Восьмому казалось, что он плывет. Мучительное, почти обжигающее ощущение холода, которое он испытывал всего секунду назад, медленно покидало его, как и все остальное. Теперь он действительно был никем.
Смесь подействовала, и паника, охватившая его, сменилась внезапной летаргией. Ему казалось, что его осторожно погружают под воду, все было приглушено, и все же он не тонул.
Он просто плывет.
Он просто существует.
Он перевел дыхание.
Его отец и Первый что-то говорили друг другу, их голоса отдавались эхом издалека. Что-то щелкнуло его по лбу, и он скосил глаза, чтобы встретиться взглядом с Реджинальдом. Боль почти не ощущалась. Его мысли казались липкими, вязкими и медленными, едва помогая ему что-либо понять.
Реджинальд сказал что-то насчет благодарности. Восьмой поблагодарил его за что-то, он сам не знал за что, но теперь он ничего не знает, и послушание было единственным, что давалось легко.
Он ничего не хочет делать. Он ничего не желает. Если он не прислушается к чьим-либо приказам, он перестанет существовать, он перестанет функционировать, как марионетка, которой некем управлять.
Он чувствовал на себе взгляд Первого, но Восьмой уже не мог точно расшифровать эмоции, мелькавшие на его лице. Его мысли были слишком медленными, чтобы поспевать за тем, как быстро Первый меняет свое выражение лица на что-то более нейтральное, слишком медленными, чтобы запомнить, как оно выглядит.
В конце концов, он позволил неизвестному быть неизвестным.
Теперь он бесполезен.
Ему все равно.
Люди в фургоне что-то говорили. Они загоняли остальных членов его семьи внутрь, Восьмой даже не удостоил их взглядом. Все действия занимали слишком много усилий, легко было просто смотреть в никуда,
быть никем.
Ему было все равно.
Но он не был новичком в этом оцепенении. Он смутно помнит, что испытывал то же самое и боялся, что это чувство станет постоянным. Он боялся, что ничто не заставит его почувствовать что-либо, именно поэтому он хотел убить кого-то. Теперь его худшие опасения сбылись, но Восьмой не мог даже почувствовать отчаяния, он даже не мог вспомнить, какие чувства испытывал, только понятие об этом осталось.
Он даже не чувствовал, насколько это неправильно. Но он знает, что это так. Он не был куклой, он не был марионеткой, но он не испытывает гнев. Никто не придет за ним, никто не спасет его, кроме него самого.
Он только знает, что это было неправильно, потому что он все еще был способен к рациональному мышлению, каким бы медленным оно ни было. Его сознание узнает зияющую дыру, которую Реджинальд выковырял в нем. Логически он понимал, что должен бороться с этим.
— Ого, он выглядит странно.
— Н-нам действительно нужно было это делать?
— Конечно, мы должны были это сделать. Он опасен.
— Я не знаю, это не похоже на героический поступок.
— Он вообще ещё там?
— Какая разница? Просто оставь его в таком состоянии.
— Первый, ты в порядке?
— Что ж, он тебя проигнорировал. С ним-то что не так?
Ему не хотелось исправлять эту ситуацию. Но он знает, что должен. Но было также трудно что-либо сделать, почти невозможно для него. Он не чувствует мотивацию, даже если он знает, что делать правильно, в нем была какая-то ленивая часть, которая просто отказывалась беспокоиться. Он был марионеткой без веревочек. Ему нужно было, чтобы кто-то сказал ему, что делать.
— Эй, Восьмой, вставай!
— Какого хрена, чувак?!
Восьмой лениво встал.
— Черт.
— Черт возьми, это было круто!
— Нет, это не так! Это неправильно!
— Что? Он это заслужил!
Он знает, что должен положить этому конец. Каждая секунда на счету, а у него быстро заканчивалось время.
Но там ничего не было. Его ничто не волнует, даже он сам.
— Тогда не обращай внимания, — прошептал холодный голос, он был похож на него и в то же время не похож. —
Тебе все равно не нужны эмоции. Именно это и поставило тебя в такое затруднительное положение, не так ли?
Чувства. Эмоции.
Восьмому они больше не нужны. Вообще не нужны. Ему ничего не нужно.
Он сжал кулаки, и нити времени подчинились его приказам.
***
Восьмой едва не задохнулся от внезапно нахлынувшей на него чувствительности, он закрыл глаза, пытаясь скрыть внезапную ясность, которая должна была появиться в его глазах.
Он все еще мог распознать явные признаки холода, накапливающегося в его мозгу. Он был в фургоне и чувствовал, как Номер Один держит его, а Реджинальд роется в своем портфеле.
У него было всего несколько секунд, чтобы решить, что делать. Но на этот раз его мысли двигались быстро, совсем не так, как раньше. Теперь они проносились подобно водопаду, быстро, жестко и безжалостно.
Воспоминания все еще пытались заполонить его мозг, и Восьмой не хотел, чтобы они снова вывели его из строя. Он стиснул зубы, преодолевая боль одним усилием воли. Ему не нужны были эти воспоминания. Он больше этого не хотел. Чувства оказались способны ранить его сильнее, чем что-либо другое за всю его короткую жизнь.
Теперь его воспоминания были врагом, которого нужно было победить. И Восьмой намерен победить.
Все это произошло потому, что Эллисон заинтересовала его. Она искушала его, а он был глупцом, потому что хотел вернуть свои воспоминания.
Всё, что он получил, это замороженный мозг и смесь, вызывающую онемение.
Он заглушил воспоминания, активно закапывая их глубоко в своей голове.
Медленно, но верно он чувствовал, как они отступают, глубоко внутри чувствуя поражение и печаль. Восьмой проигнорировал болезненную боль в груди.
Эмоции были опасны.
Реджинальд встал перед ним, произнося ту же самую фразу, что и несколько секунд назад.
Вот.
Вот что такое семья, Номер Восемь. Они будут смотреть, как ты страдаешь, лгать тебе в лицо и наслаждаться кусочками твоего разбитого «я».
Они будут говорить слова утешения, но никогда не подойдут и не утешат по-настоящему. Они будут притворяться, что видеть тебя в таком состоянии неправильно, но никогда ничего не предпримут.
Восьмому они не нужны. Ему никто не нужен. Уже нет.
Не Академия Спарроу и уж точно не Академия Амбрелла.
Решимость ожесточила его сердце или, может быть, заморозила его?
Восьмому все равно.
В конце концов, он не так уж сильно отличался от той версии самого себя, которая пила эту жидкость.
***
Он притворился точно таким же, каким был несколько секунд назад. Он говорил те же самые слова и вел себя так же жалко. Он даже позволил Реджинальду вылить странную смесь себе в рот.
Вот тогда все и начинает идти по-другому.
Он открыл маленький портал во рту, в нескольких сантиметрах от миндалин. Портал был соединен с ближайшим фонтаном, куда он переместил всю жидкость. После этого он притворился, что глотает и кашляет, как будто подавился этой смесью.
А теперь оставалось только притвориться их сломанной игрушкой. Ему просто нужно было притвориться оцепеневшим и лишенным каких-либо чувств. Восьмой мог бы посмеяться над иронией всего этого, потому что ему едва ли нужно было вообще притворяться.
Это было определенно проще, чем изображать из себя брата, который всё равно любил их.
