Sometimes I wish I could save you, And there's so many things that I want you to know
Утром я проснулась в пять часов — день был ясным и многообещающим, лучи заходящего солнца совершали первые робкие попытки пробиться сквозь плотную занавеску. Уже в шесть часов, полностью подготовившись к школе, я сидела на подоконнике, поджав под себя ноги и обняв мягкую подушку. Мои глаза внимательно следили за движениями на улице, проезжей частью, всё больше заполняемой мчащимися автомобилями и туристическими автобусами, и несомненно выходом из дома — я ждала появления Доктора. Вспоминая его вчерашнее прощание и последнее предложение относительно способа добраться до школы, я не могла не отметить, что в этом мужчине гораздо больше противоречий, чем я когда-либо могла предположить. За такую короткую ночь мне удалось освежить в памяти все те моменты, которые повлияли на формирование моего отношения и представления о Докторе: это и наша первая встреча на испытании, его немой приказ, отданный кивком головы, злополучный медосмотр, история со шлангом и, наконец, пощечина, все эти отрицательные поступки перекрываются двумя днями выходных, за которые Доктор Стайлс не был тем пугающим до мурашек Доктором, который только и стремился, что найти новый способ меня унизить. Теперь же мои мысли были заняты тем, а что будет в школе, какое направление примет его дальнейшее поведение. Будет ли это снова бесстрастная, неживая маска робота или изредка улыбающийся сосед-шутник. Ну и вопрос первостепенной важности — все ли ученицы вернутся в школу после отдыха дома. На часах ещё не было семи, когда Доктор вышел из подъезда и свернул направо в направлении платной автомобильной стоянки. Я поднялась на колени и уперлась ладонями в стекло, чтобы лучше рассмотреть человека, с которым, я не буду этого отрицать, мне удалось сблизиться. На мужчине были надеты свободные чёрные брюки, белая футболка и солнечные очки, в руках — неизменный чемодан. Очень быстро он скрылся из поля зрения, оставляя меня с горьким послевкусием, что вот уже начинается вторая учебная неделя. Мне вновь предстоит работать у него в лаборантской и, кто знает, какие новые планы сформировались у этого мужчины на мой счёт. Будет ли он считать, что после всех тех совместных выходных занятий, я буду и дальше уже в школе его беспрекословно слушаться? Думается ли ему, что я стала более доступной? В двадцать пять минут восьмого я вышла из квартиры. На мне была новая, чистая одежда, в бюстгальтере спрятанная флешка, в сумочке древний телефон без сенсорного экрана. Я даже собрала рюкзак, куда сложила несколько детективов, блокнот и очередной набор для вышивания. Глубоко внутри я знала, что это всё у меня безвозвратно отберут, но тем не менее уповала на шанс, что, возможно, права учениц с каждой неделей будут расширяться. Уже стоя на улице, я нетерпеливо ожидала автобус, который, судя по моим наручным часам, задерживался на целых десять минут. Опоздание можно списать на утренние пробки, но что-то подсказывало не это являлось основной причиной. В первый раз, когда меня только отвозили в школу, организация была на президентском уровне. Прошло ещё пять минут, прежде чем я увидела чёрный тонированный автобус, даже без таблички с номером маршрута я интуитивно знала, что он именно за мной. Так и произошло, с поднимавшимися от земли клубами дыма автобус остановился у моего подъезда, и двери призывно открылись. Спустив рюкзак с плеча и взяв его в руку, я поднялась по ступенькам и очутилась в типичном автобусе, казалось, только что сошедшем с заводского конвейера. В салоне было ровно двадцать посадочных мест согласно числу обучающихся в школе, многие места были незаняты, так как автобус ещё не собрал всех учениц. Рядом с водителем сидел охранник-горилла, поприветствовавший меня грубым оскалом и пустыми глазами. Не обращая на него внимания, я углубилась в салон и по взмаху руки Глории устремилась к одному из свободных кресел. Девушка мгновенно преобразилась в лице, ее накрашенные губы растянулись в светлой улыбке, глаза по-доброму зажглись. Я чувствовала, что ей не терпится заключить меня в объятия, но назидательный контроль охранника ограничивал и её, и всех остальных в свободе действий. Я коротко улыбнулась Глории и обвела салон любопытным взглядом. Знакомые ученицы угрюмо уставились в окна, кто-то тихо посапывал, кто-то, как нелегальный беженец, озирался по сторонам. Неужели все они послушно возвратились в школу? В голове не укладывалось, как можно приехать домой, встретиться с семьей, близкими, друзьями, вторыми половинками и открыто в лицо наврать им, что стажировка в НИЦ — это предел мечтаний и лучшее место в целой Германии для подтверждения и развития своих профессиональных навыков и знаний. Наверняка многие такие сказки наплели, что родители развесив уши, облегчено радовались, что их дочка так хорошо устроилась на лето. Конечно, все мы подписали соглашение о неразглашении, чисто юридически мы не вправе разглашать истинную сущность дел, да и к тому же этот указующий перст, нависший над нами как грозовое облако, которое в любой момент может разразиться дождём проблем, запугивает всех учениц, не способных держать рот на замке. У нас глаза и уши на каждой улице Берлина, каждой помойке и подвале. Слова Доктора как нельзя кстати подтверждают мои догадки. Автобус все больше и больше заполнялся новыми ученицами, мимо меня прошагала вечно недовольная Сьюзан, девушка не преминула возможностью окинуть меня презренным взглядом, наверняка она больше всех надеялась, что я сбегу. Из двадцати мест одно оставалось свободным. Я перевела взгляд на Глорию, без слов девушка поняла, о чем я собиралась спросить. — Мы десять минут ждали одну девушка, а она так и не вышла, — тихим шепотом озвучила Глория. Всё-таки кто-то решился нарушить наставления школы. Я не знала всех учениц в лицо, не говоря уже об их именах, но я была горда за эту девушку, кем бы она не была, и вместе с тем в душе зарождалась тревога, что ученица может заплатить высокую цену за свой поступок. Очевидно, ей нечего было терять, ей не о ком было волноваться, некого подвергать опасности, раз она решилась на такой крупный шаг. Окупит ли себя побег или ученица окажется «в убытке», покажет время. — Что теперь будет? — наклонив голову, чтобы спрятаться за впереди стоящим креслом, нетерпеливо спросила я. — Говорят… Только Глория раскрыла рот, как рядом со мной материализовался грозный охранник, заткнувший нас обеих одним лишь предостерегающим взглядом. — Не болтать! — громко и доходчиво проговорил он, обращаясь ко всем ученицам в салоне автобуса. Мужчина занял место рядом с водителем, но на этот раз развернулся так, чтобы видеть и следить за каждой из нас. В салоне царила гнетущая тишина и тяжёлая атмосфера неопределённости, ведь уже все заметили отсутствие одной из Эмпти. Быстрым движением руки я вытащила из сумочки телефон, его даже не пришлось разблокировать, и как можно незаметнее передала его Глории. Опустила голову, делая вид что поправляю шнурки, а сама прошептала: — Введи свой номер. Только придумай другое имя. Глория хитро улыбнулась, она поддержала мою идею и охотно приняла телефон, посмеиваясь над моим решением относительно модели. Быстро справившись, девушка вернула телефон, в котором появился новый номер в списке контактов: «Сникерс». Я не могла не улыбнуться, такое прозвище я точно без труда запомню. Через час мы прибыли в школу. Казалось, чем дальше мы удалялись от Берлина, тем хуже становилась погода. Над серым зданием нависла тяжёлая, мрачная туча, создающая тревожную, напряжённую атмосферу. Даже величественные кроны дубов, обступившие школу с четырёх сторон, сегодняшним утром выглядели осунувшимися и робкими. Кусачим ветром ветви клонились к земле, будто отдавая поклон вновь прибывшим. Очутившись в проходной школы, где традиционно провели осмотр и отобрали все вещи, я убедилась в том, что в школе было негласно объявлено штормовое предупреждение. Коридоры, и без того темные и печальные, казались ещё чернее и длиннее, будто они вовсе не имели выхода и входа. Пока всех учениц под строгим контролем сопровождали в столовую, мне не встретился ни один наставник или преподаватель школы. Каждый шаг ученицы по бетонному полу резко звучал в гробовой тишине, каждый вздох и попытка произнести слово волнообразным эхом смыкалась над нашими головами, заставляя всех невольно поднять голову и осмотреть потолок. Я бы не удивилась, если бы увидела в углу семейство летучих мышей. Общая обстановка создавала обманчивое впечатление, что в школе кроме нас и нескольких охранников никого и не было, но все знали наверняка — идут последние приготовления к чему-то серьёзному, грандиозному. С ворохом мыслей я со всеми вошла в столовую. Помещение разительно отличалось от узких коридоров школы, оно было просторным и светлым, через высокие окна открывался вид на беговую дорожку, петляющую в дубовой рощице, и на серое свинцовое небо. В столовой располагалось пять уже сервированных столов, на каждом из них стояли четыре подноса с именными табличками. Я заняла крайний стол вместе с Глорией и двумя девушками, имён которых не знала. Стулья за квадратным столом с длинной бордовой скатертью были выстроены таким образом, чтобы между соседствующими ученицами сохранялась дистанция в шестьдесят сантиметров. Нам запрещалось разговаривать друг с другом во время завтрака, без разрешения вставать и, что поразило, просить добавки, ведь для каждой из нас составлялся индивидуальный рацион. Размер моей порции меня изумил. Перед собой я увидела два сваренных вкрутую яйца, две сосиски, гарнир из бобовых и несколько тостов с маслом и абрикосовым джемом, в дополнении шла огромная кружка чёрного чая. Я изучила порции других учениц: у кого тарелка непонятной каши, у других салат из фруктов, либо стандартная яичница. Но ни у кого кроме меня не было такого жирного и по-мужски сытного завтрака. И как я это всё съем? Ковыряясь в водянистых бобах, я беспрестанно поглядывала на трёх охранников, рассредоточившихся по периметру столовой, выгадывая момент, чтобы вытянуть из Глории детали относительно сбежавшей ученицы. Наконец такой момент настал, я запихнула в рот побольше бобов, чтобы создать видимость чавканья, и боязливо шепнула Глории, сидящей напротив: — Так что будет с той девушкой? Ты не договорила, — из-за еды мой голос был не совсем разборчивым, но зато никто не мог заподозрить, что я что-то произношу. — Наставник говорил мне, — девушка последовала моему примеру и откусила огромный ломоть яблока. — Беглянок находят и наказывают. Глория демонстративно закашлялась, к нашему столику подошёл охранник и своей короткой палкой-дубинкой ударил по столу. Четыре чашки чая синхронно выплюнули содержимое. — Рты закрыли! Опустив голову как можно ниже, я нехотя, пересиливая тошноту, доедала великанскую порцию. Что могут значить слова Глории? Как школа собирается наказать ученицу, если они вовсе её обнаружили. Почему-то в этом я не сомневалась. Как будет происходить наказание, кому доверят его осуществление? Вопросов было также много, как и страха в глазах учениц, ёрзавших на своих местах. Мы все, будто объединённые одним несчастьем, готовились к самому худшему. Каждая из нас неспокойным сердцем чувствовала приближение чего-то ужасного, что должно было убедить нас всех: побег — это не вариант. После завтрака каждая ученица отправилась сначала в душевую, там я умылась и во второй раз за день почистила зубы, а потом в свою комнату, где я провела время в бессмысленном созерцании грустного неба, плачущего ливневым дождем. Даже погода предвещала о наступлении беды. Не в силах терпеть заточение в четырёх стенах, я вышла из лачуги. Как только я оказалась в коридоре, из громкоговорителя донёсся гнусавый голос, призывающий всех учениц пройти на беговую разминку. Дождь, пусть и летний, но это же дождь, а льёт, поверьте, как из ведра. Скользкие тропинки, не предназначенные для бега. В довершении всего мои короткие шорты и футболка, у меня даже кофты с длинным рукавом не было, и заполненный желудок. В лучшем случае меня вывернет на первом же круге. Спустившись на первый этаж, я увидела толпу мужчин, наставников, преподавателей и, по роковому стечению обстоятельств, там был и Доктор. В воскресенье я часто вспоминала Билла, глупо признаваться, но мне кажется, я даже успела соскучиться по наставнику, поэтому увидев его (он был выше всех, сделать это было несложно), я уверенным шагом направилась к нему. — Билл! — мой голос был слишком радостным и громким. Все мгновенно перевели взоры на меня, в том числе и Доктор, замкнутый в своих мыслях и своём внутреннем мире. К моему глубокому разочарованию Билл не обрадовался моему приходу. Он грубо проговорил: — Чего тебе, Эмпти? Одного этого обращения хватило, чтобы мое настроение снова стало дерьмовым. Ничего не меняется. Как был Билл злым агрессором, так им и остался. — Я… я… — Что ты? — я сжалась и силой воли подавила тошноту. — Ты не слышала приказа? Марш на улицу! Билл при всех наорал на меня; всё внимание было приковано ко мне, что я даже чуть не расплакалась, особенно когда мои растерянные глаза встретились с Доктором. Внешне он был нечитаем, но я знала, что он надо мной смеялся. В школе всё вернулось на круги своя. Холод. Неприязнь. Отторжение. Издёвки. Буллинг. На улице нас ждал один наставник, который велел всем отправляться на семь кругов вокруг школы. Отдав распоряжение и проследив, чтобы все ученицы встали в строй, он поспешил скрыться в школе, ведь дождь только набирал силу и мощь. Уткнувшись подбородком в грудь, я медленно бежала, сторонясь учениц побыстрее и порезвее. Конечно, быстрый бег может помочь согреться, выбросить из головы дурные мысли, но как мне с набитым желудком и слабым сердцем соперничать с длинноногими красотками вроде Глории. Время шло. Все девушки насквозь промокли. Некоторые падали или слетали по косому склону прямо в мокрую листву. Вот Доктор то обрадуется: сегодня к нему повалят пациенты. Тут и простудные заболевания, и вывихи, и ушибы. Им, в школе, совсем нас не жалко? На втором круге меня догнала Глория, которая уже бежала третий. Девушка поравнялась со мной, её дыхание было ровным, а не сбитым как у меня, лицо весёлым, а не каменной глыбой, какой приобрела вид моя физиономия после изнуряющего бега. — Хей, Эмелин. Чего ты такая грустная? — Глория бежала переставным шагом, если я не путаю, и смотрела на меня заведёнными глазами. Видимо, такие условия разминки её ни чуть не смущали. — Погода дерьмо, — плюнула я, смахивая мокрую челку со лба. — Да и с этой ученицей ничего не ясно. Какое-то предчувствие у меня нехорошее. — Хватит накручивать себя. Давай поговорим о хорошем, — Глория сбавила темп, чтобы соответствовать моим черепашьим поползновениям. — Например, что ты делала на выходных? Я отвернулась, чтобы она не увидела моей кислой гримасы. Лучше даже не вспоминать, с кем я провела эти выходные. Меня, конечно, подмывало открыться Глории, но всё-таки то, что произошло, касается только меня и Доктора, поэтому с энтузиазмом в голосе я ответила: — Прогулялась по Берлину, переделала некоторые дела. Так, ничего особенного, — Глория понимающе кивнула. — А ты что делала? — Отдыхала от родителей, гуляла, — забвенным голосом трещала Глория, явно опуская пикантные детали. Но я же не могу в лоб сказать ей, что видела её с парнем, поэтому лишь намекнула. — У тебя же наверняка кто-то есть? За дружеской беседой я и не заметила, как мы преодолели целый круг. Дождь за это время смиловался, небо расчистилось и лишь редкие капли дождя, ударяясь о резные дубовые листья, оседали на наших головах. — Ты имеешь в виду парня? — я коротко кивнула. — Оу, у меня никого нет. Я нахмурилась, но Глория этого не видела, ее глаза были устремлены на тропинку, покрытую рытвинами и лужами. Если верить словам Глории, у неё нет молодого человека, но я точно видела её в объятиях какого-то парня в кепке. Возможно, он был любовником. Если такое возможно. — То есть совсем никого? Даже претендентов нет? — задиристым голосом спрашивала я, выражая своё неверие. — Никого! Я сейчас не думаю о парнях. Не до них! — выпалила Глория. За следующим поворотом она оторвалась от меня. Складывалось ощущение, что она являлась профессиональной бегуньей. Движения девушки органичны, отшлифованы, точны и ловки. Ни одна из нас не в силах оказать ей достойную конкуренцию. Но Глория убежала от меня не просто так, я нутром чуяла, она намерено скрыла от меня факт наличия молодого человека. Я не стала забивать себе голову ещё и этим. Значит, ей так удобнее. Я же тоже не рассказала ей про Доктора. К концу пробежки я чувствовала себя ужасно. Как и многим ученицам, мне пришлось искать не второе, а, наверное, пятое дыхание, чтобы завершить последний круг. Конечно, Глория выделялась на фоне остальных. Мы, согнувшись в три погибели, дышали как собаки в адскую жару, Глория же выслушивала комплименты и похвалу от наставника, следящего за ходом разминки. Стоит отметить, по завершении тренировки погода чудесным образом наладилась: дождь полностью прекратился, порывы ветра стихли, из облаков выглянули лучи солнца. Сейчас начало лета, поэтому совсем скоро температура может резко подняться, что мы и забудем об утреннем ненастье. Я очень хотела пить, но на улице не было возможности утолить жажду, приходилось уповать на скорейшее возвращение в школу, бутылку воды, горячий душ, чистую одежду и отдых на кровати. Но после семи минут отдыха под сводами дубов всех учениц отправили на построение перед главным входом в школу, там располагалась небольшая площадка, куда подъезжали автомобили, заезжающие на стоянку. Не чувствуя под собой ног, я брела к месту сбора, которое впервые после прибытия учениц было заполнено делегацией преподавателей, наставников и охранников. Девятнадцать учениц выстроили ровным строем, перед нами на расстоянии десяти метров стояли все наставники и преподавательский состав, там был и Доктор. Справа и слева высилась стена охранников, которые замыкали стены квадрата. Абсолютно все, имеющие хоть какое-то отношение к школе, собрались на улице. Я тяжело дышала, пульсация в висках мешала сосредоточиться на начинавшемся «представлении». По спине скатывались ручейки пота, ладони прилипли к грязным шортам. Возведя глаза к чистому небу, я удивилась, как быстро природа способна переключаться с минора на мажор. Однако в сердцах всех учениц зазвучала тревожная мелодия, когда в центр квадрата величавой поступью вышел Гитлер. Он обратился глазами на учениц, откашлялся и замолчал. Неумолчный шум, создаваемый ватагой учениц, наставников и охранников, мгновенно стих, когда Гитлер выбросил указательный перст в воздух и начал говорить тяжёлым, гробовым голосом: — Эмпти, я требую вашего внимания, — после утомительной пробежки я дышала через рот, но даже мне пришлось захлопнуть его, чтобы не привлекать внимание главного. Все замолчали и перестали дышать. — В школе произошло предвиденное обстоятельство. Одна из учениц решилась на побег. Произнесённые слова сразу же внесли ясность на причины такого поспешного всеобщего сбора. Сомнений не осталось, девушку нашли, не просто же так нас всех собрали посреди учебного процесса. С замиранием сердца я ждала развязки. — В самом начале обучения я предупреждал вас всех, — его глаза кружили по каждой из нас, — что из школы невозможно сбежать. Не случайно я зачитывал вам правила, внесённые в устав школы. Глупо полагать, что правила существуют только для того, чтобы их нарушать, — Гитлер засмеялся. — Увы, правила создаются для того, чтобы им следовать. Как известно, нарушение положений устава влечёт за собой последствия. Так давайте же все вместе усвоим урок — какова цена побега. Гитлер, облачённый во всё чёрное, покинул центр квадрата и развернулся к наставникам, стоящим позади. Сдержанно главный кивнул головой и, закрываясь ладонью от солнца, которое светило нам в спины и соответственно ему в глаза, вновь устремил взор на нас. Ряды наставников разомкнулись, чтобы пропустить в центр рыжего парня с неаккуратной бородой, он был наставником той самой девушки, которая сбежала, а сейчас он нёс её на руках. Лицо беглянки скрывал плотный тканевый мешок, руки и ноги были перевязаны верёвкой, сцепляющейся за спиной. Девушка молчала и не двигалась. Рыжий достиг центра квадрата и грубо поставил девушку на колени перед нами, затем наставник содрал мешок, и мы все узрели и узнали Лорен, ту самую девушку, которая отказывалась принимать своё имя на встрече Эмпти с наставниками. Её обстриженные косы были испачканы запекшейся кровью, вместо носа образовался кровавый сгусток, очертания губ были размыты багряными подтеками, глаза открыты, но… В глазницах зияли чёрные дыры, девушку ослепили. Неконтролируемо я издала хриплый вздох и накрыла губы ладонью. Наверняка на моем лбу нервически задёргалась белая жилка, а глаза сделались стеклянными и кукольными. Не в состоянии смотреть на последние минуты жизни Лорен я отвела глаза и повернулась на учениц. Лицо стоящей рядом девушки утратило всякие краски, её губы дрожали и по щекам тянулись слёзы. Глядя на неё, я тоже почувствовала комок горечи и боли, поднимающийся из глубин желудка. То, что мы надеялись не произойдёт, свершится прямо на наших глазах. — Я полагаю, эта девушка решила стать для вас всех примером, — Гитлер приблизился к ученице и пихнул её ботинком в бедро, девушка, не видя откуда ждать опасности, дернулась вперёд, но наставник вовремя ухватил её за волосы и вернул на место — на колени перед безжалостным фюрером. — Помню, как она вела себя на нашей первой встрече. Что ж, если она так любит находиться в центре внимания, мы можем это устроить. Чак, начинай! Гитлер занял свободное место в ряду наставников. Внимание всех сторон квадрата устремилось на девушку и стоящего рядом борова, достающего из-за спины удавку. — Кто из вас закроет глаза, получит по спине алюминиевым проводом, — добавил Гитлер, обращаясь к ученицам. Тем временем удавка легко скользнула на шею ученицы, поняв, что происходит, девушка вцепилась пальцами в предмет на шее, но было слишком поздно — узел смыкался и до крови врезался в плоть. Она закричала громче, чем могут выдержать человеческие органы слуха. Придушенный крик и замогильные вопли стали её последним словом, предостережением всем ученицам, обдумывающим побег. Процесс удушения продолжался недолго, так как девушка уже была истощена и физически, и морально. Но недолго, не значит безболезненно. Каждая секунда её отчаянной борьбы давалась всё тяжелее и тяжелее, только подбадривая наставника тянуть за «поводья» и умерщвлять непокорную девицу. Когда из горла ученицы исторгались только хрипы, когда руки ее обессилено пали на землю, а кровь хлынула носом, наставник отбросил удавку и, мне показалось, бережно удержал ученицу за плечо, не давая ей упасть. По внутреннему состоянию я, казалось, пережила смерть вместе с ученицей, все мы, хоть и не зримо для глаза, были запятнаны её кровью, стали соучастниками её убийства. Сказать, что мое отношение к школе кардинально изменилось, — не сказать ничего. Безрассудная, слепящая ненависть обволокла меня густым облаком, затмевая последствия иступленного шока. В голове, хоть и тяжёлой, зарождался план, основная цель которого дойти до конца обучения и только потом нанести решающий удар. Мысли о побеге утратили всякий смысл, они потонули в океане нестерпимой боли и ядовитых улыбок служащих Сатане. Бедняжка, ставшая жертвой системы, находилась одной ногой на этом свете, а другой на том, а многим наставникам было весело, они смеялись. Звучность и движения мыслей замедлились, когда в центр квадрата, я не заметила как, вышел Доктор. Он никуда не смотрел, его движения были быстры и деревянны, как вырубленные конечности Буратино. Мужчина держал небольшой шприц на два кубика, который он ввёл в шею ученицы. Убийство свершилось. Девушка в последний раз сжала пальцы ног, из её рта хлынула белая пена, на этом летопись её жизни прервалась. Незаметно Доктор покинул квадрат, наставник, взяв мертвую на руки, вышел вслед за Доктором. А солнце стало таким ярким и неумолимым, что запахи свершенного убийства отравляли всех тяжёлой, плотной субстанцией. Послышались чьи-то желудочные крики, многих вывернуло, многие упали в обморок. Но никому не было до нас дела, цена нашей жизни была не выше, чем цена жизни убитой ученицы. У нас есть срок, по истечении которого мы также окажемся по ту сторону могильной плиты, на которой не будет наших имён и точных лет счастливой жизни. То, что произошло сейчас не бросилось в глаза (слишком быстро и шоково), но несомненно врезалось в память. И, кстати, если Доктор надеялся, что его не заметят в атмосфере общей паники и массового запугивания, то он ошибся — я видела достаточно, чтобы сформировать окончательное мнение о нём.***
Нас лишили шанса потолковать друг с другом о случившемся, сразу после свершения наказания всех учениц насильно отправили по своим направлениям, стало быть, я снова поплелась в лаборантскую Доктора. Мужчина, как всегда, встретил меня холодом и отстранённостью. Слишком быстро и путано он пробурчал мое задание на сегодня, суть которого рассортировать инструменты согласно списку инвентаризации и смешать несколько растворов по заданным формулам. Диктуя задание, Доктор ни разу не смотрел мне в глаза и держался крайне чуждо, не то что во время злополучных выходных. Стало ясно — в школе и вне школы я общалась с двумя разными людьми. Дверь в лаборантскую плавно задвинулась, Доктор занялся делами в своём кабинете, я выполняла его поручения, думая только о том, что в смежной комнате находится настоящий убийца. И это не наивные слухи, мои глаза являются тому подтверждением. Задание Доктора не было столь серьёзным, по прошествии часа я тщательно отобрала и расформировала инструменты и подготовила растворы-заготовки для будущих экспериментов. Вымыв руки и сняв белый защитный халат, я обреченно выдохнула и бесцельно уставилась на столешницу, над которой склонила голову. Я не могу так просто отпустить и забыть произошедшую сцену, которая по всем эмоциональным показателям превосходит мой личный кошмар, преследующий меня многие годы. Конечно, Доктор не обязан отчитываться передо мной за поступки и решения школы, даже в моей квартире он не предоставил ни одного вразумительного ответа. Он — не предатель. Он служит школе и выполняет свою работу. Крайне варварскую — убийство людей. Последний аккорд принадлежал именно Доктору, введённая им инъекция довела дело до конца. Жизнь ученицы наткнулась на жирную точку. При всем при этом Доктор безуспешно пытался стать незаметным, прозрачным, в точности как мы, Эмпти. Хотел ли он умалить значимость своего поступка? Значит ли это, что и жизнь человека не имеет значения? Кулаки больно соприкоснулись с вычищенной поверхностью стола. Двигаясь решительно, пусть и нетвёрдым шагом, я отворила дверь лаборантской и вошла в его кабинет. Уже ничто не помешает мне провести перекрёстный допрос. Доктор сидел за столом, тихо, как мышь, его глаза сканировали какие-то документы, всё его внимание было отдано незначимым листам бумаги, которые для него обладали большим весом, чем жизнь Лорен. Он несомненно догадался о моем присутствии, тяжело дыша и шмыгая носом, я громко подошла к его столу. Он даже головы не поднял. Делает вид, что меня нет. Если бы он поступал также день и два назад… Привыкнув вещать в пустоту, в каменную стену, я начала говорить, мой голос срывающийся на крик и надрывный, как последние вопли беглянки. — Доктор, мне нужно с вами поговорить! — Я занят, — произнёс он строго и громко. Его губы едва шевельнулись. Хорошо, подумала я. Твоё безразличие не помешает мне сказать всё, что больше никто не скажет, ведь ни у кого не было возможности увидеть убийцу после преступления. А мне, можно сказать, повезло — я же работаю на него. — Что стало с Лорен? Где она теперь? Вернее, её труп. Тишина. Его рука выводит подписи на документах. — Она мертва? Вы убили её? Кажется, вот сейчас на правде «убили ее» Доктор должен выйти из себя и хотя бы как-то отреагировать, но мужчина продолжил листать документы со всё той же лицемерной маской на лице. Я остервенело топнула ногой и следующие слова, пронизанные стрелами ненависти, не могла контролировать. — Вы убили её только за то, что она пожелала свободы, а не принудительного заточения непонятно где. За то, что свобода передвижения является неотъемлемым правом любого гражданина Германии. Что именно она нарушила, что может оправдать убийство? Отказалась вернуться в школу? Любой нормальный человек так бы сделал. Как бы вы поступили, если бы вас обманным путём заманили в мутную организацию, заставили подписать лживые договоры, запретили общаться с родственниками и друзьями. Вы отняли у неё всё, в том числе и жизнь! Мой голос в итоге сорвался, я хрипло кашлянула, но и этого Доктор не заметил. Он не выгоняет меня, но и не говорит со мной, я даже согласна на очередную пощечину, но не скупое молчание и равнодушие. — А ещё вчера вы обвиняли меня в том, что в людях я вижу только плохое, что и вас считаю мерзким человеком. Но даже я, готовая к любому ужасному поступку с вашей стороны, была прибита к земле, — картинки свершения убийства замерцали обморочными глюками перед глазами, мне пришлось упереться ладонями о стол Доктора, чтобы остаться на ногах. — Вы убили её, нарушая все постулаты клятвы Гиппократа, о которой твердили вчера. Как вы можете называть себя Доктором?! Вы не помогли девушке в первый раз, когда её избили на ваших глазах, а сегодня вы добили её. Есть ли в вас хотя бы одна светлая сторона, или всё, чем вы гордитесь, это гниль, сексистские взгляды и предвзятое отношение к женщинам? И тут случилось нечто страшное — кровь бросилась в лицо Стайлса, он резко сорвался с места, за один широкий шаг обогнул стол и рьяно вцепился в мою футболку, поднимая с места. Его кулаки дрожали, или, возможно, моя дрожь передавалась и ему, глаза потемнели и стали животными, въедливыми. Страх парализовал каждую мою клетку, когда его лоб чуть не соприкоснулся с моим, когда его каменная челюсть напряжённо задвигалась, а из груди исторгся огрубелый голос: — Ты ничего не знаешь, чтобы судить меня. Ни черта! — непроизвольно Доктор раскачивал меня за футболку, вдалбливая каждое слово. — Ты не имеешь ни малейшего понятия! В порыве гнева он тряхнул меня назад, сам же налетел на меня, и мы ударились об один из стеклянных шкафчиков. Я взвизгнула. Внутри него что-то звонко опрокинулось и разбилось. Доктор не остановился, его липкие пальцы переползли с футболки мне на шею. Влага с мокрых кудрей вольно соприкоснулась с мои лбом и носом. Если бы не мученическая смерть ученицы, придающая мне смелости, я бы давно сдалась и потеряла сознание. — Хочешь, скажу тебе, что этот плохой человек делал все эти выходные, — вот она правда, которую я так ждала. Пусть даже мне чертовски сложно дышать, и очередной сердечный приступ уже чувствуется также отчетливо, как возможность стать свидетелем новой смерти. Своей смерти. Я буду терпеть даже эту неумолимую боль. — Твои родители находятся черт знает где, у тебя нет близких друзей, парня, никого, кто бы мог препятствовать твоему побегу. О твоей бабушке знаю только я. Я же угадал, ты думала о том, чтобы сбежать при первой же возможности? — мои глаза округлились до сумасшедших размеров. Доктор ослабил руки, но не своё нервно-паралитическое действие. Я же знала, что он змея. — Если бы не я, тебя бы ждала та же участь. Ты. Должна. Быть. Мне. Благодарна. Стайлс внезапно отпустил меня и устремился к окну, становясь ко мне спиной. — Продолжай работать! — проговорил он. Я взялась за горло и откашлялась, сгибаясь в талии. Пусть потом мне будет очень плохо, но сейчас я выдержу. В моих глазах Доктор отныне утратил все свои лицензии и медицинское образование, отрёкся от врачебной клятвы. Он не имеет права предоставлять услуги и называться Доктором. — Я закончила и хочу продолжить написание программы! — требовательно озвучила я. — Я запрещаю! — закричал он, я боязливо отскочила ближе к входной двери. — Почему? Вместо ответа тяжёлый, раздражённый вздох и непроизвольные покачивания головой. Одежда стянулась на его широкой спине, плечи осунулись, сдавленные кулаки вгрызлись в подоконник. — Если ты сейчас же, — заговорил он не голосом, а рыком. Угрозу Доктора прервала открывшаяся дверь. В кабинет вошла Сьюзан. Заплаканная Сьюзан, держащая ладонь на щеке. Сквозь пелену слез она растеряно посмотрела сначала на меня, бледную как полотно, потом на Доктора, дышащего яростью. Губы девушки зашевелились, но не породили звука. Она всхлипнула. — Убирайтесь отсюда обе! — Доктор указал пальцем на дверь, чёрные, хищные глаза таращились в никуда. Сьюзан разрыдалась, я схватила её за руку и потащила к выходу. Убийца остался один на один с угрызениями совести. Понять этого мужчину будет сложнее, чем разобрать докторский почерк.I do not need your permission to break the rules