Всё, что я могу тебе дать

Когда Северус просыпается, то с удивлением обнаруживает заложенное ему за ухо зеленоватое петушиное перо, которое должно храниться в общем пучке на своём законном месте – в подсобке для ингредиентов зелий... Он что, в этот раз бродил ночью во сне?       В детстве у него наблюдались тенденции к сомнамбулизму, но с возрастом, насколько он сам мог судить, это прошло – во всяком случае, никто из однокашников на его прогулки под луной уже во время учёбы в Хогвартсе не жаловался. Теперь же поведать о его ночном поведении во сне никто не мог – если Снейп и гулял во сне, то, похоже, не выходил за пределы выделенной ему комнаты в школьные коридоры, а ни с одним из бывших у него партнёров он не задерживался в одной постели дольше необходимого. Ему сложно судить о самом себе в таком уязвимом состоянии; решает, что нужно снова провериться у Поппи, но заранее ни на что не надеется – Северус практически уверен, что со здоровьем у него всё в порядке и сомнамбулизм его давно прошёл вместе с детским заиканием.       Он всегда считал себя человеком глубоко рациональным и лишённым всякой тяги к мистификации событий – с Трелони у них общий язык на этой почве никогда бы не нашёлся. Однако эти сны, которые как по расписанию или какому-то заведённому механизму посещали его уставшую голову сразу после прочтения дневника Блэка, заставляли усомниться в тривиальном совпадении и проводили линии взаимосвязей между всеми событиями. Голову даже посетила безумная мысль о нанесении визита Сивилле, но Северус одёргивает себя – в прорицательнице было слишком мало таланта, да и тот она, похоже, весь растратила в своём неуместном маскараде и игре на публику; лучше бы актрисой в водевиль подалась, хоть там был бы от этого толк. Нет, ему необходимо разобраться с этим самому – по крайней мере, в этой ситуации он пока ещё чувствует туго натянутые бразды контроля, а значит, Снейп попробует играть по правилам, которые ему диктует... А, собственно, кто?       Его же собственный жестокий разум, подверженный самобичеванию настолько, что у Северуса не проходит и дня без внутренних упрёков и желаний плюнуть в собственное отражение в зеркале? Может, так оно и есть, может, ему стоит увеличить дозу принимаемых снотворных, без страха больше никогда не проснуться? Он чувствует, как на него разом наваливается слишком много. На обоих его плечах по мальчишке, на одном – белобрысый сосунок, которому оказалось ещё слишком рано вылезать из-под материнской юбки, на другом – мальчишка Поттер, которому на раздаче не хватило инстинкта самосохранения и благоразумия. Северус ловит себя на мысли, что был бы паршивым отцом, и он содрогается от невесёлой насмешки над самим собой. Вдруг вспоминает, о чём он размышлял до этого, и улыбка исчезает, когда взгляд его направляется в сторону уже выложенной на столешницу тетради Блэка – похоже, ночь ему опять предстоит насыщенная.       А вдруг, это сам же Блэк, собственной персоной, каким-то образом спасшись и от оков смерти, теперь преследует его во снах бесплотным духом, извращённо мучая, рассказывая ему о том, что теперь не исправить? Северус не был похож на священника, а отпускать грехи – последний талант, какой он бы в силу характера мог освоить, и всё же, он чувствует, что хочет их отпустить. Хочет снова увидеть Сириуса, хочет говорить с ним, слушать его, слышать его, позволять касаться себя – невесомо, почти неощутимо; словом, также как Блэк едва позволял себе касаться Северуса на протяжении долгих школьных лет. Это причиняло боль и вызывало ощущение непривычной тёплой истомы, поднимая шквал давно задушенных юношеских настроений – ему поздно влюбляться снова, но вдруг хотя бы в чём-то он сможет простить себя, если дочитает исповедь Сириуса и закончит так и не состоявшийся наяву диалог.       Диалог, в котором, по всей видимости, нуждались оба. Для этого ему, в первую очередь, нужно было самому всё вспомнить о самом же себе – и все ответы и воспоминания надёжно хранились на страницах тонкой книжицы.       Северус открывает тетрадь с мыслью, что его, наверное, ничем не удивить, но тут он видит подвязанную тонкой серебряной нитью блестящую прядь чёрных волос – от нити тянулась узкая пергаментная полоска бирки, загнувшаяся внутри дневника на несколько раз, и потому её пришлось развернуть и разгладить. Снейп очень боялся случайно её надорвать дрогнувшими пальцами...       Название бирки гласило: «С.С. Приворотное/проклятье. Он невыносим. Не могу так больше»       Дыхание перехватывает из-за осознания положения дел – кровь начинает вскипать от злости, и это не позволяет Северусу надолго задержаться на разглядывании тоненького пучка собственных же волос, будто видит его впервые. Внутреннее возмущение, чуть приглушившее прежние надломленные меланхоличные эмоции, требовало немедленных объяснений – и оно их получает, как голодный пёс кусок свежего, истекающего кровью мяса. Наверное, ему было бы легче существовать, зная, что Сириус использовал унизительный запрещённый приём в виде раздобытой у старших курсов амортенции или ещё чего-то вроде неё, однако, его надежды разбиваются, едва оформившись.       «Чтобы ты знал – ни один твой волосок не был использован по назначению. Я хотел – правда, очень хотел, но я не смог. Наверное, слишком уважал тебя и слишком хотел, чтобы всё было по-настоящему, а не в виде этого бездушного суррогата – ты мне был нужен, наконец, настоящим, таким, каким тебя, наверное, только Лили и могла наблюдать.       На четвёртом курсе было особенно паршиво. Болезнь Ремуса прогрессировала – переживать полнолуние становилось всё тяжелее, мадам Помфри говорила, что это из-за возраста. Действительно, сейчас становится достаточно просто оправдать любую некогда совершённую чушь возрастом – тогда мы были детьми, толком не понимающими, что с ними происходит и как им надо жить со своими эмоциями. Мне хотелось тогда просто выкорчевать всё, что я испытывал – я переживал за друга, не знал, как ему помочь...       И я начал замечать, что с тобой тоже что-то происходило – это било под дых даже круче. С тобой творилось нечто, что мне определённо не нравилось. Не буду таить, я всегда считал тебя не от мира сего, но не расценивал это, как нечто страшное – на Рейвенкло вон, что ни персона, то сумасшедший гений. Ты был сам себе на уме, не шёл на поводу у чужого мнения, никогда не отворачивался и смело смотрел в глаза всякому, кто был против тебя – если честно, я уверен, что Распределяющая Шляпа предлагала тебе отправиться на Гриффиндор, слишком уж настойчивым подчас до безрассудства ты был. Но когда нам всем исполнилось по четырнадцать лет, у каждого из нас в голове что-то определённо перемкнуло в свою сторону. Ты теперь стал для меня ещё дальше, ещё непонятнее, ещё холоднее – и это меня злило.       Потом от Регулуса я начал узнавать, что ты порывался в Запретную секцию, подмазывался к Малфою, чтобы получить у него экземпляры особенных книг, явно что-то затевая с неизвестной мне наверняка целью. Мне не хотелось в это верить – я всё отчаянно надеялся на что-то, но, похоже, идиоту-мне надо было бросить всю эту затею ещё тогда. Тебе, похоже, ничто не было интересно так, как самоутверждение, и я даже могу это понять – у тебя были причины жаждать возмездия и силы такой, что больше никто бы не посмел причинить тебе боль. Ты был на редкость способным малым, честно – но только на что ты спускал свои таланты, Северус...       Скармливал себя своим же душевным травмам – вот как это, наверное, я теперь могу описать. Только мальчишкой я этого не понимал, мне чувства в голову давали как кувалда, а по утрам просыпаться становилось всё более стыдно перед самим же собой. Теперь ты мне снился, и пришлось, чёрт бы тебя побрал, разучивать очищающие заклятия, лишь бы другие ребята не увидели мокрые пятна на простынях. Сколько же унижения я тогда испытывал, сколько раз меня посещала мысль просто придушить тебя где-нибудь, как будто бы это как-то помогло... Но, оглядываясь назад, теперь я понимаю, что тогда тебя ещё можно было вытащить, если бы я не был таким жалким, озлобленным и глупым трусом.       Впервые полноценно превратиться в пса я смог только в апреле, хотя с МакГонагалл мы занимались с середины сентября. Мне не терпелось испытать полученные возможности, хоть профессор и строго-настрого запретила пользоваться ими без острой необходимости. Тогда-то я посчитал, что это именно она и была – я увидел тебя, в гордом одиночестве сидевшим под деревом всё у того же Чёрного озера, но на этот раз без Лили. Наверняка, ты думал о ней – уже тогда вы начали серьёзно отдаляться друг от друга.       Не знаю, как это должно было сработать, и что это должно было изменить между нами – забавно, я говорю так, будто что-то взаправду было – но я обратился псом, пока никто не видел, и подбежал к тебе, а что было дальше...       Это ты, наверное, и сам помнишь».       Только во время прочтения этого дневника Северус в полной мере понял, как много моментов он намеренно искоренил из своей памяти – много важных моментов, составлявших когда-то давно для его жизни хоть и небольшой, но элемент радости. Сильно позже он убедил себя, что всё это – обычная издёвка судьбы, всё равно, что блестящая наживка, на которую ему, Северусу Снейпу, изгою и вечному одиночке, стоит лишь раз клюнуть, и вот он, слабый и открывшийся, на коротком поводке у любого манипулятора. Это он заучил ещё на этапе общения с отцом и с другими детьми, будучи ещё хилым болезненным дошколёнком, а от старых привычек, как оказалось, достаточно сложно избавиться – впрочем, как будто бы он пытался...       Но теперь от себя никуда не деться, а потому рвётся наружу, как ему казалось, давным-давно загубленная тяга к свету, который Северус умудрялся разглядеть в некоторых случавшихся с ним событиях – нахватался, должно быть, от Лили. И сколько же таких неловких пугливых подвижек к дружбе от Блэка было на самом деле, если в своём дневнике он, насколько Снейп понял, решился описать только самые значимые для него самого? Сколько он всего упустил из виду...       Но его день был долог, а вечер, как обычно, когда он принимался за чтение мыслей Сириуса, затянулся. Взглядом Северус то нервно перебегал по строчкам, цепляясь за видимые только ему тайные знаки, то подолгу и с тщанием вчитывался в конкретные абзацы, пытаясь восстановить в памяти то, что, по мнению Блэка, он должен был хорошо помнить... Но он не помнил. Голова разболелась – к вечеру его начинали доставать приступы мигрени, от которых мужчина не решался принимать ничего, кроме крепкого сна... Ну, или хотя бы какого-нибудь сна – мучиться от бессонницы ему последние недели не приходилось, особенно, после чтения записей покойного Сириуса Блэка.       Положив на этот раз дневник под подушку, и успев раздеться, Снейп мигом погрузился в тяжёлый, крепко заволакивающий сон.       На этот раз, ещё до того, как открыть глаза, Северус чувствует затылком припекающее солнце – а когда распахнул их, то понял, что кругом занималось пока ещё немного прохладное сонное лето; учебный год, очевидно, уже практически подошёл к концу. Он оборачивается на отбрасываемую деревом тень – сквозь ветви пробивались лучи солнца, больно слепившие глаза, и потому ему пришлось подойти поближе, чтобы чётче разглядеть движущиеся у основания ствола силуэты...       Под деревом, чьи корни на этот раз уже были в обрамлении пушистых побегов сорной травы, сидел четырнадцатилетний мальчишка-Северус – Снейп даже с небольшим удивлением отмечает, насколько старше он теперь выглядит по сравнению с прошлым годом. Волосы изрядно отросли, лицо чуть вытянулось и заметно заострилось, а кожа словно побелела сильнее прежнего – хотя, может, то вина контраста с тёмными кругами под глазами от очевидного недосыпа... Но его критичные размышления о самом себе отходят на второй план, когда он обращает внимание на другую фигуру, сидевшую с подростком бок о бок – то был крупный чёрный пёс, положивший свою морду ему на плечо, тычась носом в точёную скулу и слюнявя мантию брылами. Лицо Северуса было искажено с трудом сдерживаемой горечью, и пришлось подойти поближе, чтобы увидеть, как на щеках мокро блестят судорожно размазанные слёзы – пёс коротко и неслышно заскулил в такт чужому всхлипу.       – Было ужасно видеть тебя таким.       Сириус возникает в шаге от Снейпа будто из воздуха, но момента его непосредственного появления мужчина не замечает – тот неотрывно смотрит, как пёс принимается лизать мальчишке влажные солёные щёки, а тот ему улыбается и тихо посмеивается через силу.       – С детства я ужасно хотел собаку, – произносит Северус, теперь чётко вспоминая те события, о которых Сириус в своём дневнике отчего-то решил умолчать... Как будто знал заранее, что этот сонный разговор обязательно состоится, не решившись раскрыть все карты сразу.       – С соседскими ребятами не ладилось, дома с отцом сидеть было себе дороже, и я думал, что пёс мог бы стать мне хорошим другом...       – И стал бы, – с уверенностью перебивает Сириус, не давая Северусу до конца договорить, и его почему-то это нисколько не злит.       – ...а тут, в Хогвартсе, откуда-то из леса прибежал такой славный большой пёс. Ты мне сразу понравился, – искренние слова срываются с губ также легко, как и мягкая ностальгическая улыбка – Северус мог ощущать удивление, появившееся на лице Сириуса, своим плечом.       – В виде собаки, разумеется, – взглянув на него, добавляет Северус, и тот громко смеётся, а смех его – что собачий заливистый лай.       – Могу тебя понять, – пожимает плечами Сириус, подступаясь к Снейпу на полшага ближе – мальчишка тем временем позволяет псу завалиться ему на колени, перевернувшись на спину и подставив белеющее брюхо в требовании почесать. Подросток повинуется этой немой собачьей просьбе – от его действий пёс рефлекторно задёргал задней лапой от удовольствия.       – Как бы я хотел тебя забрать, но отец не позволит, – негромко произносит мальчишка Северус, – а если позволит – не хочу, чтобы он тебя тоже бил. Пёс вдруг замирает, точно понял всё сказанное, а после снова сел, потянувшись к лицу Северуса, мажа языком по его подбородку – мальчик снова улыбнулся.       – Лили мне говорила, что дома у тебя не всё гладко, но я и представить не мог, насколько, – мужчина чувствует, как чужая рука осторожно, точно спрашивая разрешения, приобнимает его за плечи – Снейп не возражает, не находя в себе на это сил. Кажется, он был слишком поражён неожиданным откровением – четвероногий друг, с которым он общался едва ли чуть больше месяца, оказался его личным школьным тираном...       Отчего же, чёрт возьми, он раньше не додумался просто сложить два и два?       – Ты мне не был нянькой, чтобы интересоваться моими чувствами, – коротко вздыхает Снейп в ответ, качая головой – он видит, как его четырнадцатилетняя копия устало откидывается затылком на крупный ствол дерева, притягивая колени к груди и прикрывая распухшие от слёз покрасневшие веки. Пёс сворачивается клубком у его ног, однако, уши его настороженно мелко подрагивают – видимо, прислушивается к чужому, постепенно выравнивающемуся дыханию.       – Но я честно хотел помочь, – вдруг неуклюже вставляет, будто оправдываясь, Сириус, стискивая чужие плечи чуть настойчивее – Северус едва заметно сутулится, ощутив неожиданный прилив лёгкого смущения, какой он не испытывал со школы.       Плач, должно быть, сильно подростка вымотал – в хрупкое забытье он провалился достаточно быстро – и тогда пёс, сев и немного поёрзав, обращается косматым мужающим Сириусом. Снейп немного поджимает губы, вспоминая, что думал в возрасте четырнадцати лет о нём – наглый, заносчивый, постоянно лезущий не в своё дело, он искренне считал, что знает всю его простую как зелья на первом курсе сущность... И вместе с тем тайком восхищался его лёгким открытым характером, его смелостью, с какой он, точно его пёсья форма, подставлял мягкую, ничем не защищённую душу, как минуту назад – брюхо.       – Ты правильно попал на Гриффиндор, – вдруг тихо произносит Снейп, очевидно, противореча тому, что он мог наблюдать дальше – как Сириус, воровато воспользовавшись волшебной палочкой, срезал тонкую прядку волос, раскинувшихся на плече мальчишки, и, заклятием заплетя их в тонкую косичку, сложил в карман своей мантии.       – Я не собирался их никак использовать, правда, – немного повысив голос, суетливо заговорил взрослый Блэк, встав перед Снейпом и стиснув пальцами его колючие угловатые плечи.       – Мне просто хотелось иметь что-то на память от тебя, пока мы снова не увидимся, – скривив губы в стыдливой улыбке, произносит он, но потом всё же опускает взгляд на носки собственных ботинок – хватка его пальцев на плечах Северуса чуть усилилась, обещая оставить лёгкие синяки.       – Та подлая идея как-то наказать тебя, пришла мне в голову только осенью на пятом курсе, когда ты вдруг прогнал меня.       Сириус поднимает на него неожиданно забитый взгляд, отчего Северус слегка вздрагивает и упускает момент, когда солнце вдруг заволакивает тучами, зелень на каскаде ветвей раскидистого дерева сменяется красноватым золотом, а мальчишка больше не обнимает добродушного пса, сидя на древесных корнях. Наоборот, он гнал от себя прочь жалобно скулящего и прижимавшего к голове уши чёрного пса, веля ему проваливать и больше никогда здесь не появляться – у Северуса колкий ком встал в горле и своими пальцами он неосознанно коснулся лежащей на плече ладони Блэка.       – Но мне не давал покоя вопрос... Почему ты это сделал? – Снейп понимает, что не может, как бы ни старался, держать себя в руках, находясь во владениях воспоминаний Сириуса, и ощущает, как лицо его кривится от болезненной гримасы – здесь у него как будто больше не могло быть никаких секретов. Даже от самого себя.       – Неподалёку от родительского дома жила соседка... – тихо, на грани слуха начинает Снейп и пальцы его сильнее сжимаются поверх кисти Сириуса – тот не возражал, лишь пытливо всматривался в побелевшее как лист лицо.       – У неё была собака. Мелкий пекинес со скверным характером, звали Макбет, представляешь? Меня он иногда прикусывал за поджилки, когда я шёл мимо, – он находит в себе силы на мягкую усмешку, нервно, совсем как в детстве, запуская другую пятерню себе в волосы.       – Зато свою хозяйку любил. Думаю, он просто пытался её от меня защитить, мало ли что было у него в мозгах... Но в то лето, когда я задумал притащить домой лесного пса, Макбет вдруг умер.       В воздухе воцаряется короткая пауза, и Северус видит, как он-мальчишка уходит прочь под крапающую трещётку занимающегося осеннего дождя, оставляя за собой лишь уныло прижавшегося брюхом к земле пса. В носу вдруг начинает щипать и Снейп решает продолжить говорить, пока не случилось что-то непоправимое – или пока не подошёл к концу их с Сириусом общий сон.       – Не могу сказать, что питал к той соседке больших симпатий, но то, как страшно она убивалась по своему псу, глубоко меня задело – я вдруг понял, что и мой пёс однажды умрёт. Намного раньше меня... – оформить мысль до конца ему не даёт ощущение лёгшей на щёку ладони, отчего ему хочется закрыть глаза и никогда больше не просыпаться, оставаясь вот так, с ощущением мягко проникающего под кожу тепла.       – Тогда я решил, что одному будет проще.       – Ну и как? Сильно прав был? – в голосе Сириуса не сквозила усмешка, не было там и издёвки, сарказма, укоризны – лишь грусть и пригвождающий к земле упадок.       – В школе ты мне очень нравился, – неожиданно для себя произносит Северус, поднимая на Блэка взгляд потемневших глаз. По закаменевшей мимике Сириуса можно было понять, что такое признание застало его врасплох, и наяву бы Снейп позволил себе торжествующе смерить его взглядом, но сейчас ему не хотелось ничего, кроме как остаться, задержаться в этом месте хоть немного подольше обычного.       Он будто намеренно тянул время, подкоркой мозга чувствуя, что не проснётся раньше, чем будет закончен этот разговор.       – Себе бы я в здравом уме ни за что не признался бы, но ты был, пожалуй, тем, кого я хотел бы видеть рядом с собой. Не будь ты, разумеется, таким распоследним идиотом... Закончить ему не позволили – и Северус благодарен, поскольку уже был готов наговорить массу оскорбительных глупостей, чувствуя, что не может вынести этот болезненно нарывающий шквал эмоций и давно позабытых ощущений.       Забылось лицо того, с кем ему пришлось поцеловаться впервые, как и не помнил он ни единого лица и имени людей, с которыми по физиологической нужде делил когда-то постель – но этот случившийся даже не наяву импульсивный поцелуй с Сириусом-чёртовым-Блэком он запомнит, пожалуй, навсегда. Блэк прижался своими сухими губами к его с таким отчаянием, будто после этого его ждёт ещё одна казнь, ещё одна смерть, ещё один шаг в Арку Смерти – и на этот раз Северус не намерен совершить ту же ошибку, что и раньше...       Он не оттолкнул Сириуса, разрешая себя целовать до тех пор, пока мужчина не проснулся, ловя ртом воздух из-за сбившегося дыхания.