Чёрный Оникс

По Чжин, в какой бы сложной ситуации ни оказалась, предпочитала не унывать. Если дела идут хорошо, она радуется, если же что-то не так, она просто пожмёт плечами и пойдёт дальше. Ну а когда некстати пристают некоторые субъекты… «Чтоб вас ветром сдуло и клочки разметало по всему свету, молодая госпожа», — подумала женщина, облокачиваясь на колонну храма и краем уха слушая, как размалёванная дурочка обвиняет её в несоблюдении очереди. «И что же такого в том, что я первая помолилась на удачу в пути?» — Чжин уже готова расхохотаться, когда девушке наконец надоедает кричать, и она переходит к действиям: — Что смешного я сказала, бродяжка? — тычет тоненьким пальцем, морща нос. — О, — тянет По Чжин, насмешливо улыбаясь, — ничего… существенного, — и разражается хохотом, когда видит покрасневшее от гнева лицо дурочки. «Как же приятно дразнить таких людей», — с ухмылкой По Чжин наблюдает за юной госпожой, которую пытается успокоить подошедший юноша: вероятно, брат, вон как похожи. Не став дожидаться продолжения, саньжэнь разворачивается на каблуках и покидает территорию храма. «Откликнется мне ещё эта насмешка, ну да ничего, выкручусь». *** По Чжин любит это — любит просыпаться раньше всех в таверне, посидеть внизу, в общем зале, с бутылочкой местной настойки; любит она и поболтать с хозяевами, почесать за ухом очередного драного кота и переброситься парочкой слов с мальчишкой на побегушках. Любит она и доброжелательных, и хмурых посетителей, которых всё равно можно разговорить и узнать что-то новое, а после — обязательно все сплетни занести в невзрачную книжечку. Единственная вещь, которую саньжэнь ну просто ненавидит — когда ей говорят, как нужно жить и что делать. По Чжин кривится, отпивая настойки: непрошеные моменты всегда накатывают в первые дни весны. Рука в кожаной перчатке сжимается в кулак, глаза прикрываются, и женщина ненадолго погружается в воспоминания. ≈ — Мама! Ну мама! — канючит малышка, цепляясь за светлую юбку. — Ну пожалуйста, ну можно мне с мальчиками поиграть? — Нет, — твёрдо отвечает молодая женщина, вырывая подол из рук девочки, — ты же девочка, Чжин, иди лучше помоги бабушке с ужином. — Но мама… — Нет, По Чжин, ты не пойдёшь возиться в пыли и драться палками. Так делают только мальчишки, мечтающие стать заклинателями и взмыть в небеса, — фыркает женщина, скрываясь в домике. А девочка утирает выступившие на глаза слёзы и упрямо хмурится. «А вот и не пойду помогать! Я… я вот сейчас найду самую крепкую палку и к мальчишкам побегу!» ≈ Странно немного, но По Чжин уже почти и не помнит матушку — только размытые черты пухловатого лица, сморщенные от постоянной стирки руки и болотно-зелёные глаза. «Нет, ни капельки не странно, — тут же отмахивается она, фыркая. — Я не видела мать уже почти тридцать лет, неудивительно, что я её не помню! Да и какая она мне мать после того, что она хотела сотворить?» — Госпожа саньжэнь, что-нибудь ещё? — высовывается из-за стойки мальчишка-слуга. По Чжин с хриплым смехом отвечает: — Всё, что нужно, у меня. Передай хозяину, что выпивка отменная, да вот ещё сверху оплаты тебе на хлеб, — и, бросив в подставленную ладошку медяки, бродяга удаляется в сторону конюшни под изумлённые взгляды нескольких дам, сидящих в зале. *** — Ну, пойдём, — тронув пёструю кобылку, По Чжин покидает гостеприимную деревушку. Покачиваясь в седле, женщина лениво насвистывает старую-престарую песенку. ≈ По Чжин с гиканьем прыгает на ближайшего противника — и громко хохочет, когда тот неуклюже шлёпается на попу. Лицо мальчишки сморщивается, и вот он уже кричит: — Так нечестно, малявка! Ты вёрткая, тебя ухватить невозможно! — Ха-ха, просто признай, что я лучше! — заливается девчонка. — Давайте ещё раз! Мальчики, стоящие кругом, хором соглашаются, и игра в заклинателей продолжается. Стуканья палками всё чаще и чаще, а детский хохот разливается по улице. После, уже вконец вымотанные, они плетутся, волоча за собой свои «мечи», по пыльной-препыльной улице. Домики небольшой западной провинции лепятся один на другой, небо синее и высоко-звенящее, за последними домиками виднеются далёкие пески. Вокруг цветут кусты тамариска, его крохотные алые и розовые лепестки кружатся в воздухе. «Как искорки от костра», — восхищённо думает По Чжин, вдруг восклицая: — А я знаю, как я назову свой меч, когда вырасту! «Танец тамариска», во! Мальчишки смеются, но злобы в их смехе нет, только дружеское снисхождение и выкрики: — А может, «Чёрный туман»? Или «Нефритовый дождь»? Всяко ж лучше, чем цветочное имя, не? ≈ «Не заставили вы меня, не заставили», — хмыкает По Чжин, громким присвистом оканчивая песню. Кобылка встряхивает гривой, тоненько визжа, и едва не пускается в галоп, но останавливается крепкой рукой хозяйки, посмеивающейся: — Эх, Панда, долго привыкать тебе ещё к моим странностям, — По Чжин похлопывает лошадь по шее, вновь задумавшись о чём-то своём и зажимая в зубах ещё не начатую курительную соломинку. — Ничего, сойдёмся мы с тобой, уж я постараюсь. *** Лёгкий поворот, замысловатое па, ещё поворот и приставной шаг — тонкий меч возвращается в ножны, а По Чжин с довольной улыбкой стирает со лба пот. Тренировка просто прекрасная, ещё чуть-чуть, и можно будет с уверенностью сказать, что она сможет выступить против кучки заклинателей. Панда лениво пощипывает скудную травку и помахивает хвостом, от земли подымается и закручивается колесом густой пар. «Потеплело-то как в последний месяц, недолго и до посевной», — улыбается легонько женщина, вдыхая полной грудью тёплый воздух. Но пока что не время расслабляться: город далеко, да скоро уж день, а новости сами себя не соберут. «Да и дошло до меня недавно, что противники Старейшины Илина до сих пор не вывелись», — саньжэнь недовольно хмурится, беря Панду под уздцы и выводя её на дорогу. — Ух, как же они меня злят, знала бы ты, — ворчит По Чжин уже вслух. — Только и знают, что вопить о его злодеяниях да напраслину на него возводить; рано или поздно их заткнут, так толку цепляться за старые байки, м? Сами себе хуже делают, вот мой вердикт. Кобылка только смотрит в ответ да фыркает — что у неё на уме, не поймёшь. По Чжин через пару мгновений продолжает: — Ну, Пандочка, думаю, ты меня поняла. А вот ещё насчёт знати хочу тебе сказать: вот не нравятся мне эти зарвавшиеся юноши и девицы! Ну вот что в них такого, что люди им завидуют? Нет, не спорю, нормальные тоже есть, их достаточно, но… ≈ — Мама, кто это? — поправляя простенькую причёску, встала рядом с женщиной худенькая девочка лет одиннадцати. Матушка же, не сразу справившись с собой, вымолвила: — Знатный человек приехал, из соседней провинции. Будь сегодня послушной и спокойной дочерью, а то вечно как оголтелая носишься, — с трудом выдохнув это, женщина ушла в дом, а По Чжин оглянулась только на неё. К чему были эти слова про послушание? Зачем ей быть послушной, если тот богач всё равно не увидит её, простолюдинку? Осознание пришло ближе к вечеру, когда матушка насильно усадила её перед собой и всучила ей в руки самый лучший наряд, что имелся в доме. А после ещё пришлось терпеть, пока матушка заплетала ей волосы, вставляя ненавистные шпильки. — Костлявая ты у меня, Чжин, ну да ничего, и такая сойдёшь, шанс ещё есть, — приговаривала она тем временем, а у девчушки желудок вдруг скрутился в тугой-тугой узелок. — Мам… ты же не отдашь меня ему? Я не хочу замуж, я хочу остаться, — с усилием сглотнув, она вытерла потные ладони о платье. Однако матушка ответила неожиданно резко; всегда приятный голос сейчас показался возбуждённым, будто говорил одержимый: — Молчи, дочка, молчи! Не понимаешь ты, сколько чести принесёшь нашей семье, ежели господин выберет тебя! Ты хоть подумай, — из нищеты выберемся! Родишь ты, конечно, рановато, ну да ничего, ничего… Вот теперь-то По Чжин точно стало страшно. «Надо что-то придумать… Мамочки, не хочу я с этим вонючкой… с этой скотиной даже близко стоять, он такой противный, и старый, и обрюзглый! Мамочки, Гуаньинь милостивая, помоги! Что мне делать?» ≈ — Фе, как же не люблю вспоминать тот вечер, — поглаживая кобылку по морде, саньжэнь ведёт её по улице. Панда фыркает в ответ, прохожие даже не смотрят, только дети тычут пальцами, невнятно лепеча «лошадка, лошадка». По Чжин мягко усмехается — ещё бы, Панда никогда не подводит, пусть и пугливая довольно. В такие моменты заклинательница даже забывает, что зареклась к кому бы то ни было привязываться. «Сначала А-Сянь, теперь вот ты, Пандочка. А что дальше будет? Начну всякого бездомного подбирать?» — Не хочу я мамашей становиться, одна морока только, — буркнув это, По Чжин подбирается ближе, подслушивая: — Уж который месяц судачат о том, что споймать надо этого Сюэ Яна, а толку никакого! — Говорят, за ним по следу даочжан Сун идёт, — хрипящий старик опрокидывает в себя чашку байцзю. — И идёт за ним токмо потому, что у Сюэ Яна в заложниках даочжан Сяо! Не будь его любезный друг там, не пошёл бы, больно этот босяк кому нужен! — Слыхали, что тела тех псов Вэней из кровавого пруда выловили и захоронили? — Да, совсем с ума сошёл глава Цзян… Чтоб убийц своих родителей хоронить, а не растерзать их души… — Да не убийцы они, а целители, тысячу раз вам повторить? — хлопает по шаткому столу харчевни какой-то юноша, тут же осаженный оскорблениями и шиканьями «молчать, юродивый». По Чжин во всё время спора сидит в укромном уголке, хитро-хитро улыбаясь и постукивая угольным карандашом по столику; захлопнув книжечку, саньжэнь с непринуждённым видом проходит мимо спорщиков и будто невзначай бросает: — А я вот другое слышала: будто Сюэ Ян не в заложниках держит Сяо Синчэня, а стали они лучшими друзьями, да вместе теперь на нечисть охотятся. Да не только слышала, а видела сама. «Это, конечно, не совсем правда, но пищи им для сплетен подкинет», — выходя из таверны, женщина лишь успевает заметить изумлённые лица да отчаянное «а я догадывался!» юродивого. Дело сделано — пусть мир меняется к лучшему, принимая правду, и большую и малую, а не тонет в пучине лжи. *** По Чжин в некой отрешённости сидит в седле, когда кусты тамариска, в обилии разросшиеся на улице, привлекают её внимание. Сухие губы трогает улыбка: — Надо же, уже зацвели. А я и не заметила, как лето настало, — пальцы медленно прослеживают иероглифы на старых ножнах. — Скоро ветер из пустыни прилетит, и лепестки свой танец начнут, слышишь, Панда? Кобылка тихо фыркает в ответ, тоже проникшись настроением хозяйки. В деревеньке тихо, домики словно жмутся друг к другу, а в полуденном мареве виднеются пески. «Неужели я так близко к дому? Да быть того не может, ну точно он! Вот и чайная лавчонка, а вот тут жила старуха-сваха — даже вывеска сохранилась!» Саньжэнь со всё возрастающим изумлением подмечает всё больше и больше знакомых местечек, деталей. «Нет, нет-нет, ну не может быть, за следующим поворотом и дом материн будет! Не могла же я… в самом деле, пора мою тактику «идти-куда-глаза-глядят» упразднить!» А тем временем пройден поворот, и знакомая калитка заставляет нервничать ещё больше. — Матушка? — неуверенно срывается с уст, когда взор падает на упитанную пожилую крестьянку, рассыпающую еду нескольким тощим курицам. То же пухловатое лицо, только теперь испещрённое морщинами, те же сморщенные от стирки руки, те же болотно-зелёные, потускневшие с возрастом глаза. Даже гребень, держащий в пучке седые волосы, тот же самый. — Госпожа? — вот крестьянка поднимает голову. — Вы что-то хотели, госпожа? «Она не помнит меня. Что ж, это и к лучшему…» — Отнюдь, — легчайшая улыбка всегда помогает справиться с эмоциями, такими ненужными при встрече с ранящими людьми. — Лишь заехала посмотреть знакомые места. Женщина трогает лошадь, оставляя матушку заниматься своими делами. Нет, ни к чему По Чжин ворошить старое да болезненное. Её путь ведёт вперёд, и только вперёд. Путь ветра — путь свободы, избавления от всех обид. Путь каждого саньжэнь, постигшего истинный смысл своих странствий. Словно подтверждая, со стороны безбрежных песков налетает ветер. Проносится, насмешливо хлопая ставнями, по улице, ворошит кусты тамариска, взметая в воздух алые лепестки. По Чжин, остановив Панду, глядит на танец крохотных цветочных искорок с широкой, диковатой ухмылкой. Дети, сидящие в тени и разморённые духотой да жарой, оживляются, указывая друг другу на цветочный вальс. ≈ Она сбежала на следующее утро. Захватила с собой только воду, сухие лепёшки, тупой ножик достала да денег немного наскребла. Порадовалась По Чжин лишь тому, что не выбрал её в прошлый вечер господин. Зато какая ярость и какой ужас поднялись в груди, когда она увидела девочку-соседку, уезжавшую в повозке: бледное лицо, опухшие от слёз глаза, неаккуратные укусы на шее, которые не удалось скрыть даже широким воротом. А богач сидел рядом и ухмылялся, и гладил шершавой рукой по колену; девочка вздрагивала, а после морщилась, будто от боли. «Отвратительно! Как же отвратительно!» — По Чжин старалась не зареветь, пока удирала чахлыми огородами, убегала в спасительную тень сухого лесочка. Босые ноги колола жухлая трава, солнце словно стремилось спалить всё живое — даже злющая собака не подняла головы, когда шустрая девчушка пролетела мимо. Только спрятавшись среди скрюченных стволов деревьев, девочка позволила слезам скатиться по щекам. «Матушка, какая же ты отвратительная! Как же ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу за то, что собиралась меня этому… этому отдать! Хорошие матери так не поступают!» Девочка, утерев кулачком слёзы, решительно топнула ногой и, вновь закинув за спину тощий походный мешок, зашагала дальше. «Не вернусь сюда никогда!» ≈ — Не сдержала я своего обещания, — хрипло шепчет женщина, поглаживая кобылку по шее и наблюдая за резвящимися детьми, что с радостью дубасят друг драга палками. Так же, как и она сама когда-то… — А я знаю, как я назову свой меч, когда вырасту! — заявляет одна девочка. — «Танец тамариска», во! По Чжин, запрокинув голову, хохочет, даже не замечая удивлённо переглядывающихся девчонок и мальчишек. «Вся в меня, не, ну вся в меня! Повторяться запрещено, но если уж она так хочет…»