Чёрный Оникс

По Пристани Лотоса неторопливо гуляет высокий мужчина. Во всяком случае, так кажется редким слугам, тенями скользящим по коридорам. Привычного шума сегодня нет, что, однако, не напрягает — бывают в резиденции такие дни, когда ничего не происходит, абсолютно ничего. Даже из псарни и конюшни, обычно таких громких, не доносится ни звука. «Целый день ничегонеделания», — тихо-тихо усмехается Цзян Цинсэ, заворачивая в следующий павильон. Одни Небожители знают, как он любит тишину: тогда можно хоть не притворяться, что чем-то занят, а спокойно пройтись по Пристани, лишь краем глаза следя за шебутными адептами. Мужчина недовольно цокает языком и качает головой, проверяя гниющие доски: — И когда только у Цзян Ваньиня руки дойдут посмотреть на этот коридор? Сказать ему, что ли, что перестраивать пора? Жулань-то резвый пацанёнок растёт, того и гляди заползёт сюда… да и адепты своим топотом всё расшатают и свалятся, — продолжает бормотать он, аккуратно ступая по тёмному проходу и невольно ёжась от сырости. Казалось, мерзко пахнущая всякой тиной и Будда пойми чем вода пропитала каждую досточку, заполнила собой даже воздух в коридоре. «Чем-то напоминает меня, — Цзян Цинсэ неслышно выдыхает, слушая поскрипывание дерева вокруг. — Такой же неприветливый, и адептов одним своим видом пугаю». Некстати вспоминается, что когда-то давно — лет двадцать пять назад — он был совсем другим: неусидчивым, без меры любопытным и вспыльчивым юношей. «Только и мог, что влезать в неприятности на пару с Фэнмянем и Чанцзэ. Ох, что мы творили тогда, что творили…» ≈ «Это вот здесь я буду учиться целый год?» — мальчонка недоверчиво взирал на широко, гостеприимно распахнутые ворота, на притулившиеся тут же многочисленные лавки и зазывал-лоточников, на гомонящую толпу покупателей. От такой пёстрой круговерти в глазах мигом зарябило, и Чжао Цинсэ встряхнул головой. — Пошли, что ли, — растеряв немного уверенность, обратился он к стоящему рядом мальчику в одеждах Иньян Вэй. Тот засопел, пожал плечами неопределённо: — Ну… пошли. Наверное, — и первый двинулся к воротам, прокладывая себе дорогу сквозь толпу и не забывая настороженно озираться. Цинсэ, покрепче сжав кулаки, потопал за ним. Мысль о том, кто сопроводит их, даже не промелькнула: в их кланах адепты всё находили сами. Вот и мальчишки были уверены, что уж до главного павильона, где заседает глава Цзян, они доберутся и представятся как подобает. Им же по двенадцать лет, они самостоятельные. Кто же из них мог знать, что Пристань Лотоса — это настоящий лабиринт?! ≈ «И в тот день мы, конечно же, заблудились», — мужчина присаживается на лавку в одной из дальних беседок. Собирается тёплый летний дождь, и грохочет вдали гром. Мало кто знал, что Цзян Цинсэ любит такие дни: тогда можно посидеть в беседке, вслушиваясь в грохот капель по черепитчатой крыше, по деревянным настилам, по листве, наблюдать бурление встревоженной воды и мелькающие тут и там молнии. Или же выйти, ничего не страшась, под дождь, подставить под струи воды лицо и вот так вымокать. Да, грозы в Юньмэне красивые и особенные. «А ещё все сидят по павильонам и носу не кажут», — Цинсэ откидывается назад, довольно ухмыляясь. Был период, когда мальчишка Вэй с хохотом выбегал под ливень и носился по всей Пристани, утягивая за собой и Цзян Чэна, но сейчас всё тихо — глава Цзян не любит дождь (или притворяется). Глядя на них, — двух гогочущих и мокнущих подростков, — мужчина порой невольно вспоминал другую картину… ≈ — Пойдёмте, ну пойдёмте быстрее! — поторапливал друзей Чжао Цинсэ, пока те неуверенно посматривали на хмурящееся небо. Фэнмянь даже воспротивился, извернувшись и потирая занывшую вдруг спину (причину данной странности он упорно не объяснял): — Ты уверен? А если в беду попадём? Нехорошее у меня предчувствие, знаешь ли. — Да ладно тебе, Мянь-Мянь, — беззаботно отмахнулся уже Вэй Чанцзэ, собирая волосы в высокий хвост; голос его, однако, противоречил словам. — На том озере тишь да гладь уж сколько лет. Если что и случится, то только парочка гулей-утопленников. Тогда, и именно тогда они чуть не потеряли наследника Цзян. Где была тишь да гладь, там оказалось чёрное гнездо. Стоило кому-то из них громко крикнуть, как сгнившая рука ухватила Фэнмяня за ногу и уволокла за собой. Сражаться всей троице пришлось тогда чуть ли не под водой — мелькали кинжалы Чанцзэ, индиговым росчерком показывалась энергия Шуйшэ — меча наследника Цзян. И яростно гудел Чжуфэн Цинсэ. Цзян Фэнмянь тогда впервые пошутил о смерти, несказанно обрадовав этим Вэй Чанцзэ: этот тихий человек отчего-то любил шутить о смерти и пренебрегать здоровьем. Выглядели они трое в тот день ужасно — по уши вымазанные в тине и грязи, всклокоченные, вымокшие и израненные… но, тем не менее, весело шутившие шестнадцатилетки. ≈ «А через год всё изменилось», — хмурится Цзян Цинсэ, когда порыв ветра заносит капли дождя в беседку. Мужчина не любит думать о таком, дрейфовать по воспоминаниям тех дней. Много всего тогда произошло: Цзян Фэнмяню определили в жёны Юй Цзыюань, Вэй Чанцзэ всё чаще пропадал в Иньяне, Вэй Хуанди безнадёжно влюбился в Вэнь Жоханя… а Чжао Цинсэ прозвали Голубоглазым Дьяволом. Дьяволом — словом, пришедшим с далёкого-далёкого запада и не слышанным до той поры. Мужчина резво подрывается с лавки и выходит из беседки — под шквальный ливень. Одежды намокают моментально, волосы, выбившиеся из причёски, липнут ко лбу и щекам, но ему всё равно. Главное, что никто не видит искажённых в больной усмешке губ и пляшущих к глазах истеричных искорок. ≈ Крепкие руки держали за волосы, оттягивая голову и вынуждая смотреть на Вэнь Дуолана — а тот глядел в ответ так, словно снизошёл с небес до смертных, словно сделал одолжение. Вот улыбка — неправильная, ласковая до монструозности — исказила лицо главы Вэнь; голос рокотал, заполняя собой весь тронный зал: — Чжао Цинсэ… знаешь ли ты, что ты здесь делаешь, м? Или тебе, маленькое чудовище, объяснить во всех подробностях? Смотреть было не на что — только в тёмные глаза, разгорающиеся опасным багрянцем на дне. Взбухла и тут же сдулась злость на оскорбление; её место заняло другое чувство. «Мне не жить», — проскочила паническая мысль; юноша предпринял ещё одну безрезультатную попытку вырваться. Вэнь Дуолан хмыкнул и издал короткий смешок: — Надо же… твой отец точно так же трепыхался в зубах той твари. Жаль, как жаль, что тот демон был на нашей территории. — Не смейте трогать отца! — сумел-таки тихонько прохрипеть Чжао Цинсэ, дёргаясь в руках членов Десяти Солнц. В голове колотилось «псих, псих, псих»; продолжал что-то говорить глава Вэнь, что-то о том, какое наказание подобрать для нарушителя границ; позади своего отца маячил Вэнь Жохань, так же тихо и почти умоляюще говоря прекратить, не сметь сходить с ума; всё сгущалась и сгущалась в зале ци, под конец став настолько тяжёлой, что едва не задушила всех (некоторым даже почудились отголоски тёмной энергии). — Выпороть! Дисциплинарный кнут сюда! — прозвучал, наконец, приговор. Тогда же, после недолгой порки, трясущегося юношу вытолкнули за порог со страшным напутствием. — Не смей ногой ступать на наши земли, маленькое чудовище, иначе будет немножко больнее, — словно в бреду, повторил Чжао Цинсэ, сидя на ступенях какого-то храма. Хрипло расхохотался, качая головой. Холодные слёзы скатились по бледным щекам, хохот перерос в скулёж, а раны от кнута, с едва запёкшейся корочкой, вновь дёрнуло. Куда уж, после гибели родителей, больнее? Оказалось, есть куда. ≈ «Тогда мне для свершения мести пришлось уйти из родного клана, а Чжао Сюэняо провожал меня чуть ли не до границы», — спустя несколько фэнь мужчина встаёт под крышу галереи, начиная выжимать полы ханьфу. Вода капает на пол и с мокрой косы, перекинутой поспешно на плечо, и с кисточки серебряного колокольчика. Мужчина фыркает, вытирая лицо. В целом, он мог бы и остаться тогда, но уж очень хотелось держать врага поближе, да и Цзян Фэнмянь упрашивал помочь с делами Ордена. «Совсем ещё юнец был, отец его в Старейшины подался», — Цинсэ выжимает-выкручивает косу и после облокачивается о балку, продолжая наблюдать за юньмэнской грозой. В те два месяца он тренировался, как проклятый: недосыпал и недоедал, порой от усталости путал стороны света и довёл до тихой паники Вэй Чанцзэ, который уже и не знал, как его успокоить. ≈ — Не смей меня останавливать! — брыкался юноша, пока молчаливый товарищ тащил его с тренировочного поля. Фэнмянь также шёл рядом, мягко браня Цинсэ: — Мы не останавливаем тебя, но пойми: нельзя так переутомляться! Если ты действительно хочешь стать сильнее, то должен знать меру, должен знать, когда следует остановить себя. Понимаешь — необходимо останавливаться, чтобы с новыми силами двигаться дальше. Если ты не будешь давать себе передышек, то ничего хорошего не выйдет… — Да понял я, понял! — зарычал Цинсэ, скрестив руки на груди. — Но я не могу… просто не могу отдыхать, когда он всё ещё жив! Вэй Чанцзэ, до этого молчавший, тихо хмыкнул и качнул головой: — «Стремись достичь невозможного», как же. Что, решил себя угробить в попытках добраться до Вэнь Дуолана? Цзян Цинсэ (теперь уже Цзян, старался он себя уверить) вновь взбрыкнул: — Что значит «угробить»?! — То и значит. Остановись и подумай о том, куда ты, мать твою, лезешь. Ох. Ему действительно следовало тогда остановиться и подумать. Ему следовало послушаться Вэй Чанцзэ — тихого, осмотрительного Вэй Чанцзэ, что перед каждым заданием скрупулёзно занимался техобслуживанием оружия и инвентаря, досконально изучал маршруты патрулей, а вещи хранил в полном порядке. Тот браслет Цзян Цинсэ искал целенаправленно: накинулся на все доступные источники информации; и, узнав достаточно, с тем же рвением взялся за поиски. ≈ «И этот браслет оставил свой след навечно», — Цзян Цинсэ вновь шагает по Пристани Лотоса. Дождь стихает, гром всё дальше и тише, и капли падают с крыш, звонко ударяясь о воду. Слышится шёпот, мутная тень пробегает по коридору; мужчина давно знает, что это такое — дух одного из предков, оберегающих Пристань Лотоса. После того, как Цзян Ваньинь всё отстроил, они вернулись в дальние галереи и время от времени появляются в городе — то тут, то там, но видит их только Голубоглазый Дьявол. Закрывая дверь в свою комнату, мужчина позволяет себе расслабиться ненадолго. Чуть погодя, начинает выпутываться из мокрой одежды — пояс, верхний слой, сапоги, — и так до тех пор, пока не остаются только нижняя рубашка и штаны. Сухой комплект может подождать, сейчас ему жизненно необходимо побыть в таком, практически обнажённом, состоянии: так быстрее пролетают плохие воспоминания, а корсет из пурпурных одежд их только сдерживает, как сдерживал всегда. ≈ Поначалу это было даже весело: изучать браслет, прикасаться к каждой костяшечке и получать отклик — потусторонний и могильный. Цзян Цинсэ тогда развлекался с ним каждый день, правда, под контролем Фэнмяня, который, однако, всё больше сидел с документами и решал повседневные проблемы; Вэй Чанцзэ же к тому моменту отправился странствовать по Поднебесной, а потому некому было укоризненно смотреть и на чём свет стоит ругаться. Иной раз Цинсэ, призвав очередной скелетик какой-нибудь пташки или змейки, с восторгом показывал его другу, а тот встревоженно хмурился, произносил неизменное «нет, когда-нибудь ты точно переступишь черту» и возвращался к работе. А юноша, сломленный потерей родителей и жаждущий мести, с удвоенным энтузиазмом набрасывался на изучение браслета и его возможностей. После, когда начали чудиться голоса, стало не до веселья. Шипение и чириканье слышалось время от времени, но ничего с этим поделать Цинсэ не мог — не знал, насколько высокой будет цена за разрыв связи. Да и с браслетом, с его единственной надеждой на месть, не хотелось расставаться. Вскорости случилось и то, за что его прозвали Дьяволом. ≈ Цзян Цинсэ помнит тот день во всех подробностях. В тот день он не утерпел, сорвался и, вскочив на меч, улетел в Цишань. В тот день он по дурости решил, что сможет убить Вэнь Дуолана. Тогда он вместо сдерживающего пурпура надел чёрное с голубым — цвета когда-то родного клана. ≈ — Где он? — словно умалишённый, выл юноша на одной ноте, вцепляясь в горло заклинателю-охраннику. Тот, хрипя, пытался то ли ответить, то ли позвать на помощь, да только безуспешно — побелевшие, скрюченные пальцы сдавливали и сдавливали. Напуганный, заклинатель смотрел на искажённое в неясной гримасе лицо: на запавшие щёки, на страшно-белый оттенок кожи. И, казалось, Цзян Цинсэ даже не осознавал, как выглядит после месяцев беспрерывных тренировок и изысканий. Не осознавал он и того, что браслет, собранный из косточек, давно учуял в хозяине жажду мести — и подтачивал её, и заставлял играть с косточками; таки уступая контроль, всё же оставлять свой след: холод, расчёт и жестокость. Вот захрустела шея бедняги-охранника; Цинсэ с досадой и яростью отбросил ненужное теперь тело. «И пусть, — подумал он, срываясь на бег, прислушиваясь к топоту встревоженных адептов Вэнь. — Пусть их побегают, а свою жертву я найду». Вэнь Дуолан словно ждал его. Улыбка его была всё та же — ласковая до монструозности, совершенно неправильная. — Ох, — промурлыкал он, откладывая какой-то (без сомнения, важный) свиток в сторону. — Вижу, маленькое чудовище решило, что достаточно подросло? Мужчина, плавно поднявшись из-за низкого столика, выпустил свою ци. Жар пронёсся по просторным покоям, а в руке главы Вэнь уже трещал красно-пурпурный сгусток. Цзян Цинсэ, дико ухмыльнувшись, тряхнул рукой, почувствовав уже знакомое покалывание браслета; в глазах на миг будто помутилось, а затем стало ещё яснее. Не дожидаясь, пока мужчина атакует, юноша рванулся вперёд. ≈ «А потом всё размывается, — Цинсэ приоткрывает окно и вновь садится на кровать, скрещивая ноги. В тот день проклятый браслет вцепился в него — не оторвать, и остался с ним на долгие-долгие годы. Годы медленной, небезболезненной пытки — от вечно холодных рук до преследующих постоянно голосов (уже не только животных). Кровь в тот день абсолютно точно была по всем покоям разбрызгана. А тёплое ещё тело Вэнь Дуолана нашёл случайно подвернувшийся под руку и также (слегка) пострадавший Вэнь Жохань. «Спасибо… Дьявол, — с усмешкой сказал он тогда, пока Цзян Цинсэ приходил в себя. — Услужил, руки марать не пришлось». ≈ — … Дьявол? — то было всё, что Цинсэ смог прохрипеть. Жохань же, с прежней невозмутимостью держась за повреждённое запястье, хмыкнул: — Откуда-то с запада пришло, не помню. Чудовище, дьявол, мертвец с браслетом — называй себя как угодно. Изумлённый взгляд стал ему ответом, на что будущий глава Вэнь издевательски фыркнул: — Ты же не думаешь, что слава о тебе не разлетелась? Видят, всё видят: и летающие-ползучие косточки с голубым сиянием, и тебя самого на ночных охотах… глаза, говорят, у тебя тогда яркие, как у злого духа. Ну не чудовище ли, не… дьявол после такого-то? ≈ На Пристань уж опускается вечер — вечер того ненавистного для Цзян Цинсэ дня, когда он стал известен как «Голубоглазый Дьявол».