мы углубляемся в беспросветный коридор, как без тени сомнения, зная заранее, блондин приблизился к двери по другую сторону от комнат учениц. На этой двери забыли повесить табличку «Только для персонала», ведь эта дверь одним лишь видом напоминала баррикаду, которую нам, ученицам, переступать нельзя. — Давно надо было это сделать, — голос его зазвучал ещё жёстче. Сердце трепетало, как подстреленная птица. Я зажмурилась, чтобы не видеть свою смерть.Suffering is an ineradicable part of life, even as fate and death. Without suffering and death human life cannot be complete.