Ты забрал у меня всё, и теперь я – никто

Если бы он не ожидал этого, то счел бы тревогу миссии неприятной. Но он был так взволнован, что надел маску и быстро присоединился к остальным членам Академии Спарроу. Папа быстро рассказал им о задании: несколько членов мафии и полиция устроили перестрелку на ближайшей пристани, и их послали «нейтрализовать» угрозу. Восьмой ценит то, что его отец сразу переходит к делу, и этого почти, почти достаточно, чтобы он простил папу за кофе. Почти. Они начали набиваться в фургон, на котором красовалась эмблема Академии Спарроу. При виде места, где ему предстояло провести остаток пути, у Восьмого по спине поползли мурашки. Он не хотел сидеть так близко к такому количеству людей в таком закрытом месте, но все выжидающе смотрели на него, и он подавил это чувство. Он забрался внутрь и постарался стать как можно меньше, чтобы избежать как можно больше контакта с людьми. Запах человеческого пота и тепла вызывал у него неописуемое желание заменить его металлом и гнилью, и Восьмой поймал себя на том, что постоянно касается пальцами ножа для вскрытия писем, который он нашёл в библиотеке. Он всегда держал его в кармане, чтобы избежать лишних подозрений, потому что ему, черт возьми, и так хватало подозрительных взглядов от членов семьи. — И вообще, зачем нам всем туда ехать? — мужской голос прозвучал почти плаксиво, когда нарушил тишину в фургоне. Номер четыре, напомнил ему мозг. Восьмой стиснул зубы, заткнись. Номер Один, не отрывая взгляда от окна фургона, раздраженно ответил: — Потому что это первая миссия Восьмого, и мы нужны на случай, если что-то пойдет не так. Восьмой ощетинился. — В последний раз я с лёгкостью победил всех вас. Неужели одного удара ребёнка достаточно, чтобы вызвать амнезию у взрослого мужика? Не знал, что ты настолько хрупкий. Восьмой постарался быть как можно более насмешливым, когда улыбался им. Он видел, как у некоторых членов Академии встают дыбом волосы, но Первый только усмехнулся. — Ты победил, потому что мы не использовали силы. Он откинулся на спинку сиденья и придал своему лицу самодовольное выражение, выбрав именно ту версию, которая, как он знал, была способна вывести их из себя больше, чем что-либо другое. — Если бы мне разрешили пользоваться моей силой, то это даже не было бы дракой. Вторая удержала Третьего, когда тот уже было кинулся в сторону Восьмого, а Восьмой только невинно хлопал глазками. Вторая бросила на него резкий укоризненный взгляд, а затем улыбнулась, словно хищник. — Если ты так уверен в себе, почему бы тебе не сразиться с этими парнями в одиночку? Отбросив самодовольное выражение лица, Восьмой заменил его выражением, близким к тому, словно его уже отчитали. Восьмому, конечно, было интересно, как он будет сражаться против такого количества врагов, но он не нашёл причин быть идиотом и рисковать своей жизнью ради пари, победа в котором его даже не волнует. Третий бросил на Восьмого хмурый взгляд, прежде чем прошептать: — Чертов высокомерный ребёнок. — Извини, — сказал Восьмой тихим голосом, изображая из себя идеального ребенка, которого якобы ударили по самолюбию. Ещё через несколько минут они прибыли на пристань. Номер Один вышел из фургона первым, а Восьмой почтительно шел последним. Ему стало скучно играть в «кого из моих братьев и сестер я могу разозлить первым?», ему нужно новое развлечение. Они находились на почтительном расстоянии от противостояния полиции и мафии. Каждая сторона пряталась за машинами и зданиями, выжидая удобного момента, чтобы прикончить друг друга. Как только Восьмой вышел из машины, ему в нос ударил металлический запах крови и пороха, и он незаметно подавил дрожь. Он почувствовал, как у него потекли слюнки, а сердце забилось быстрее. Он оперся на фургон, пытаясь осознать реальность происходящего. К несчастью, внезапное движение привлекло внимание Пятого, который ухмыльнулся, прежде чем медленно приблизиться к нему. — Ты в порядке, малыш? — насмешливо сказал Пятый. — Хочешь поехать домой, в более подходящее для детей место? — Отвали, — как будто того, что он был значительно младше и ниже ростом, было недостаточно, чтобы снизить его фактор запугивания, так он ещё и запыхался, что, в свою очередь, делало его ещё более жалким. Веселое фырканье Пятого, когда он ушёл, только доказало это. Задачи были распределены, и Восьмой и Четвертый должны были защищать полицию и Шестую, пока она лечила раненых. Академия Спарроу прервала противостояние между двумя сторонами, когда Номер Два призвала своих птиц атаковать членов мафии. И вот так началась битва. Было слишком скучно, потому что Восьмого отодвинули на второй план, в то время как остальные члены семьи развлекались. Он наблюдал, как щупальца разрывают людей на части, как вату, птицы выклевывают людям глаза с громкими криками,а лазеры разрезают людей пополам. Скучно. Полиция, понемногу начиная осознавать, что в сложившейся ситуации ответственность лежит на них, отошла на безопасное расстояние от места резни. Поскольку людей, которых нужно защищать, больше нет, Четвертому, Шестой и Восьмому разрешили вступить в бой. Взволнованные Четвёртый и Шестая покинули свои позиции, чтобы присоединиться к драке, в то время как разочарованный Восьмой остался на месте. В конце концов, миссии для него тоже ничего не значили. Это было так же скучно, как и все остальное, и Восьмой отчаянно нуждался в чем-то другом. Хоть в чем-то. В чем-то, что, по крайней мере, заставит его почувствовать что-то поистине стоящее. Щелчок чего-то металлического (знакомый звук) вывел Восьмого из задумчивости, и он обнаружил, что смотрит на дуло пистолета. Мужчина с кровоточащим левым плечом целился из пистолета Восьмому в лоб. — Не двигайтесь, иначе я пристрелю этого ребёнка! — заорал мужчина Академии Спарроу, но та едва удостоила его взглядом. Отчаявшись, мужчина снова закричал. — Вы меня слышите? Разве вы не видите, что у меня заложник?! Поднимите руки! Восьмой закатил глаза и телепортировал направленный на него пистолет в свои руки. Ошеломленный, раненый член мафии уставился на Восьмого с растущим страхом и пониманием. Восьмой одарил его улыбкой, прежде чем выстрелить в живот мужчине, который инстинктивно скривился от боли. Держа его шею на расстоянии вытянутой руки, он выбросил пистолет и принялся резать мужчине яремную вену ножом для вскрытия писем. Восьмой знал, что быстрее было бы его убить из пистолета, но ему было любопытно, и он с нетерпением ждал весь гребанный день, чтобы использовать этот нож хоть на ком-то, так что простите его за то, что он воспользовался возможностью, когда она представилась. Мужчина издал сдавленный звук, и кровь брызнула на лицо Восьмого. Она была теплой и липкой, и он внезапно утонул в эйфории, которая затопила его тело. Какого хрена. Какого хрена. Какого, мать его, хрена. В течение нескольких дней он страдал из-за отсутствия разнообразия в своих эмоциях, но теперь он чувствовал так много, что начинал чувствовать себя подавленным. Это было... Это было так волнующе! И удовлетворяюще. И тепло. И, наконец, он почувствовал хоть ЧТО-ТО. Он почувствовал голод в глубине живота, царапающий его и требующий большего. Пальцы его дрожали, и он со звоном выпустил лезвие из окровавленных пальцев. В тот же миг мужчина с глухим стуком упал. Он не знал, как долго смотрел на истекающего кровью мужчину, но Восьмой не мог оторвать от него глаз. Он очнулся только тогда, когда почувствовал приближение Шестой, позволив ей положить руку ему на плечо. — Ты в порядке? Восьмой слабо кивнул. Шестая осторожно оттащила его от тела и вернула в фургон, где его уже ждали остальные члены Академии Спарроу. Восьмой не заметил, что драка закончилась, неужели он настолько отвлекся? В каком-то оцепенении он сидел в фургоне, и разговор проходил мимо него. — Наверное, он все еще ребенок, да? — Высокомерный, маменькин.. — Все еще ребенок! — Я тоже видел, как он замешкался, наверное, слишком много крови травмировало его. — Ну, если бы Первый.. — Если у тебя есть какие-то жалобы, ты можешь поговорить с щупальцами, если хочешь. — Нет, спасибо. Прошло уже несколько дней, и наконец-то Восьмой нашел то, что ему действительно нужно. Восьмой снова хочет кого-то убить. (Передав Эй-Джея куратору, Пятый поклялся себе: с убийствами покончено. Лютер был прав, должен быть другой способ. Но это уже не имеет значения. Ничто больше не имеет значения.)