О чём плачут чайки

      Джессике казалось, что с недавних пор её старая жизнь куда-то делась, и началась новая, непонятная, дикая, от которой даже весёлой и стойкой Джесси было не убежать. Стоило только немного задуматься над тем, что на самом деле таили в душе окружающие люди — и вот уже вскрылось нечто неприглядное, то, что от неё до сих пор заботливо прятали. О, теперь она оценила нежелание Саё рассказывать свою историю… но ведь только сейчас, когда назад уже ничего не вернёшь.       Но для всего остального мира, кроме них двоих, дни идут так же, как и раньше. В школе не дают время на отдых по причине «Моя жизнь летит кувырком». Мама — господи, мама, хоть бы не знать о ней ничего ужасного! — отчитывает за отставание в учёбе. А потом вдруг с какой-то даже заботой спрашивает, почему Джессика так плохо засыпает в последнее время. И та хочет всё рассказать, хочет выплакаться и получить подтверждение, что всё неправда… и в то же время эта забота режет по сердцу. Как теперь довериться матери? И картинка в голове, где Джессика прижимается к ней и находит долгожданное успокоение, искажается, пачкается в сомнениях.       А Саё, как назло, нигде не видно. «Бросила меня одну справляться с этой болью…»       И всё же сквозь обиду и злость пробились мысли о том, что Саё-то со всем этим прожила уже почти два года…       Джессика пыталась даже убедить себя, что всё ей приснилось, примерещилось. Потихоньку мир начал обретать прежнюю форму, и мама стала такой же, как прежде — не всегда разговоры были с ней приятными, но это был обычный человек, чья жизнь не была запятнана страшным поступком. А Канон и Шанон как будто снова разделялись в сознании на две отдельные сущности, за которыми вовсе не стоял один сломленный человек…       «Нет, так нельзя».       Можно было смириться с тем, что она узнала. Но делать вид, что ничего не произошло, когда правда оказалась слишком ужасной, было подло. Джессике почувствовала отвращение к себе — за то, что чуть не изменила своему решению больше не прятаться за иллюзиями и не оставила Саё и дальше жить со своим горем в одиночку… И это звучало так страшно. Джессика не могла представить, каким адом был каждый её день. Сколько ни злись, ни обижайся, — ясно, что всё равно Саё хлебнула тут больше горя. И всё сильнее в Джессике росло желание облегчить эту боль…              Саё стояла, склонив голову, безучастно косясь куда-то в угол. Не похоже, что она понимала, зачем Джессика позвала её. «Что она вообще чувствовала все эти дни? Бедная моя Саё…»       У Джессики защемило сердце — и она вспомнила, как переживала за вечно унижающего себя Канона.       — Так, слушай… Я тут хотела сказать. В общем…       От Джессики не ускользнуло, что Саё сразу же перевела взгляд на неё. «Соберись, соберись давай!»       — Я не знаю… может… может ли быть такое, что… что моя мать сожалеет о том, что с тобой сделала?..       Почему-то было очень тяжело говорить это прямо в лицо Саё.       — Я… не исключаю, что это возможно…       Но холодный, сухой тон, которым это было произнесено, Джессику вовсе не успокоил. Однако Саё продолжила чуть мягче:       — Конечно, Нацухи-сама многое пережила. Я не раз замечала, как трудно ей было справляться со всем, что только выпадало на её долю. И может… та боль, что она испытывала, отчасти была связана и с чувством вины…       — Я очень надеюсь, что она сожалеет. По крайней мере, сожалею я. Хотя, конечно, я не могу просить прощения от её имени… Но знаешь что, Саё? — Голос Джессики зазвучал гораздо бодрее. — Ты имеешь полное право ненавидеть мою мать!       — Спасибо…       И Джессике показалось, что уголки губ Саё чуть приподнялись.              Саё немного насмешило то, с какой серьёзностью говорила Джессика. И в то же время она чувствовала такую нежность, такую благодарность за то, что ей просто позволили испытывать негативные эмоции…       И перед сном она впервые за долгое время всплакнула не от горя. Ей всего лишь было нужно, чтобы от неё не отказывались после обнажения её истинной сущности…       Как же хотелось, чтобы они с Джессикой действительно простили друг друга за всё и могли бы просто разговаривать, как будто их не связывает гадкая, омерзительная история… или, по крайней мере, она не мешала бы им быть кем-то вроде подруг.       Можно ли считать, что эта мечта начала осуществляться?