Чёрный Оникс

Сяо Синчэнь тихо вздыхает, садясь на циновку и принимаясь за мягкие поглаживания: Сюэ Ян тут же прильнул к нему, требуя ласки. На первом этаже постоялого двора ещё шумно, и слышны окрики хозяйки на мальчишку-служку. Соседняя комната, судя по ворчаниям о ценах и дорогах, занята двумя торговцами. За спиной, в ещё одной комнатке, с тихим лязгом проверяет оружие одинокий странник. А-Ян возится, удобнее устраивая голову на его колене, что-то неразборчиво мурлычет — наверняка какая-то песня. Девчушка-служанка скоро принесёт нехитрый ужин, новости передать сегодня не получится, — ничего, подходящего для отстукивания, нет — так что можно и расслабиться. Улыбнувшись этим мыслям, даос нащупывает в волосах Чэнмэя тонкий ремешок-верёвочку; аккуратно потянув, распускает хвост и зарывается пальцами в жёсткие пряди. Оттянуть, помассировать, перебирать — в любом алгоритме, лишь бы тихо мурчал от удовольствия, а потом полез обниматься. И ведь не ошибается: фэнь через пять босяк с мурчания переходит на тихий-претихий скулёж, уворачивается от ласковой руки и притягивает в объятия. — Даочжан, а даочжан, — наверняка сейчас лукаво щурится и улыбается. — А вот если бы не я, как бы ты один по свету бродил? Сяо Синчэнь только пожимает плечами: — Уж приспособился бы как-нибудь. И хромые хлеще здоровых порою скачут. Вот снова возня, крепко-бережно сжимающие руки и неясно гордое: — Это точно… И вот чего я, в самом деле, переживаю за тебя? Слепой хоть, а иногда пугаешь не хуже меня. — Неужто? — удивлённая улыбка сама проявляется, и брови приподнимаются вверх, морща белую повязку. — Честно говорю! От меня набрался, не иначе! Вот сейчас улыбка у тебя совсем не страшная, а иной раз такая, что мурашки по коже, как у тех бродяг, что мы встретили два месяца назад, — сообщает разбойник доверительным шёпотом, мимолётом целуя в щёку. И Сяо Синчэню остаётся только, отведя в сторону волосы, подставить А-Яну горло, позволить уткнуться и оставить пару мокрых поцелуев. А самому — потянуться к шее возлюбленного и, чуть-чуть царапая ногтями, медленно провести до лопаток. Сюэ Ян такое любит: сразу в блаженстве жмурится и едва ли не стонет. Но сейчас сдерживается, сейчас слишком тонкие стены и уши повсюду, а ещё стук в дверь и долгожданный ужин. ≈ Первые дни своей слепоты Сяо Синчэнь прожил в некой растерянности. После обидного «Нам больше не по пути» Сун Ланя он с обречённым вздохом покинул гору наставницы, всю дорогу, однако, сопровождаемый тихим женским шёпотом — не иначе как Баошань-саньжэнь решила утешить ученика, что никогда не возвратится. Неделю на пятую началось привыкание — даос вдруг заметил, что перестаёт спотыкаться на ровном месте и не наталкивается на что попало. Тогда-то он и принялся заново выспрашивать о мертвецах да различных бедствиях: если мог спокойно ходить, то и с большими неприятностями разберётся, да и кошель почти пуст был. Ах, не то чтобы ему были нужны деньги, ведь наставница говорила не зацикливаться на материальных благах, но… Да, ему нужны были деньги. Именно поэтому он согласился пойти в окрестности города И, дабы разобраться со скопившейся тёмной энергией. Клятвенно пообещал, что и следа от скверны не останется, не вспомнил даже, что для городов-могильников её отсутствие столь же губительно, сколь и избыток. ≈ «Там я и встретил А-Яна, не узнал даже, обманщика такого, поначалу», — Сяо Синчэнь вытаскивает Цзянцзай из-под руки Сюэ Яна и переставляет его в угол, качая при этом головой. Как же сложно заставить разбойника хоть на мгновение ослабить бдительность и прекратить спать с мечом в обнимку. А-Ян после этого всегда ворчит и кусается при поцелуях, прося больше так не делать. Неделя-другая — и Синчэнь вновь нарочно лишает мужчину оружия. Даос садится на циновке в позу для медитации, прислонясь к стене и размеренно дыша, ощущая ци, волнующуюся в такт. Сегодня не до сна, мысли всё текут, едва задевая бархатными крыльями и не оставляя более новых ран. Нет, больше не болят воспоминания тех дней. ≈ Таинственный спаситель с ломающимся юношеским голосом явился неожиданно. Мертвецов, удушающей тёмной ци было слишком много: она забивалась в лёгкие, силилась пробиться в мысли, и Шуанхуа, сжатый в руке, жалобно гудел. А этот человек… так легко, будто играя, расправился с напастью. А после и вовсе подошёл к слепому и с усмешкой в голосе произнёс: — Потрепало тебя, а? Ну, вижу, один ты никуда не годишься, придётся мне с тобой шастать, даочжан! И он ведь мог тогда отказаться, мог. Но хрипло-мурлычущий голос незнакомца и его настойчивость в предложении помощи буквально не оставили выбора, да и, Сяо Синчэнь признавал, сам он был слишком мягок и открыт со всеми. Это и привело к тому, что отныне даос вместо тишины в дороге слушал залихватские песенки и странные шутки нового юного друга. Это… помогало, действительно помогало не зацикливаться на беспомощности в житейских делах и слепоте, да и торговцы, кажется, стали меньше подсовывать несвежих продуктов. ≈ «Теперь я понимаю, почему», — и эта мысль кружится пёрышком-пуховкой, не вызывая застарелого страха перед тем оскалом, что он запомнил, будучи ещё зрячим. Только мягкий укор заступает ему место, когда мужчина кладёт руку на плечо разбойника и со смехом просит не пугать бедных лавочников. В ответ слышится протестующее ворчание да звук убираемого в ножны меча. — А-Чэнь, они пытались нас обсчитать! — раздражённо рычит Чэнмэй, как только оба уходят с деревенского рынка. — Я знаю, — только и отвечает Синчэнь, задумчиво поглаживая рукоять Шуанхуа, втихую ругая мужиков, наживающихся на обмане. Если слушать внимательно, то понимать начнёшь, что везде есть обман, зависть и злоба; что легче научиться огрызаться, чем с дружелюбной улыбкой принимать плевки и камни в спину. И слова наставницы, великой Баошань-саньжэнь, о смирении и всепрощении начинают казаться не такими уж и подходящими для жизни в большом мире. — Хотя провинция бедная, что с них взять, — продолжает Сюэ Ян, вновь что-то насвистывая и наверняка оглядываясь по сторонам. — С тех пор, как наследничек императорский в бегах, советница покойника-то голову подняла. Налоги повысились, в Хуанцзане Тьма скапливается — не продохнуть, люди задыхаются там уж второй год! Не иначе как хочет править живыми мертвецами! Эх, скорее бы Вэй Цзинхуа отмашку дал… — Как же ты всё замечаешь? — от новостей неуютно, и хочется отвлечься от них любым вопросом, пусть даже таким абсурдным. Он уже знает, как ответит А-Ян. — Я же пообещал быть твоими глазами и ушами, — и ладонь бережно обхватывает четырёхпалая рука, а сам разбойник притирается к боку (Сяо Синчэню кажется, или А-Ян стал выше?). ≈ — Эй, даочжан! — мурлыканье послышалось рядом, и под локоть ткнулась мальчишечья макушка. — Слышал новости? Вэй Усянь, говорят, на горе Луаньцзан обосновался вместе с остатками клана Вэнь! И что это ему на месте не сидится? — Значит, бросил вызов миру заклинателей? — спросил Сяо Синчэнь и тут же тихо шикнул, порезавшись о ножик. — Да нет же, даочжан! — неведомым образом друг выудил и ножик, и недочищенное яблоко. — Вызова он не бросал, просто забрал их из лап Ланьлин Цзинь! Здешние говорят, что видели их — худющие, мол, жуть, на скелеты грязные похожи! — Ох, так, выходит, за справедливость борется? — даос, нахмурившись, разгладил повязку. — Отчего же заклинатели говорят другое? От друга внезапно полыхнуло ци — озлобленной и ненавидящей, а рычащий голос треснул смутно знакомыми нотками: — Оттого, что свиньи гордые да зажравшиеся! В Илине в тот день было необычайно оживлённо: все делились свежими новостями из мира заклинателей, словно лакомым куском. Каждая следующая версия событий оказывалась всё фантастичней предыдущей, обрастая новыми подробностями и абсурдными теориями. Дошло в итоге до того, что Вэй Усянь не иначе как верно служил могущественному демону и по его указанию сотворил то безумство на тропе Цюнци. Кто-то же, напротив, говорил, что Вэй Усянь — посланник Небожителей, что не могли более смотреть на самоуправство и жестокость Ордена Ланьлин Цзинь. «Идиоты!» — то и дело фыркал юный друг, подбадриваемый хихикающим Сяо Синчэнем. Что ни говори, но друг был таким забавным в своём раздражении и досаде, когда не хотел никого покалечить. А калечить он хотел, к беспокойству даоса, довольно часто, и никакие потом извинения и протяжное «даочжан» не могли унять растущей тревоги в сердце. Дум прибавляла и необыкновенная осведомлённость юного друга: тот всегда и всё знал, и причём ту самую, истинную историю. Меж тем Синчэнь пытался свыкнуться с тем, что при решении житейских проблем приходится отталкиваться от факта слепоты. В один из таких дней, когда юный друг принёс из деревни порцию вестей и свежих баоцзы, а даос пытался аккуратно нарезать к походному ужину чеснок, и прозвучало: — Даочжан, а даочжан! — В чём дело, друг мой? — мужчина мягко улыбнулся, подняв голову на голос. Юноша, резко вдохнув, несвойственно тихо вымолвил: — Ты же… ты же совсем беспомощный в жизни пока, да? Не видишь и слушать то, что и как люди говорят, не умеешь, да? Тебя ведь то и дело норовят обмануть и обсчитать, да только меня видят и боятся. Давай… давай я твоими глазами и ушами буду, а, даочжан? Ничего не упущу, ты не думай, везде тебе помогу! Тогда, Сяо Синчэнь помнил, он засмеялся и ответил: — Хочешь всё мне рассказывать, друг мой? Добрый ты, очень добрый ко мне! Если уж обещаешь, то как же я отказать тебе могу? — Что ты, даочжан, — и снова в голос друга проникли смутно знакомые нотки. — Я совсем не такой. Это ты… всепрощающий. Ты лучше моим сердцем будь, доброе оно у тебя. ≈ — Оставь его, А-Ян, — приказ, тихий и твёрдый; единственное средство, способное сейчас подействовать на взбешённого возлюбленного. Кругом запах крови и речных гулей: нечисть успела утащить парочку неумелых адептов-заклинателей, пока они мчались на помощь. И вот теперь вынуждены столкнуться с неприязнью и оскорблениями того, кто признал в них босяка из Куйчжоу и ученика Баошань. — Оставь его, А-Ян, — повторяет Сяо Синчэнь, положив руку на чужое плечо. — Нет нужды убирать свидетеля. Ещё три мяо не слышно ничего, кроме тяжёлого дыхания раненого заклинателя. Потом раздаётся и яростный выдох Чэнмэя, его процеженное сквозь зубы: — Ладно, я его не убью. Но пусть только попробует рассказать о нас, я найду его и вырву язык. Или обрежу уши, как пастушьим псинам делают. Уходя, даос успевает сказать «извините его, он не в духе», но, кажется, ему не верят. «И не надо, я ведь и сам понимаю, что неправда это». В таверне Сюэ Чэнмэй тих и мрачен. Сяо Синчэню приходится самому заказать его любимые клёцки, а себе рыбу в салатных листьях. Подумав с мяо, заказывает ещё и рисовое вино — что-то подсказывает мужчине, что оно понадобится. Только за обедом любимый оживляется немного — ест, по крайней мере, с удовольствием. Но вот снова затихает, а потом, налив вино в чашку, говорит: — Сегодня два года с осады Луаньцзан. И Сяо Синчэнь холодеет, замирает с куском рыбы в палочках. Ох, ну конечно. День, который так не любит Сюэ Ян. День, когда Четыре Великих Ордена, давным-давно поклявшиеся бороться за справедливость, эту самую «справедливость» показали. День, когда и даос разочаровался в их праведности. По нему это ударило не сильно, а вот А-Ян метался раненым котом, выл и плевался. Нет, в такой день ему просто необходимо отдохнуть, нельзя его теребить. Сегодняшней ночью, когда Чэнмэй ворочается, собираясь пойти на отстукивание, Синчэнь выдыхает: — Лежи, А-Ян. Я за тебя схожу. —… Спасибо, А-Чэнь. Далеко не ходи, — рука чуть сжимает предплечье, ласково его поглаживая, и слышится спокойный вздох. — Тут буду. И он действительно уходит недалеко. Садится на землю, приникает к полому стволу и вспоминает нужный такт. ≈ — А представь себе, даочжан, что вести можно разнести через всю Поднебесную! — юный друг остановился, вдруг утягивая даоса с дороги. — Нет, никогда о таком не думал. — А ты подумай! Знаешь, как? — и, не дождавшись предположений, принялся объяснять. — Мне старая знакомая говорила, что ци везде. Что и светлая, и тёмная смешиваются и разносятся по всему миру. Тут подхватил и Сяо Синчэнь: — Верно. Одно без другого неполноценно, а места с идеальным балансом Инь-Ян есть места священные. Так мне говорила наставница. — Мудрая, должно быть, женщина, — хмыкнул друг. — Но я о чём. А том, что под землёй тоже такое есть, только не места, а как бы… ммм, каналы, вот. Они похожи на сосуды в теле человека, так знакомая говорила. И если найти канал с Инь-Ян, то можно передать весть хоть на другой конец страны, и тебя услышат. Тогда Сяо Синчэнь похвалил ту неизвестную знакомую, которая явно много знает, раз исследовала энергию под землёй и даже нашла «особые» каналы для связи. Как-то незаметно и он сам, следуя указке юного друга, научился передавать короткие сообщения неизвестным тогда людям. В основном что-то мелкое: обложение налогами да разбойные нападения. ≈ «Я и подумать тогда не мог, что работаю на «Чёрный Оникс». Нет, хитреца А-Яна я тогда не раскусил», — мужчина подымается с колен, напоследок погладив полое дерево. Под землёй, в нескольких чи, отзывается чёрно-белой нитью канал-передатчик. Он знает это — потому что А-Ян сказал, что такие каналы именно чёрно-белые, как символ Инь-Ян. Как подтверждение того абсолютного баланса. А ещё Сяо Синчэнь знает, что не «знакомая» то была, исследовавшая подземную ци. Нет, это оказалась Цян Дао, восьмой лидер организации и величайший создатель артефактов. Сяо Синчэнь много чего теперь знает. И о себе тоже. ≈ Знакомый голос он услышал в общем гомоне главной площади городка. Знакомый голос спрашивал о нём, о Сяо Синчэне. Но только он хотел пробраться через толпу с радостным криком «Сун Лань!», как его ухватили за руку и потянули в другую сторону. — Зачем? Там был Сун Лань! — попробовал он было воспротивиться, но друг ответил со злостью: — Сдался он мне, твой Сун Лань! Сам прогнал и сам же теперь ищет прощения вымаливать, как побитая собака! Знаю я таких, бросят при первой же возможности! — А ты сам не бросишь ли при первой возможности? — Синчэнь, вздрогнув, обернулся на голос. Следующее заставило его замереть и молчать весь оставшийся день. — Сюэ Ян, — он никогда бы не подумал, что в голосе Сун Ланя может скопиться столько ненависти, лютой и сжигающей. И юношеский голос — теперь настоящий голос — ответил: — Пришёл скулить у ног даочжана, Сун Цзычэнь? Какой благородный порыв. Перебранка длилась недолго, кто первым достал меч, Сяо Синчэнь тоже не помнил. Он сам тогда, слушая утробное рычание, лязг и смачные ругательства, стоял недвижимо в стороне, пытаясь осмыслить ситуацию. Его друг пришёл извиняться за резкие слова, но ему помешал юный друг, и сейчас они сражаются, и Сун Лань назвал юношу… Ох. Ох. Как же ловко его всё это время дурачили. Как долго Сюэ Чэнмэй планировал водить его за нос? В каких гнусных делах он успел поучаствовать? Неужели он так много рассказывал несчастному слепому лишь для того, чтобы втереться в доверие? А обещание быть глазами и ушами — тоже пустое? Все те дружеские поддразнивания — их тоже не было? Чувствуя нарастающую боль в пустых глазницах, Сяо Синчэнь опёрся о стену дома, стирая просачивающуюся из-под повязки кровь. Неужели, неужели всё было игрой? И что делать дальше? Бросить того, кто раз за разом вызволял из беды? Кто приносил все-все новости, кто запугивал торговцев, норовивших подсунуть несвежее или содрать лишние монеты? Уйти с Сун Ланем, и дальше мечтая о собственном ордене? Или найти в себе силы и простить, несмотря на все прошлые злодеяния? Найти и в этом человеке что-то хорошее и светлое — да хоть ту же любовь к сладостям! Баошань-саньжэнь ведь говорила, что в любом человеке найдётся что-нибудь уязвимое и светлое. Так, может, дать и Сюэ Яну шанс? — Синчэнь! Убери от него руки! — надрывно кричал тогда Цзычэнь. — Тебя я не трону, но дай мне разобраться с ним! Но он не отступал, не должен был. Крепко держал руку Чэнмэя и говорил. Говорил о прощении, о втором шансе, обо всех их с Чэнмэем злоключениях, не обращая внимания на текущую по щекам кровь. — Прости, друг мой, но я ухожу с ним, — через силу даос улыбнулся. — Я хочу… узнать его получше. Может, он и не такой монстр, каким его считаешь ты. — Что ты говоришь, Синчэнь? — Сун Лань задохнулся. — Он демон во плоти, порождение зла! Убери от него руки, не марайся! Убери руки, и я вспорю ему живот. — Прости, — уже твёрже сказал Сяо Синчэнь. — Но я… не могу этого допустить. Я хочу узнать его получше. В тот день они уходили, держась за руки, а позади стоял растерянный Сун Цзычэнь, и от растерянности своей он сыпал проклятиями и называл Синчэня «предателем мечты», «предателем идеалов», «наивным дураком» и прочими нелицеприятностями. В тот же день он сумел таки выдавить заветные слова, гладя разбойника по макушке: «Это ничего… все мы совершаем ошибки… по молве судить не стоит». В тот день он крепко обнимал навзрыд плачущего Сюэ Яна и в тот же день услышал: «Хочешь, расскажу тебе про «Чёрный Оникс», а, даочжан?» ≈ Поцелуи-покусывания чувствуются на ключицах, и Сяо Синчэнь не может сдержать тихого стона, когда в ответ оглаживает крепкие плечи, массирующими движениями надавливает меж лопаток, притягивая к себе. Сюэ Ян довольно смеётся: — Я точно плохо на тебя влияю. Такой открытый, жаждущий… Не видел тебя таким ещё никогда, — и трётся щекой о грудь, распахивая сильнее ворот сбитых одежд. — А-Ян, не мучай, — шепчет мужчина, чуть оттягивая жёсткие волосы. — Пожалуйста, только не играй, только не в этот раз… — Как скажешь, — мурлычет возлюбленный — и вдруг трепетно, непривычно трепетно целует, оплетает руками. — Не обижу тебя, не бойся, — бормочет он, уже отпуская и развязывая пояс, всё продолжая мимолётно целовать лежащего под ним. — Я знаю, — легко выдыхает Синчэнь, отвечая на поцелуй, отдаваясь в тёплые и крепкие руки; чувствуя своё возбуждение, не сдерживает мягких стонов, сам ненавязчиво направляет А-Яна. Тот тихо мурлычет что-то и притискивает к себе — тело к телу, никакой раздражающей одежды. Готовит, растягивает изнутри, заставляя беспомощно хныкать и желать больше, больше. — Будет больно, но ты потерпи, — от хриплого шёпота на ухо приятно, и вырывается жалкий скулёж: — Я знаю. Теперь он знает. Знает и то, что следующим утром он не проснётся один, что сперва будет смущение и отголосок тянущей боли в пояснице, а А-Ян полдня пронесёт его на руках, лишь бы «загладить свою вину». Знает, что эта волшебная ночь повторится не раз, и много они узнают друг о друге — намного больше, чем знали до этого.