Ты забрал у меня всё, и теперь я – никто

Номер Пять потерял много вещей. Жизнь наслаждалась тем, что забирала все из его бессильных тринадцатилетних рук. Он потерял своё старое тело. В апокалипсисе он потерял рассудок, разум, контроль над своими силами и СВОЮ СЕМЬЮ. Он потерял мораль из-за комиссии. В результате эксперимента он потерял свою ДНК. В его долгой мучительной жизни не было ничего, что судьба не отняла у него, кроме двух вещей: его имени и его воспоминаний. Номер Пять. Именно по этой причине он никогда не менял своё имя на более нормальное. Это имя так много для него значило, хотя он никогда никому не признавался в этом вслух, боясь, что и его он в скором времени потеряет. Ведь все ценные вещи у него неизбежно крадут. Номер пять принадлежал Номеру Первому, Второму, Третьему, Четвертому, Шестому и Седьмому. Во время апокалипсиса это было единственное, что он любил в себе. Потому что в мире, где он составлял «всех», он также был «никем», и это имя было напоминанием о том, что когда-то он был «кем-то». Если бы страх не был в центре его внимания, он счел бы ироничным, что Реджинальд был тем, кто забрал его у него, потому что именно Реджинальд и дал ему это имя. И сегодня он почувствовал страх. Страх был настолько силен, что фактически свел на нет самое страшное переживание, которое когда-либо испытывал Пятый: момент, когда он понял, что не может покинуть апокалипсис. Его положили на спину, руки и ноги приковали металлическими скобами к столу. Он изо всех сил старался оставаться в сознании, потому что каждое моргание приближало его все ближе и ближе к одурманенному, податливому состоянию. Он сжал кулаки, но вызвал лишь слабые искры голубого электричества. Тем не менее, Номер Пять всегда пересекал тонкую грань между решимостью и отчаянием, и безнадежный сценарий всегда питал его гнев и страх, вот только никогда не побеждал. Никогда. Он никогда не сдавался. И сейчас он не сдастся. Сходство этой ситуации и того дня, когда его сделали убийцей, не ускользнуло от него. Монокль Реджинальда сверкнул, когда он посмотрел на Пятого. Он был идеальным представлением разочарованного родителя, смотрящего на своего несчастного сына, и от одного этого взгляда в Пятом снова вспыхнул гнев. К сожалению, гнев ничего не делает с наркотиками, бегущими по венам Пятого, он просто умудряется разозлить его еще больше. Он не удивится, если в этот момент у него начнётся кровотечение из чистого гнева. Он шипел и сопротивлялся, но бесстрастный взгляд Реджинальда не отпускал его. — Чего ты хочешь от меня? — сплюнул он со всей язвительностью, на которую был способен. Его язык неудобно прилипал к нёбу, когда он говорил, но он не обращал на это внимания. Его семья... где они, черт возьми? они мертвы? Когда он видел их в последний раз? — Возможно, я переоценил твой интеллект, — глаз Пятого сердито дергается от очевидной провокации Реджинальда. — Твоя способность изменять пространство и время очень желательна и очень полезна для достижения моей цели: остановить апокалипсис. Пятый снова принялся дергать свои путы. Он знал, что не сможет разломить их, но боль от царапающего кожу металла помогала ему противостоять наркотику в крови. — Тогда найди меня в этой временной шкале! — зарычал Пятый, умудряясь казаться одновременно безразличным и злым. — Уверяю тебя, им будет легче манипулировать. Реджинальд удивленно приподнял бровь, как будто Пятый должен был знать ответ на вопрос, который он определенно не задавал. — Я не могу. Что бы вы ни сделали в 60-х, это достаточно сильно изменило судьбу твоей матери – она убила и себя, и тебя. В этой временной шкале нет «тебя». Номер Пять стиснул зубы. В его словах было слишком много смысла, но он не доставит Реджинальду удовольствия знать, что он прав. Он знал важность своей силы, черт возьми, он понимает, насколько она полезна, особенно после того, как он научился обращать время вспять на несколько секунд. Сколько всего он мог бы сделать и предотвратить, любой был бы ослеплен этим осознанием. На самом деле и он был ослеплен своей силой, пока не поплатился за это апокалипсисом. — Послушай, — на этот раз Пятый попытался проявить терпение. — Я тоже хочу остановить апокалипсис. Нет никакой необходимости... — он указал на себя. — в этом. Реджинальд усмехнулся, а потом указал на кого-то над головой Пятого, на кого он не мог взглянуть, не сломав себе шею. — Не принимай меня за дурака, Номер Пять. Я знаю, что ты и твоя жалкая компания хотели покинуть эту временную линию. И, честно говоря, ты впустую тратишь время на них. Чёрт. — Ты не позволишь нам уйти? — уточнил Пятый. Стоит сказать, что Номер Пять не ненавидел своего отца, по крайней мере, не так сильно, как его братья и сестры, но если Реджинальд в последние дни только и делал, что доказывал Пятому, что он враг, то Пятый уже не мог это игнорировать. — О, я был бы очень рад, если бы остальные члены вашей неблагополучной группы ушли, — тон Реджинальда нес в себе нескрываемое отвращение, которое зажгло пламя защиты в Пятом, за которое он был достаточно горд, чтобы признаться себе, но только самому себе. — Но не ты, — на этот раз взгляд Реджинальда заставил Пятого покрыться мурашками. Этот взгляд слишком сильно напомнил ему взгляд Куратора, когда она впервые посмотрела на него. Словно он был очень полезной собакой, которую можно приручить. — Ты нужен Академии Спарроу. Пятый был волком. Верным животным, готовым растерзать и убить любого ради выживания своей семьи. Он не был собакой. Он ни за что не бросит свою семью. Даже для всего мира. Вызов в его глазах, должно быть, красноречиво говорил о том, что чувствовал Пятый, потому что Реджинальд просто ужасно фальшиво вздохнул. — Я думал, что воспитал тебя лучше. Думал, что ты не позволяешь чувствам взять вверх над тобой. Но я давно убедился в этом, старина. Ещё в 1963 году, — какая-то женщина прервала болтовню Реджинальда и протянула ему шприц с голубовато-белой жидкостью. Страх пронзил горло Пятого, когда он медленно осознал, что сейчас произойдет. Только не снова. Черт возьми, не снова. Он начал еще сильнее бороться с путами, не обращая внимания на боль, не обращая внимания ни на что, кроме желания поскорее уйти от Реджинальда. Желание быть рядом со своей семьей заставило его снова почувствовать себя ребенком, тоскующим, страдающим по тому, чего не было. — Мы можем стать лучшей командой, можем стать лучше Академии Амбрелла, Номер Пять. Уверяю тебя, моя команда более... целеустремленная, чем люди, с которыми ты вынужден был общаться, — может быть, Реджинальд таким образом пытался утешить его? Ну, у него это получалось даже хуже, чем когда он воспитывал их, в его словах не было утешения. Семья Пятого была занозой в заднице. Они не смогли уложиться в срок, чтобы спасти свою жизнь или мир. Они были неблагодарными людьми с меньшим количеством клеток мозга и большим сердцем, чем у него. Но они были его семьёй. Они были причиной всего, что он когда-либо делал. Они были его семьёй. И он едва их вернул. Только недавно они снова стали семьей, и бог знает, как сильно он этого хотел. Пройти через Ад стоило того, потому что у него были воспоминания о семье, которые поддерживали его жизнь, поддерживали его отчаяние, из-за чего он ушёл вместе с Куратором. Из-за них все стоило того. — Нет, нет, — шепот, вырвавшийся у него изо рта, не мог исходить от него самого. Он звучал умоляюще и жалко, он никогда бы себе этого не позволил. Он снова боролся, не обращая внимания на треск суставов, и продолжал умолять. Слезы застилали ему глаза. — Пожалуйста. Пожалуйста. Только не они. Только не они. Не обращая внимания на уязвимость, проявленную Пятым, Реджинальд просто ввел иглу в вену на руке. Все они были одинаковы. Реджинальд и комиссия. Все они были одинаковы. Им было всё равно на то, чего хотел Пятый, им было всё равно на вещи, которые были ему дороги. Они берут у Пятого то, что им нужно, и переделывают его под свои цели, словно он не человек, а скорее инструмент. (Он вспомнил, как кричал в тот день в лаборатории. Он не знал, что они делают и что у него отнимают. Но тем не менее он закричал. Он был стар и слаб в то время, и он ничего не мог сделать, чтобы защитить себя от скальпеля, от наркотиков, от жестоких, выжидающих улыбок. А когда все закончилось, они посмотрели на него так, словно он был шедевром, но отражение в зеркале было просто монстром, одетым в его кожу.) Жидкость попала в его кровь, и он почувствовал, как лед начал распространяться по венам. Он сильно вздрогнул. Лед достигал его плеч, растекался по груди, поднимался к шее, опускался к ногам... он был везде, везде, где только можно. Пятый всхлипнул, чувствуя потерю еще до того, как потерял ее. Он потеряет свое имя. Он потеряет свою семью в четвертый (пятый? шестой? Пятый не мог сосчитать, иначе он потеряет голову) гребаный раз, и он даже не вспомнит, что потерял их, даже не вспомнит, что ему нужно их вернуть. Он был Номером Пять. Ощущение холода достигло его мозга, и сознание стало пустым. Его глаза расширились и на время посерели. Все было пусто. Он – никто. Он почувствовал, что кто-то трясет его, и с трудом поднял глаза на старика с моноклем. На старике был дорогой костюм и строгое выражение лица. Он не выглядел дружелюбным. — Номер восемь, как ты себя чувствуешь? — нетерпеливо спросил старик, словно он повторял одно и тоже несколько раз подряд. Он – Номер Восемь.