Чёрный Оникс

Стоит только солнцу скрыться за горизонтом или в тучах, как настаёт его время. Даже после смерти его шаги плавны и мягки, но вместо устрашающей техники — острейшие когти и новое воспоминание о грязной крови. И вновь азарт, охотничий азарт, какого не было при жизни. Найти, найти кого-нибудь с грязной, мошеннической, преступной кровью — и выпустить её, испачкаться ещё один раз. Кажется, уже восьмой. Неважно, он потом смоет всё с рук. На него уже объявили охоту в каких-то захолустных заклинательских кланах — таких, где едва наберётся пять десятков человек. Зачем, спрашивал себя иногда мертвец, всё равно ведь не поймают и тем более не уничтожат. Только раздразнят и побудят двигаться быстрее, тщательнее искать грязную-преступную кровь. Первой его жертвой был старый кобель Цзинь Гуаншань; он ещё мог слышать его вопли, сменившиеся под конец визгами и агонизирующим хрипом. Всякий раз, как всплывали эти воспоминания, он чувствовал и то, как возвращается мысль — избавить, очистить Поднебесную от грязной, чёрной крови. Ах, как жаль, что старого кобеля больше нет, а к Су Миньшаню ему пока что путь заказан усилившейся тюремной охраной. Он бы убил их обоих, и по несколько раз. Иногда он думал: «Как там Вэнь Цин?» Девушка, невообразимо стойкая, стала ему в каком-то смысле другом. Возможно, единственным в пределах Знойного Дворца. А теперь она, наверное, до сих пор лежит на койке в лазарете Башни Кои, и нет рядом даже робкого брата — только местные лекари способны помочь. ≈ Запах каких-то лекарств всегда витал в этом крыле дворца. Был и запах крови и желчи — а это уже от тех, кого доставляли из допросных Главы Цишань Вэнь, или от не слишком удачливых охотников. Напряжённой была спина отвёрнутой девушки, яростно двигались лопатки, а стук пестика и ступки выдавал бурную деятельность. Вэнь Чжулю замер на пороге, не решаясь отвлекать целительницу. Та же, не оборачиваясь, указала рукой на лавку у стены и буркнула: — Дай закончить, сейчас подойду. Ожидание оказалось недолгим — уже через палочку благовоний Вэнь Цин придирчиво осматривала покусанную руку мужчины. — Это где ж ты так? Мертвецы? — не преминула фыркнуть она, отходя и начиная рыться в ящиках. Чжулю только кивнул в ответ: — Гули. Озёрные. Учеников пришлось спасать, сами не подготовились. — Ясно. Давай сюда, сейчас мазать будем, — вздохнула девушка, достала бинты с мазью, ещё какие-то инструменты и вернулась к лавке. Мужчина покорно вытянул руку, дозволяя Вэнь Цин заняться раной, и не дёргался всё то время, пока девушка мазала-втирала, зашивала разорванные края, изредка дёргая нить, что-то обрезала и обматывала бинты. Наконец она отстранилась и, придирчиво оценив свою работу, кивнула: — Готово. Руку на этой неделе по возможности не напрягать, и не говори мне ничего про лечение ци, — тут же пригрозила Вэнь Цин, когда Вэнь Чжулю протестующе нахмурился. — Я знаю, что тебя будут по-прежнему гонять, но не позволяй себе небрежности в лечении ци, это должно проходить аккуратно и без спешки, а то… — Знаешь меня? — отозвался мужчина, уже наизусть выучивший это наставление. Пришлось, потому что целительница всегда ругалась на то, что он долечивает раны впопыхах, и плотный график ей ну ни о чём не говорил. ≈ А теперь ци не было — светлой, во всяком случае — и небрежное лечение стало прошлым; проблемой стала зацикленность на поиске всяких-разных мошенников, насильников и крупных обманщиков, насквозь пропитавшихся плесенью и гнилью. На таких его вели какие-то инстинкты, Вэнь Чжулю уже понял это — и старался не убивать сразу. Давал расслабиться, бродя в отдалении, а когда жертва оставалась одна… её потом находили где-нибудь с грязном, замусоренном закоулке; в хорошей, чистой комнате богатого гостевого дома; в стороне от города, в отдалённом углу сада поместья… «Девятый», — Вэнь Чжулю напоследок вдыхает пропитанный кровью воздух и идёт обратно к поселению — где-то в восточной части он видел хорошую лохань с водой, надо отмыть руки. Молодая хозяюшка, правда, с утра кричать начнёт, увидев тот кошмар, в который превратится вода, но исправлять времени нет. А свежая кровь смывается легко и вместе с приставшими кусочками мяса, кожи и всего прочего: иногда он любил поиздеваться, если жертва сильно прогнила, как эта. Старик, в жизни доброго слова не сказавший никому, на торгах набивший кошель и смолоду начавший вертеть ценами. Сначала потихоньку, чтобы не заметили, а потом осмелел. С наглостью пришла и скупость, и чванливость, и нежелание показываться без «счастливых» одежд где-либо. Даже вспарывать живот было неприятно — тело, пробывшее долго под не снимаемым годами ханьфу с богатой вышивкой, покрылось пустулами и язвами. «Странно только, что не сгнила кожа окончательно», — усмехается Вэнь Чжулю, отряхивая руки и неспешно ступая по пустой деревенской дорожке. А ещё странно, что с каждым найденным и убитым сознание обретает всё большую остроту и ясность, а конечности становятся подвижнее. ≈ Чего терпеть верный телохранитель Вэнь Жоханя не мог, так это неопределённости. Если приказ не был достаточно чётким, приходилось задавать вопросы, а вопросы его господин не очень любил. Наверное, именно поэтому Вэнь Чжулю не мог терпеть Вэнь Чао, к которому его приставили месяц назад. Молодой господин постоянно выкрикивал непонятные приказы и требовал не задавать вопросов. Но как можно было их не задавать, если непонятно, что делать? Мужчина, конечно, пробовал наловчиться и спрашивать так, чтобы юноша не злился, но каждый раз это заканчивалось криками про глупость и нерасторопность. Правда, после того, как он вырвал Золотое Ядро одного пленника в тронном зале… «Присмирел», — Вэнь Чао теперь говорил, чуть тщательнее подбирая слова. Поддеть, возможно, и не боялся, но понимал, что тигра лучше не дёргать за усы. Ван Линцзяо же боялась его до жути и всегда липла к молодому господину; а ещё девица не упускала случая позубоскалить, и Вэнь Чжулю оставалось в лучших своих традициях её игнорировать. Так, возможно, продолжалось бы и дальше, если бы не лагерь перевоспитания. ≈ Вэнь Чжулю не слишком любит вспоминать те времена. Каждый раз, когда он забирал Золотое Ядро, ощущал, как обрываются меридианы — он чувствовал, как исчезают мечты, надежды и силы. Чужие, не свои, и неуютно было смотреть на то, как полный энергии человек становится опустошённым сосудом: забывает что-то из своей жизни, мечется или лежит пластом в камере, бормочет всякую чепуху или сходит с ума. А после Вэнь Жохань приказывал убить тех, кто потерялся совсем и уже не мог зацепиться за что-то в этом мире. «Что ты наделал?» — тогда Вэнь Чжулю всегда слышал укоряющий голос отца. О, отец был бы в ярости. — С малолетства втолковывал мне, что нельзя использовать такую силу в угоду другим, — хрипло говорит он, прислонясь к кривому дереву и наблюдая за сизой голубкой. — Всегда говорил, что дар отнимать Золотое Ядро — большая ответственность. Использовать только в безвыходном случае просил. Птица не отвечает, только курлыкает о чём-то своём да косит глазом-бусинкой на мертвеца, потревожившего их лес. ≈ Вэй Усянь был шумным и, казалось, занимал собой слишком много места. Даже на утреннем построении этот юноша ухитрялся переговариваться с молодым господином Цзян, передавать новости ещё одному человеку, шутить с третьим, пятым… но работу выполнял всю, какую требовали, хоть и возмущался шёпотом на ночных охотах. Вэнь Чжулю возмущался тоже, но в своей голове. Если бы он высказал молодому господину Вэнь всё, что о нём думает, его бы ждало суровое наказание. Какое конкретно, никто из свиты Вэнь Чао не уточнял, но нужно было глотать обиду, как бы ни было это сложно. А потом случилась Черепаха-Губительница. Потом всё покатилось гуй знает куда. Потом Вэнь Чжулю совершил грубейшую ошибку, приняв приказ направиться в Пристань Лотоса. — Глупец, какой же я глупец, — бормотал мужчина, смежив веки и пытаясь не слушать звуки пиршества на поле боя. Он не знал — лишь догадывался, что переговоры с выскочкой Ван Линцзяо пройдут ужасно. И тем глуше и сдавленней был выдох, когда сигнальный огонь взрезал ночное небо. «Небожители, дайте мне сил», — он устал делать одно и то же, устал вновь и вновь вырывать Золотое Ядро, такое тёплое и живое. И тогда, хватаясь за его руку, захрипел Цзян Фэнмянь, ненавидяще посмотрела Юй Цзыюань и взвыл и расплакался молодой господин Цзян. Тихие шаги заставили напрячься, развернуться, и мужчина увидел шмыгнувшего за угол Вэнь Цюнлиня. Этот мальчик всегда вился рядом со своей сестрой и имел привычку съёживаться при любом громком звуке; странно было увидеть его так близко от помещения, где держали Цзян Ваньиня. А что, если… «Немного очищу совесть», — так думал Вэнь Чжулю, когда легчайшим нажатием на нужную акупунктурную точку усыплял юношу, а после и кивал испуганному донельзя Вэнь Нину. Быть может, он совсем не помог этим, но Вэнь Нин явно не справился бы с отчаявшимся и взбешённым Цзян Ваньинем. Тем не менее грел той ночью не жар костров, которые приказал разжечь молодой господин Вэнь, а «доброе дело», такое редкое и оттого ещё более ценное. ≈ — Десятый, — лаконично замечает Чжао Чжулю, глядя на растерзанное тело. В настоящее время его «добрые дела» включают в себя убийства людей, которым уже никак не смыть свои грехи. Что ж, он смоет всё за них — на похоронах о нём всё равно будут говорить самое хорошее. На похоронах обычно вспоминают самое хорошее, исключение могут составить отъявленные мерзавцы или такие, как Вэй Усянь: молчат до самого конца, и узнавай потом через одно место. И, наверное, будет лучше, если он вернётся к своей старой фамилии Чжао. Когда он так говорит о себе, в мёртвой груди что-то словно стягивает на мяо, прежде чем отпустить. Как напоминание о доме. Об Иньяне, о чёрно-голубых одеждах родного клана; об отце со скупой улыбкой и шрамами на руках — любил кормить орлов с рук; о Чжао Сюэняо, главе клана, и его сыне, совсем ещё малыше тогда. Были воспоминания и о Цинсэ, приходившем редко-редко и всегда чем-то занятым: тогда ещё мальчишке, Чжулю не удавалось выпросить тренировку с ним. А ведь он был среди отстающих в классе, ему срочно нужно было догонять остальных, пока не начали подшучивать! «Зато, когда Вэнь Жохань начал объезжать различные земли, я увидел свой шанс и сбежал», — письмо он, правда, перед этим написал, и довольно длинное. Напросился Вэнь Жоханю в клан, увидев перспективы; мужчина тогда издал короткий смешок: «Хорошо, примем тебя учеником. Посмотрим, куда ты вскарабкаешься». Спустя несколько лет — тогда Чжао Чжулю было около двадцати — глава Цишань Вэнь дал ему пламенную фамилию и легко, будто пренебрежительно, изрёк: «Объявляю тебя своим телохранителем». И даже мысль о том, что когда-то таким же лёгким тоном сместили Вэй Хуанди — таким же, но говорящим «можешь быть свободен» — не потревожила, а зря. — Насколько легко оказалось бы меня заменить? — Чжао Чжулю слегка прокашливается, поднимает голову к сереющему небу. Вероятно, собирается дождь, и дороги опять развезёт. Ему дороги не нужны, и это ещё одно преимущество бытия мертвецом, помимо того, что не надо прерываться на сон и еду. А действительно — насколько легко его можно заменить? Подыскивал ли Вэнь Жохань себе нового телохранителя после того, как Чжулю переломили шею Цзыдянем? Был ли он осведомлён о его быстрой, нелепой смерти или нет? Раздумья прерываются далёким ржанием лошади и скрипом старой телеги. Чжао Чжулю, сипло вздыхая, спихивает труп в придорожную канаву и скрывается в рощице; за тело он не волнуется. Крестьяне, они такие — либо не заметят, поглощённые своими думами, либо покачают головой с жалостью и поедут дальше, а в ближайшей деревеньке растреплют всем. Возможно, это даже привлечёт заклинательские кланы покрупнее. Как будто они могут остановить его. Как будто кто-то смог остановить его после десяти жертв, десяти душегубцев и людей с грязной кровью. Никто даже не видел его, не знал, с чем он может столкнуться. И если кто-то окажется достаточно удачлив… «Мне придётся попросить его замолчать, — кивает себе Чжао Чжулю, сжимая-разжимая руку с острыми когтями. — А если откажется — заставить. Не впервой». *** Земли Гулинь Ши прекрасны в любое время года. Прекрасна и хозяйка этих земель, молодая госпожа Ши. Чжао Чжулю не без опаски подходит к воротам, охранники смотрят с возгорающейся в глазах решимостью — узнали нечисть издалека, а потому мертвец спешит прервать их наступление хриплым: — Благословляю служителей Храма Северных Озёр! Да продлятся дни Настоятеля, Чёрного Змея, и пребудет с вами его защита! — приветствие походит на стариковское, но именно так должно говорить, когда ничего не скрываешь и не хочешь причинить вреда. А ещё оно безотказно работает. Охранники тут же расслабляются, а один бежит докладывать госпоже, и вскоре Чжао Чжулю склоняется перед невысокой девушкой. Та улыбается вежливо, почти ласково, и предлагает перейти в гостевой павильон. Вэнь Сюй отирается рядом, неотступно следует за молодой госпожой, и мертвец невольно пробует улыбнуться (получается, правда, плохо из-за окоченевших мышц). Дева (или всё-таки госпожа?) Ши Сиянь пьёт чай медленно и ненадолго отставляет чашку после каждого глотка; Вэнь Сюй также неторопливо смакует напиток, изредка прикрывая глаза. «Подобрались ценители», — в груди странное, но не неприятное ощущение, и Чжао Чжулю спешит спросить: — Какой сорт? — Юй Хуань, — тут же глаза девушки загораются, и она даже чуть поворачивается к мертвецу. — Прекрасный зелёный чай, такой нежный и утончённый, с ноткой терпкости. Сбор прошедшей весны, кстати. Не поверите, как тяжело следить за тем, чтобы кусты были молодые, не больше трёх лет! Ох, господин Чжао, а вы знали, что… Пока госпожа Ши увлечённо говорит о чае, мертвец вопросительно смотрит на господина Вэнь. Тот добродушно усмехается: — Она готова часами болтать о чае и о ткачестве с шитьём, — после тянется к руке девушки и накрывает ладонью ладонь. — Сиянь, я знаю, ты хочешь, чтобы не ощущающий вкуса прочувствовал этот, бесспорно, чудесный чай, но, быть может, мы вернёмся к нашему делу? — Хороший чай как раз и нужно не пить, а переживать, — возмущённо отвечает молодая госпожа, но меняет тему. — Итак, вы хотели поговорить о… возрождении клана Вэнь? Да, вот оно. Именно тот вопрос, которого он ждал. Чжао Чжулю выпрямляется и, пробуя скрестить ноги поудобнее, отвечает: — Да. Господин Вэнь, вы помните вверенных вам во время Аннигиляции людей? — после кивка собеседника он продолжает. — Членами «Оникса» уже найдено восемьдесят три выживших. Многие освоили ремёсла, человек восемнадцать обзавелись семьями, ещё двадцать ходят под личинами бродячих заклинателей… господин Вэнь? — тревожно спрашивает мертвец, когда мужчина тихо, с дрожью вдыхает и жмурится. — Восемьдесят три из трёхсот… Что ж, я не окончательно облажался. — Триста? Отец оставлял вам шестьсот, — Чжао Чжулю пробует нахмуриться и, о чудо, у него получается. — Триста оставалось перед нападением Лин Ван, — Вэнь Сюй морщится. — Гуевы императорские псины, чтоб у них копья разом пообломались. А ведь лет восемьдесят назад были лучшими из лучших. — Они и сейчас лучшие из лучших, — подмечает Ши Сиянь, — просто в другом роде деятельности… Благодарю вас, — а последние слова обращены к служанке, поставившей на столик блюдце с закусками. — Да уж, в пытках и допросах им изобретательности не занимать! — коротко смеётся Вэнь Сюй, и почему-то эта фраза звучит так, что не хочется спрашивать, откуда мужчина это знает. — Я знаю, что вы хотите, — продолжает Чжао Чжулю, — чтобы ваши люди снова были рядом. Вы хотите возродить свой клан, — мертвецу не нужно спрашивать об этом, он просто знает это, знал из всех тех лет, которые провёл в Знойном Дворце и имел возможность быть рядом с наследниками. — Но я не хочу заставлять их, — возражает Вэнь Сюй. — Если они нашли счастье в простой жизни или в бродяжничестве и не хотят возвращаться, я их больше не побеспокою. «Но я чувствую, что они пойдут за вами — только попросите, — Чжао Чжулю машинально отпивает безвкусный для него чай, раздумывает. — И вы чувствуете это, не отрицайте. Почему же вы говорите так?» — Я не хочу, чтобы они следовали за мной только из чувства долга, — а вот и ответ на невысказанный вопрос. — Из-за того, что так надо. Люди пойдут за мной только по собственной воле, и этим я предпочёл бы закрыть тему, — твёрдо говорит Вэнь Сюй, разом допивая чай; Ши Сиянь, всё это время в лёгкой тревоге слушавшая, поглаживает его предплечье; Чжао Чжулю же удовлетворённо кивает. — Вы станете куда лучшим лидером, чем ваш отец, — вот всё, что говорит мертвец перед тем, как попрощаться с господином Вэнь и молодой госпожой Ши. Заклинатели клана стоят стройной шеренгой, положив ладони на рукояти тонких изящных мечей. Бледно-голубые цзянь сю с небесными и синими вставками, золотые ленты в волосах делают людей похожими на водяных духов, юрких и текучих; а может, так выглядят лазурные павлины в императорских садах. Вэнь Сюй в своём белом ханьфу, с кровавыми шитыми лепестками на рукавах, вороте и подоле, с витой заколкой в волосах кажется боевым фениксом — потрёпанным и взъерошенным, но всегда готовым сражаться. Нювэйдао на поясе тускло поблёскивает навершием, покачивается привязанный к нему белый нефрит с красной кисточкой. «Нет, с вами новый клан Вэнь ждут перемены», — взъерошенные перья куда лучше пылающего солнца, пережитка отвратительного прошлого; сабля — благородное оружие, ценимое немногими заклинателями. В клане Вэнь всегда использовали мечи. Пожалуй, следует найти побольше выживших из тех трёх сотен. *** — Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, — хриплый голос мертвеца раздаётся в небольшой комнатке, где трое планировали обманом сбыть бракованные товары: некачественные ткани, побрякушки из фальшивых драгоценностей, плохой табак и алкогольную отраву. Увы, их планам сбыться не суждено. На этот раз Чжао Чжулю решает действовать хитрее. Оставив сами тела, он вытаскивает из чужих рукавов и карманов свитки с записями, раскладывает их на столике; то же проделывает и с теми, что уместились на небольшом шкафчике. Толстую небольшую книжицу — ту, в которой незадачливые торговцы расписывали все свои операции — Чжулю забирает с собой, пряча за пазуху. Выходя из помещения, мертвец предусмотрительно оставляет дверь приоткрытой. «В городке должен быть заклинательский клан, нужно только всполошить дозорных у ворот». Никого больше не убивать этой ночью, только убегать и уворачиваться. Ожидания оправдываются, пусть и частично: дозорные, промахнувшись пару раз, бьют тревогу, и Чжао Чжулю уже встречает целый отряд юношей (не взрослых, почти новичков!): все настроены решительно, мечи в руках не дрожат. Лишь один неуверенно хмурится, признавая, очевидно, сильную нечисть. «Ты даже не представляешь, насколько сильную», — мертвец скалится и рычит, а юноши вздрагивают. Чжао бросается раз, второй, с пугающей лёгкостью отбивая мечи, скрежещущие о когти — и уже несётся прочь, с хвостом из адептов, которых охватил азарт, желание выложиться на полную. «Интересно, что вы скажете, когда я вас приведу на место?» — мертвец бросается в сторону и влетает в помещение; становится у стола и вытаскивает книжицу из-за пазухи. Как раз вовремя: юноши вбегают с топотом, и старший в отряде прерывисто вдыхает, останавливая товарищей и в страхе глядя на трупы. Двое мужчин и женщина, сидящие лицом в стол и согбенные, с кровью на столешнице — определённо не то, что адепты ожидали увидеть. Они переглядываются и шепчутся, а старший смотрит пытливо на Чжао Чжулю и тихо-тихо спрашивает: — Зачем ты нас сюда привёл? Ты… что-то хочешь показать? В ответ мертвец просто незлобно рычит: нельзя дать им понять, что он разумен, но нельзя и напугать. По этой же причине он подходит к юношам медленно и нарочито неуклюже, с наигранной настойчивостью и упрямством тычет книжицей в грудь старшего адепта. Тот, кажется, понимает: — Ты хочешь, чтобы мы это прочитали? «Умный мальчик», — тут уж Чжао Чжулю не может удержаться от кивка. Этой ночью мертвец остаётся у помещения и слушает, как обсуждают адепты каждую находку, шуршат свитками и страницами книжицы. Временами слышатся изумлённые возгласы, обещания рассказать главе клана про необычного мертвеца и про накарябанную когтями надпись на стене. — А может, этого странного мертвяка Карателем прозвать? — вдруг выкрикивает какой-то паренёк, и у Чжао Чжулю получается скроить ухмылку. Кажется, они правильно поняли надпись на стене. *** Четырнадцатого он настигает в переулке портового города — там, где легко увидит стража, если заглянет. Чжулю не волнуется о том, что его могут принять за мертвеца: с каждым убитым он всё меньше его напоминает. «Теперь я, скорее, похож на демона», — Чжао Чжулю смотрит на свою руку, подвижную, как у живого человека; только нездоровая бледность кажется странной, но этого и не видно из-за обилия оранжевых фонарей. Возможно, скоро он сможет без опаски разгуливать среди людей и днём. Остаётся только решить вопрос с изменениями в его теле и возросшей силой. Все годы, которые он провёл на Луаньцзан под управлением мальчишки Вэй, не дали никакого эффекта: тело было почти таким же закоченевшим, как у остальных мертвецов, разве что более резвым из-за статуса «лютого мертвеца». Теперь же, когда он нашёл себе занятие, когда у него появилась цель и методы выслеживания жертв… «Нет, это вряд ли как-то связано», — только и успевает подумать Чжао Чжулю, когда стражник заглядывает в переулок и замирает в ужасе. А потом кричит, зовёт на помощь, но мертвец тянет его к себе и практически швыряет на тело. Он знает, что те, кто будут расследовать убийство, обязательно пройдутся по родственникам, по всем связям торгаша, и уж тогда-то поймут, что наказание было справедливым. Многих нечестных людей он запугал за эти два — теперь почти три — года, но приходится иногда убивать. Похоже, прозвище, случайно данное тем адептом, начинает расходиться по миру — всё чаще слышится слово «Каратель», произносимое не иначе как с оттенком боязливого уважения. Эти разговоры всегда начинаются, стоит найти тело с характерно рваными ранами, с оставленным как бы невзначай свитком рядом или надписью. А надпись всегда одна и та же: «Не надейтесь: мне будет известен каждый обман». Удивительно, что впервые за многие годы Чжао Чжулю хочет, чтобы о нём узнали. Хочет, чтобы его боялись и уважали; чтобы знали как того, кто не потерпит лжи всем в лицо, не потерпит утекающих в никуда или на свои эгоистичные нужды денег, положенных на торговлю, на заключение сделок и на безопасность товара. Почему-то особую привязанность Чжао Чжулю начал писать именно к сфере торговли и контрактов. Может, потому, что его родной клан всегда пристально наблюдал за каждым шагом каждого торговца, лавочника и других, им подобных. *** После пятнадцатой жертвы Чжао Чжулю задумывается о своей нормальности. Мертвец сидит в чайной, и после глотка, привычно ощущающегося безвкусицей, спрашивает себя: а правильно ли он делает? Правильно ли он убивает этих людей? Может, стоило остаться простым лютым мертвецом, имеющим сознание? Тогда бы не было этого проклятущего знания, что кто-то где-то нарушил условия сделки, провёз некачественный товар или совершил преступление, связанное с деньгами. «Нормально ли то, что я об этом знаю? Может, не стоило так увлекаться? — хмурится недодемон, бездумно водя пальцем по столешнице. — Что я вообще теперь такое после… всех этих пятнадцати человек?» Он даже может плакать: он не думал, что вообще умеет плакать. В первый раз, у постели Вэнь Цин в лазарете, он не заметил, но в один день постарался прекратить: тогда под руку по случайности подвернулся ребёнок. Тонкая шея повернулась и хрустнула, повисла неправильно, а в следующий миг чёрные дорожки катились по бледным щекам. Мертвец предполагал, что слишком привязан к детям, таким маленьким и хрупким. Как бы он ни старался, это ничем не получалось искоренить. Чжао Чжулю также знал, что опасен для детей, поэтому старался не пересекаться с ними. Ни к чему маленьким созданиям видеть страшные когти и бледную кожу. Но иногда, только иногда, мертвец позволял себе погладить ребёнка по голове — в толпе или в ночном доме, когда дверь открывается без скрипа и тень входит в комнату, когда когтистая рука опускается на маленькую голову и нежно-нежно гладит, унимая плохие сны. А когда ребёнок перестаёт возиться и тихое сопение достигает слуха, тень уходит и запирает дверь. «Нормально ли то, что я знаю о кошмарах детей? Нормально ли то, что я прихожу их успокаивать? Нормальна ли вообще привязанность мертвеца к детям?» — так размышляет Чжао Чжулю, пока не слышит тихого деликатного покашливания. Перед ним стоит человек, явно из обывателей, но достаточно обеспеченный, чтобы нанять себе охранника (пусть последний и похож на бандита). — Извините, — несмело произносит мужчина, — вы… вы Каратель? — Да, — врать нет смысла, да и внешность запоминающаяся. Обыватель вдруг смелеет, улыбается: — Спасибо вам. Я… я очень вам благодарен. Вы, можно сказать, спасли всё моё производство! — и, пока Чжао Чжулю не успел изумиться, добавляет. — Понимаете ли, я шью на заказ, одежды хорошо расходятся, и один человек… ммм, решил воспользоваться этим и кое-что подправить в бумагах. Я… спасибо вам за то, что поставили его на место. Мертвец едва справляется с тем, чтобы поднять человека с колен и уговорами выпроводить его из чайной. После садится обратно за столик, делает ещё один безвкусный глоток. Но сейчас в чай добавляется ощущение чего-то тёплого. Странного, тёплого и совсем не неприятного. Неужели он начинает чувствовать, как человек? Неужели…? «Может, всё не так уж странно и плохо?»