My bloody teacher...

— Ты любишь музыку? — спросил Аккерман, дотронувшись до третьей октавы, издавшая громкий и одновременно тихий звук. Любовь к музыке давно было для Леви что-то необычное и интересное. Слышать эти нотки и аккорды песни, это настоящее удовольствие. Хороший музыкальный слух был у него с детства. Каждая октава и этюд — для него это легко. Он спокойно разыгрывал этюды Clementi, как будто профессиональный пианист и октавы мог брать только арпеджио. Он пристально смотрел на своего любовника, который замешкавшись бегал по комнате глазами. Паренёк подошёл к убийце и вдохнув воздуха для смелости ответил: — Да…слушал в школе на уроках. — Как-то слабо, — сказал он, подливая вино в бокал, — ты не ценитель музыки. — Это плохо? — с недоумением спросил Йегер, ожидая любого ответа. Он всё ещё тяжело вздыхает перед ним, потому что понимает и знает кем он является. — Нет, просто, я люблю музыку, но ты не меломан, а жаль… — после этих слов, Эрен занервничал. Он убьёт его? Из-за того, что он не подходит по его увлечением, тот убьёт его? — И…что дальше? — спросил Эрен дерзко и уже без страха. — Если я не люблю музыку, это диагноз? Аккерман улыбнулся и немного усмехнулся. — Нет, ты просто всё принимаешь близко к сердцу. — запивая вино, произнёс Леви. — Я бы не стал тебя убивать, ибо зачем мне это? К тому же, ты более крепкий орешек, чем другие… — Д-другие? — непонимания спросил Эрен, напрягаясь. — Да. У меня было много жертв…но они не были… идеальными. Всё время видеть их страх в глазах и ненависть — надоедает. Хотя, я их понимаю, никто бы не захотел быть с таким ублюдком как я, — он нажал на вторую октаву, — Ни у кого нет такого слова как «понимание», особенно, у них. Общество, политика, СМИ…Разве это не они делают шумиху о плохих людях? Да, именно, они… И большинство из плохой семьи, этой отговоркой они пользуются. Но, это же всё люди… Они посмели поиздеваться над будущими преступниками, они сами кинули их в изгой общества, они испортили других людей и их обвиняют, будто бы сами чисты душой… Люди лицемерные твари. — над последним предложением его голос вздрогнул, он уже познал мир и не хочет даже говорить о людях как о высших существах. — Но…ты тоже являешься человеком. — тихо прошептал Эрен, дрожа своими глазами. — А я не отрицаю. Я тоже лицемерен. — без капельки эмоций ответил убийца, ставя бокал на пианино. — Но ты… особенный, словно…как последний вид в этом зверятнике. — он подошёл слишком близко, дыша в шею горячим дыханием. — Кажется, один зверь выбежал на свободу…и он был бешеным. — холодно произнёс Эрен, разглядывая ледяные глаза. — Именно так…а он нашёл обычную овечку, которой было не суждено умереть рядом с ним. — с усмешкой проговорил Аккерман, проведя своей тыльной стороной ладони по его красной щеке. — Я овечка? — через горячий воздух спросил Йегер, обхватывая шею любовника. — Скорее…лань. — сказал Аккерман, целуя и укусив за нижнюю губу. Во рту Леви появился металлический вкус, который начал его возбуждать. Руки опустились к груди Йегера и холодные пальцы расстегнули рубаху, массируя сосок. Эрен поцеловал шею Аккермана, сильно засосав её. Тот вздрогнул и захихикал, прижимая к себе ученика и раздевая того до гола. Сколько раз они трахались? Больше двух раз… Неужели их чувства настолько велики? Они просто не могут насытиться друг другом, обнимаясь и целуясь целый день.  — Ах… Леви! Леви! — срываясь, стонал Эрен, обнимая ногами спину Аккермана. Всё его тело было парализовано, наслаждение было невыносимо. Жар и пот…как же хорошо. Эрен активничал и старался делать всё, что он мог делать в постели. Их переполняют чувства, любовь и страсть. Они были созданы друг для друга… Ты как будто находишься между двумя мирами и не можешь найти нужный из них, а всё потому что каждый — плохой. Но нет ни хорошо ни плохого мира, они и плохие и хорошие, в котором царит и ненависть и любовь. Их секс полон силы, которая растворена в воздухе. Ни один медный котел не вместит того количества электричества, которое создают эти медленные движения. Но ни один медный котелок не удержит его… Любовь нельзя вернуть. Ее можно только выкачать. Можно только прожечь. Ее можно только разбить. Все, что ты любишь, должно взорваться. Весь мир можно разрушить. По крайней мере — в представлении того, кто это увидел. Этот мир состоит из теней и отражений. Но ничто не было реальным до тех пор, пока мы не рискнули его разрушить. Их любовь такая же точно, как наши страдания. Она не отличается от нашей. Но мы не можем удержать ее дольше, чем на несколько секунд. Точно так же мы не можем ее сохранить и после взрыва, если рядом нет ничего, кроме осколков. Ничто не сравнится с теми крупинками счастья, которые мы оставляем в мире после наших уходов. Все то, что мы теряем, все то, что, как нам кажется, мы никогда не теряли, и все то, что мы покупаем, может быть точно так же выброшено на помойку с той же легкостью, что и наши старые газеты. Никто не даст гарантии, что завтра будет тот же самый день. И все то, что они обещают, тоже ничего не значит. Ни одного из них. Все они пусты. Точка. Кажется, это единственное подходящее слово… И вот, Аккерман кончает в Эрена с наслаждением, наслаждением и возбуждением — каким он наслаждался в жизни считанные разы. Наслаждение и возбуждение накатывают одновременно, и все кончается. Его трясет, он кусает губы, и засыпает. — Мой мальчик, наивный мальчик… Лань никуда не уйдёт, или нет...? Продолжение следует...