My bloody teacher...

       Кровавые следы от разрезанных рук, ног и головы. На теле обнаружены порезы, от них в направлении сердца тянется глубокая рана. От нее и идут следы. Они расположены горизонтально, но имеются и ответвления, которые не пересекаются друг с другом. Со стороны они выглядят как припухшие складочки, переходящие в рваные края разрезов. Вся картина производит тяжелое впечатление, но не для серийного убийцы. Это результат работы, которая отнимает много времени и сил, даже с точки зрения простого убийцы. От такой работы можно сойти с ума. Поэтому понять, кто это сделал и как, невозможно. Леви всё продумал и как надо, скрыл улики, но это не значит, что именно он делал всю грязную работу. Мне тоже пришлось…помочь. — Ну же! Режь её! Как ты будешь хирургом, если не можешь сделать надрез! — перед ухом раздался гневный голос Аккермана. — Если бы она не была женщиной, я бы сам сейчас зарезал! А так хоть ты будешь делать это без наркоза. Ты ведь можешь это? Я кивнул. — Попробуй! — скомандовал Леви. — Ну же! Скажи что-нибудь! А то ты совершенно онемел… Ну давай! Ну! — Тут в том и дело, — мой голос вдруг ожил. — Что я не могу сказать ничего путного! Я просто не понимаю, что именно я делаю! Я сам не понимаю! — Как ты можешь не понимать? — удивился Леви. — Как ты можешь не понимать, что на самом деле делаешь? — О нет, — ответил я, подумав. — Это не совсем так. — Что же тогда? Говори! — завопил Леви. — А то я действительно сделаю тебе больно! Так что… Говори! Говори! — Это просто ужасно, — сказал я. — Просто ужасно. — Что тебе страшно? Говори! — заорал Леви. — Так страшно, как только может быть. На самом деле мне не так страшно, просто… Словно я не знаю, что будет дальше. Словно я что-то делаю не так. Словно… Словно я не знаю, куда иду. Понимаешь? Это просто ужасно. Ужасно!       Из истерики выбил меня удар по щеке. К счастью, я быстро пришёл в себя, упал на колени. Меня по-прежнему била крупная дрожь — у меня всегда слегка тряслись коленки, если я волновался. Рукой я кое-как прикрыл лицо. Оглушённый, я какое-то время раскачивался из стороны в сторону и постепенно успокоился. Я не чувствовал ничего, кроме сильной головной боли. Затем — я не успел опомниться — я услышал где-то рядом тихое мужское хихиканье. Я поднял голову.       Аккерман улыбался во всю ширь и щекотя девушку, смотрел на меня. Эмпатия подействовала и я тоже засмеялся будто сумасшедший, но его смех — сильное оружие.       Я укладывал тело в герметичную упаковку, в которой лежали кишки. Кишки были тверды, но эластичны. Через несколько часов в них уже не было никакой жидкости. Тщательно одев пакеты с отрезанными частями тела, я положил их в морозильник. Там было очень холодно. Эти пакеты с внутренностями напоминали мне фильм ужасов. Я был страшно брезглив и избегал всяких контактов со свежевыделанными частями тела, напоминавшими мне о страданиях еще не вымытых трупов, но сейчас всё прошло. Я не брезглив. У меня грязная совесть. Я — как чума. Мне уже не стыдно смотреть правде в лицо.       Я взял упаковку с печенью и сердцем, зная что сегодня у нас будет ужин и свидание. Я буду относиться к этому, как к каждому своему следующему дню. Я радовался тому, что все это будет для меня. В сегодняшнем дне будут заключаться свобода и счастье, и все, что надо будет сделать — это их показать. Я должен ему быть полезным и всегда помогать… я просто должен. Мне это нравится. — А, вижу ты закончил, тогда помоги мне с готовкой. — сказал Леви, разрезав помидор и картофель. Он закинул их в кастрюлю и начал перемешивать, добавляя морковь. — Теперь соусы можно доставать. Кто там говорил про свечи? — А? А, ароматические свечи, они нам помогут расслабиться, ты не против? — улыбаясь, сказал я, кладя упаковку рядом с плитой. — Лучше зажечь их, когда мы поедим. — сказав Леви, перемешал еду в кастрюле. — Разрежь содержимое в упаковке.       Я онемел, но лишь кивнул и дрожащими руками разрезал по маленьким кусочкам органы. От запаха крови и мысли, что сегодня день смерти девушки, мне сделалось страшно и стыдно. Но я не хотел признаваться в этом даже себе. Мысли о возможном убийстве никогда не вызывали во мне страха. А сейчас впервые я испугался. За кого? Конечно, за себя. За жизнь. Ведь меня не сможет спасти даже сам Господь Бог. А люди продолжают видеть во мне такого же урода, как и они сами. И мне нельзя допустить, чтобы это презрительное отношение отразилось на моем будущем. Поэтому я должен стать лучше… Лучше для всех… Для него.       Всё произошло мигом, мы уже сидели за столом и, попивая сок, а он вино, ели останки этой девушки. Моё сердце бешено билось, когда Леви отрезал от ее плоти большие куски. Я не вспоминал этого и продолжал есть. Я ел всё, что мы едим, и за что мы едим, не давая себе задуматься над тем, что именно мы едим. Кушать вообще было для меня с детства одним из главных удовольствий жизни. Главное, я не понимал, как другие люди могут говорить об этом. Что значит «чтобы получить удовольствие», как можно наслаждаться вкусом? Даже сама идея была мне непонятна, тем более когда человек не знал ответа. Вот в чем заключалась разница между мной и другими людьми. Им хватало, чтобы смотреть на что-нибудь и, глядя, есть. Для меня существовали только вкус и полезность. — Эрен, обещай, что никогда не выдашь меня. — тихо сказал он. — Обещай, что будешь молчать, слышишь? Обещай, что никогда никому не скажешь, что я знаю. И еще. Эрен, если ты будешь молчать, то… Обещай, что никогда не сделаешь мне ничего плохого. — Хорошо. — ответил я, закрывая глаза. — Обещаю. Не волнуйся. Я никому не скажу. Я обещаю. Ты… Ты ведь совсем другой. — Что? — удивленно спросил он. — Другой? Что ты имеешь в виду? — Ну… — замялся я, — У тебя так много талантов. Я не ожидал, что они у тебя такие. Ты способный. Ты многое можешь. Ты много можешь. Ты можешь быть ученым… Вот. Ты можешь стать поэтом. Ты можешь… Ты многое можешь. — Да. — серьезно сказал он. — Я действительно многое могу. Я многое могу… Я многое могу. Лань молчит...и будет молчать Продолжение следует...