Чёрный Оникс

Не Хуайсан, терпеливо дождавшись Часа Свиньи*, коротко кивает вошедшему мужчине в расписной маске. — Хэй Мин, — только и говорит он, когда за шпионом закрывается дверь. — Хвоста не было? — Чисто. — Хорошо, — вздыхает тихо наследник. — У меня есть для тебя новое задание. — Слушаю. — Отправишься в Иньян и разузнаешь всё про клан Вэй. — Есть, — и за бесшумно выскользнувшей тенью затворяется дверь в гостевые покои. Не Хуайсан, зажмурившись, прикрывает веером лицо и хрипло шепчет: — Прости меня, Вэй-сюн. *** ≈ (Проснулся Вэй Ин необычно поздно — ближе к полудню — и сразу же принялся осматривать выделенные ему покои. Просто было и со вкусом — одна простая кровать за светлой ширмой, один шкафчик для книг и свитков, один столик с расстеленной циновкой и один сундучок с одеждой. Усянь ухмыльнулся, обведя пальцем волчью фигурку на поясе. Глубоко вдохнув, вышел в светлый день, где тут же напоролся на брата. Который сразу начал всё подтрунивать, попутно утягивая Вэй Ина к тренировочным полигонам.) ≈ Цзян Чэн, сравнивая себя и этого Вэй Суаньсу, раздосадовано морщится. Его насмешки над шисюном всегда были более… язвительными, что ли? Да, именно — они всегда давили на больное, всегда в словах был яд. ≈ (Когда юноша вышел на круглую каменную площадку, то увидел вчерашнего патрульного, представившегося как Вэй Циншин и учитель второго порядка. На вопросительный взгляд снисходительно пояснил: — Который ещё не дорос до того, чтобы запретные знания вам в головы вдалбливать. Но и к малышам меня уже не подпускают — этим занимаются учителя третьего порядка. Так, ладно, хватит трепаться, пора за работу! Сегодня будем учить тебя танцевать! Не успел Вэй Усянь даже возмутиться, как уже оказался втянутым в это… странное занятие.) ≈  — Танцы? Что за чушь? — Немыслимо! — Это попирает все общепринятые нормы! — Кто учит сражаться через глупые танцы? А Лань Цижэнь слушает возмущённые перешёптывания старейшин и впервые хочет оборвать их брюзжание. А танцы ускоряются и ускоряются, бегут, как и время обучения Вэй Ина. ≈ («Прошло уже три недели с первого дня моего приезда, — Усянь с увлечением записывал некоторые моменты из лекции учителя. — А столько нового я не узнал ни в Пристани Лотоса, ни в Облачных Глубинах…» — Вэй-сюн, — со смешком обернулась к нему сестра, — убери кисть с тетрадкой, мы ведь на природе. Вэй Ин только упрямо замотал головой и вновь вслушивался в эмоциональную речь мужчины лет сорока. Уже не первый раз его ровесники замечали за ним такую деталь — всегда и везде носить с собой кисть или уголёк с тетрадью. Но как же удержаться от того, чтобы не записать что-нибудь интересное?) ≈ «Да неужели? А на лекциях старика ты что-то ничего не записывал? — глава Цзян подозрительно щурится, окидывая шисюна взглядом. — Что же это с тобой приключилось такое?» «Вэй Ин… пока всё тот же», — с облегчением вздыхает Ханьгуан-цзюнь и в то же время поражается, поражается различиям между формой обучения. Где светлые стены ланьши, неестественно прямые спины? Все расселись как попало, в одних им удобных позах, на валунах и на траве! Разве такое где-нибудь бывает?! ≈ (Вот объявлено окончание занятий, и подростки тут же рассыпались по лесочку, надеясь порезвиться до ужина. Вэй Усянь же пошёл в сторону ото всех, забираясь всё глубже и глубже. Так он бесцельно брёл, пока не остановился и не застыл в благоговении. Дольмены. Их было штук семь — этих огромных каменных склепов — а меж них вилась практически заросшая тропинка. Подойдя к одному из «домиков», Вэй Ин осторожно коснулся рукой плоской крыши, от которой сразу плеснуло могильным холодом. — Здравствуйте, — вдруг прошептал Второй Ликорис, но дольмен остался безответен. Только ветер зашелестел, захлопал лапами елей и разметал ржавые иголки с тропинки. Шаг. Один, второй, третий…) ≈ «Не смей идти туда!» — страх за брата сковывает тело, а потом едва не срывает с места — догнать, схватить за плечо и дёрнуть назад. Но Саньду Шэншоу, закусив губу, молча смотрит на удаляющуюся спину. «Так было всегда… Он уходил, а я мог лишь смотреть.» Да… именно, что всегда. Вэй Усянь всегда уходил вперёд, никогда не останавливаясь… а Цзян Чэн только смотрел, отчаянно пытаясь навести порядок после хаоса, что сеял везде шисюн. Этот… он всегда шёл впереди всех, подставлялся под кнут и ферулы, бросался в пламя пожаров, подбадривал унывающих… А что.? А, что, если и покинул клан только потому, что… «Что же я натворил!» ≈ (Тропинка вилась, изгибалась, порой делая совершенно немыслимые повороты. Юноша, честно признаться, слегка вымотался, но неуёмное любопытство подстёгивало идти дальше, дальше — до самого конца. Острые пики, как зубы скалящегося волка, окружали, защищали идеально ровную круглую площадку, уставленную гранёными, гладко отшлифованными столбами, увитыми древними письменами, по временам вспыхивающими тёмно-синими камушками в наступающей темноте.) ≈  — К-красиво, — еле выдавливает Цзинь Гуанъяо, но в груди совсем другое слово — «страшно». Это место… действует даже в воспоминаниях совершенно постороннего человека. Будто бы невидимое око заглядывает в душу, мрачно хмурится, перебирая все пороки, все огрехи и преступления. Щерится и хохочет: «От меня не убежать, не спрятаться!» И, судя по дрожи, пробегающей по толпе, не один наследник Цзинь это ощутил. Не Хуайсан, стискивая в руках несчастный веер, чувствует, как неведомая сила давит на грудную клетку, выталкивает все слова, которые до этого роились в голове — приходится даже сглатывать, чтобы ненароком не ляпнуть чего-то лишнего. ≈ (Место выглядело немного жутковато, но когда Усяня это останавливало? Правильно, никогда! А потому он, нисколько не задумавшись, ступил на площадку. И тут же его голову затопили крики, пространство рухнуло, сменилось, забрызгалось кровью; налетел шквальный ветер, хлынул дождь, размывая багровые пятна… И неизвестные люди… Один валялся прямо перед Вэй Ином, а остальные пятеро направили на него мечи. А одна женщина стояла в отдалении, грозно взирая на них и роняя злые слёзы. Сориентировавшись, Усянь наклонился к… раненому? Нет, при таких повреждениях никто бы не выжил. В ногах лежал мертвец… убитый. Убитый в чёрно-красных одеждах. Колотые дорожки порезов, жуткие ожоги и многочисленные переломы; самая страшная рана разорвала живот, отвратно выставляясь обгорелой кожей и мясом по краям; на посеревшем лице отчётливо выделялись запавшие мутные глаза, когда-то бывшие ярко-серебристыми, в коих застыло выражение неизбывной ярости, отчаяния и какого-то удивления пополам с вопросом — такого, когда человек будто не верит, что умер. Резкий поворот, испуганные глаза шарят по чужим ликам, одеждам… Ещё страшнее стало, когда выхватил знакомые образы — Лань Ань с ажурного окна в Облачных Глубинах и Вэнь Мао с мозаики на потолке в Безночном Городе. А вот и пурпур, и золото, и огромная сабля-дадао*…  — Вы — психи! — женский крик заставил вздрогнуть. — Психи, повёрнутые только на собственном блаженстве! За что? Что…*всхлип*… что он вам сделал? — Баошань, — человек в пурпуре выступил вперёд. — Не стоит плакать. Главный над убийцами более не будет осквернять этот мир. Нет… нет-нет-нет…) ≈  — Основатели? — синхронно выдыхают все, незнамо зачем хватаясь за оружие. Но что великие заклинатели древности делают в этом месте? А женщина — знаменитая Баошань-саньжэнь? Или это видение Старейшины Илина? И… кто этот убитый? Что за странные слова? «Но этого… этого не было в истории! Не было! — Лань Ванцзи косится на не менее ошарашенного дядю и старейшин. — И… дядя не знал? И сколько поколений до этого не знали?» ≈ (Кровь… Крики… Пятеро… Баошань-саньжэнь… Серое лицо… Мясо… Лань… Вэнь… Мясо… Крики… Дождь… Ярость-отчаяние-удивление… Осквернять… Пурпур-золото-сабля… Ожоги… Кровь… Убийцы… Пятеро… Чёрно-красный… Крики… Пав на колени, Вэй Усянь схватился за голову, зажмурился и закричал. Он кричал и кричал, пытаясь избавиться от этого кошмара, но всё равно перед глазами вставала мешанина цветов Пятёрки, злые женские слёзы, серое лицо убитого, темнеющая кровь… Тихий писк пробудил, и Вэй Ин открыл глаза, борясь с охрипшим горлом и одновременно разглядывая… волчонка, сидящего напротив. Совсем крохотного, с пушистой светло-серой шёрсткой и едва открывшимися голубыми глазками.) ≈ Впечатлительные девушки жмутся друг к дружке, громко всхлипывая и содрогаясь — не отошли ещё от пронзительно трагичной сцены. А тоскливо любящее сердце Ванцзи вновь обливается кровью: Вэй Ин снова переживает всякие ужасы… Есть ли предел? ≈ (Первых мыслей было две — «что здесь делает волчонок?» и «нельзя, чтобы он оставался на холоде ещё хоть миг!». Наверное, именно поэтому Вэй Усянь так стремительно поднялся, подхватил малыша и припустил, как он думал, в сторону резиденции клана. Деревья мерещились чудовищами, горы, уже присыпанные снегом в начале осени, не оставили совсем места для свободного дыхания. А юноша бежал и бежал по змейке-тропинке, не останавливаясь и отчаянно прижимая к себе волчонка. Ему слышались шаги, казалось, что его нагонят те, кто был там, что вновь он увидит эти слёзы, роскошные одежды и окровавленные мечи. Лёгкие горели от быстрого бега, колени дрожали, пальцы цеплялись за мягкую шерсть, а глаза то и дело щипало от солёной влаги. Не обратив внимания даже на яркие огни и всё ещё не отошедших ко сну соклановцев, что удивлённо оборачивались вслед, Усянь ураганом пронёсся прямо к своему домику. Внутри уже механически захлопнул окно и запер дверь, наложил купол тишины, опустил плотные занавеси… Только проделав всё это, Вэй Ин позволил себе — уже мягко, бережно — обнять волчонка и, забившись в уголок, тихо всхлипнуть от необъяснимого страха. Никто не должен видеть его таким слабым. Пусть он останется один на один со своими кошмарами, зато все остальные будут спокойны.) ≈  — Вэй Усянь, — сипло вдруг шепчет Лань Цижэнь. — Ну почему… ты открываешься всем… таким? Сейчас, в тёмной комнатке, он видит не вечно бравирующего своим озорством и безрассудством паршивца, а… ребёнка. Маленького мальчика, не умеющего справляться со страхами, а предпочитающего скрывать их; не понимающего, как выражать свои эмоции, а ходящего с вечно приклеенной улыбкой (но настолько настоящей, что никто даже не замечал); не знакомого с постоянным теплом, вскормленного одним только трудом и тренировками. «Мальчик. Просто маленький мальчик», — вздыхает учитель, качая головой. Если Вэй Усянь и дальше будет… таким, то дальше ненавидеть они его уже просто не смогут. ≈ (Лишь обессилев, юноша позволил себе забыться беспокойным сном. Но в сознании, как назло, то и дело вспыхивали белые многослойные мантии, мерцающие золотом глаза, чернильно-чёрный водопад волос — словно норовя напомнить о чём-то, подталкивая понять, осознать. Поздней ночью Старейшина Вэй Гуньюн услышал тихое, боязливое шуршание отъезжающей двери. Подняв голову, увидел неуверенно мнущегося Вэй Усяня — с бледным лицом, с волчонком на груди, с синяками под уставшими глазами. Несколько фэнь в домике царила тишина.  — Дедушка! — юноша неожиданно тонко всхлипнул. — Дедушка, я люблю его! И Вэй Гуньюн, ничего не говоря, раскрыл объятия — Вэй Ин нырнул в них, как котёнок, и громко, в голос разрыдался. Старик ни о чём не спрашивал — ни о волчонке, ни о том, где он был так долго — только гладил внука жилистой рукой по дрожащей спине да по распущенным волосам, в которых сиротливо затерялась красная ленточка. Позже, когда уже не осталось для плача ни сил, ни слёз, Усянь заговорил: — Дедушка… Я люблю его… Я люблю Лань Чжаня… Дедушка, ч-что мне делать? Ни у кого другого он не спросил бы подобного. Но дедушка… он завоевал его доверие с первых дней. Только ему, да ещё бабушке, юноша мог открыться, рассказать обо всём… и о Лань Чжане тоже. Вэй Усянь как будто чувствовал — дедушка не осудит его. И действительно — не осудил. Вздохнул тяжко и сказал: — Пойдём на воздух.) ≈ «Любит?!» «Любит?!» «Любит?!» Эта мысль, полная шока и неверия, сотрясает всю толпу. Лань Цижэнь давится кровью, которую уже не в состоянии сдерживать; Ханьгуан-цзюнь, похоже, настолько зол, что перестал сдерживать свою силу, думают съёжившиеся от леденящего холода заклинатели. Ох, но кто же, кроме брата, догадывается об истинных чувствах господина?! «Любил? Любил! — колотится в мыслях, пока и без того бледное лицо совсем белеет, кулаки сжимаются до хруста, а в зрачках бьётся куча мыслей, скрываемая слоем льда. — Неужели.? Вэй Ин? Но как? И… почему тогда… отказался пойти со мной? Пойти в Гусу? Почему отказался… принять помощь, позволить хотя бы раз себя защитить?» «Вот же ж!» — Цзян Ваньинь хлопает себя по лбу, с более чем семилетним запозданием наконец понимая эту… странную прилипчивость шисюна. Сколько бы Второй Нефрит ни называл того «убожеством» и «бесстыдником», Вэй Усянь всё равно лез к нему. Так вот в чём было дело! Нет, у Цзян Чэна, безусловно, были кое-какие подозрения, но… «Этот… по фамилии Лань! Раз за разом отталкивал моего брата! Неприемлемо!» — злоба просыпается в Золотом Ядре, два аметиста впиваются в неподвижную ледяную статую, находящуюся рядом. Он с ним ещё поговорит — возможно, даже познакомит с Цзыдянем. ≈ (Оказавшись на террасе, юноша облегчённо выдохнул, поддерживаемый неожиданно крепкой рукой и внимательным взглядом Вэй Гуньюна. Старейшина покачал головой и отвечал: — Нет, мой мальчик. Ты не любишь — ты ещё влюбляешься. Любовь расцветёт позднее. Внимательно следи за этим, вслушивайся в своё нутро — оно тебя не подведёт. А когда — слышишь, я говорю тебе не «если», а «когда» — цветы любви распустятся, ты ухаживай за ними, тщательно, бережно ухаживай. Орошай тёплыми дождями слов, грей лучами встреч; появятся сорняки ссор и обид — вырывай их безжалостно, не оставляй их вплетаться и заглушать твои прекрасные цветы — а я уверен, что любовь твоя будет прекрасна. Не бросай бутоны только, и тогда всё придёт несомненно. Пусть будет трудно, пусть будет больно резаться о шипы — ответ придёт, это я тебе, мой мальчик, как честный человек говорю. А когда он придёт… твоим цветам больше не будет одиноко. — А вдруг не придёт? — до этого завороженно слушавший, встревожился Вэй Усянь. — А если мои цветы… так и останутся одни? Они распустятся, а некому будет их подарить? Или… Лань Чжань… а вдруг ему они совсем-совсем не будут нужны? — Не может быть такого, — так же спокойно, как и до этого, отрезал старик и замолчал. Двое сидели на открытой террасе, глядя на горные громады и на пики высоких, тёмно-синих в ночи елей.) ≈ «Мудрый человек, и речь хорошая, выразительная, » — проникнувшись словами Старейшины, учитель Лань повторяет их про себя ещё раза два, прежде чем запоминает и, подумав, решает занести речь в один из сборников поэзии. Да и, похоже, в раздел о совместном совершенствовании всё-таки придётся зайти. «Вэй Ин… Ты… ты всегда мне был нужен!» — подавляет в себе порыв закричать Лань Чжань. — «Ты… ты и… твои чувства ко мне, твои цветы! Я просто… я не знал, как это выразить, как показать тебе! Просто… прости! Прости! Прости…» ≈ (Оба — старик и юноша — молчали, но ни один из них не чувствовал себя неловко. Лишь немного погодя Вэй Гуньюн спросил, покосясь на спящего на чужих коленях волчонка: — Как назовёшь? Вэй Ин, не отвечая, перебирал холодными пальцами серую шерсть. — Шаман, — послышалось твёрдо. — Его зовут Шаман, и он пришёл ко мне. — Вот оно как. —… Дедушка. — М? —… Что, — Усянь таки решился задать мучающий его вопрос. — Что произошло… там? В месте за дольменами? Я видел Баошань-саньжэнь, Лань Аня, остальных и… кто был этот убитый? Он ожидал чего угодно, но не того, что дедушка вдруг замрёт, а потом прошепчет: — Не думал я, что тебе придётся пройти через это раньше других. Надо сказать Вэй Циншину, пусть возьмёт тебя с собой на следующей неделе к заказчику, — статная для немалого возраста Старейшины фигура выпрямилась и направилась прочь с террасы — к дверям.) ≈ «Через что пройти?» — в груди зреет плохое — нет, очень плохое предчувствие, когда Цзян Ваньинь вцепляется в рукав Лань Сичэня, и даже успокаивающие поглаживания последнего ничуть не убавляют его. «Через что, гуй раздери, пройти?» ≈ (— Дедушка! Деда! — Вэй Ин торопился за Старейшиной. — Обязательно именно сейчас будить Циншина? Он устал, может, до утра подождать? — Такие дела не требуют отлагательств. В итоге Усянь маялся у дверей чуть ли не половину стражи, пока Старейшина говорил с учителем. А когда разрешено было войти, оба сидели за столиком с чрезвычайно суровыми лицами. Ничего не прояснили — подозвали паренька к себе и сказали: — Что бы ни произошло — держи себя в руках. — Ну, или хотя бы не изображай статую, как я в своё время, — ввернул Циншин. Вэй Ин на всякий случай кивнул, поглаживая Шамана. «О чём же всё-таки говорил дедушка?» — так думал юноша через неделю, шагая по дощатым тропам за учителем на первое задание.) ≈ «Действительно, о чём? Как не было у тебя той части мозга, которая отвечает за дурное предчувствие, так и… до конца жизни не появилось!» — возмущённо потрескивает Цзян Чэн. «Вэй Ин… Любимый, что же с тобой будет?» ≈ (… Заказчиком оказалась хорошенькая юная особа из семьи богатого сановника, примерно ровесница Вэй Усяня. Мягкие черты аристократически бледного лица её, однако, портило то самое выражение, что частенько присутствует у молоденьких обольстительниц. Всё то время, пока они обсуждали задание, Ле Хайчжу стреляла тёмными глазами в юношу, покусывала накрашенные губы да как-то странно поглаживала и покручивала чашку с чаем. Заигрывала, вероятнее всего, однако Вэй Ин уж точно не собирался ей поддаваться. «Значит, устранить некую Мин-Мин? Ладно… ладно. Убить — это легко… легко, да…» — убеждал юноша сам себя, пока направлялся к тёмному поместью. Уверенный, пружинистый шаг самого этого чувства ничуть не добавлял. — Вэй Циншин… Зач~? — Не задавай лишних вопросов, — лёгкий подзатыльник от старшего. — Просто делай своё дело. И ни в коем случае не медли. — Чт~? Но учителя уже не было рядом. Вэй Усянь остался один — перед огромным поместьем с кучей стражи и заказанным человеком.) ≈  — Клан Вэй… наёмники?! — госпожа Цзинь, какой бы сильной духом и, что греха таить, чёрствой женщиной она себя ни считала, практически пробует на ощупь просыпающуюся острую жалость к Вэй Усяню. «Бедный мальчик», — шепчет её до сих пор не утерянное материнское чувство. Ах, если бы её А-Сюань был на месте Старейшины Илина… она бы ни за что не пустила его туда! «Неужели в этом Иньяне совсем о детях не заботятся?»  — Вэй Ин… — перекрывая все громкие восклицания, шепчет Лань Ванцзи. Чует исстрадавшееся сердце — дальше будет хуже. ≈ (На удивление пустые коридоры только настораживали. Так ещё и вонь какая-то… Откуда она вообще взялась? Крик, раздавшийся внезапно из дальнего флигеля, заставил юношу замереть; но, пересилив себя, он двинулся дальше. Крик раздался снова и уже не прекращался. Так могло кричать… только беспомощное чудовище, зная, что дни его сочтены. «Ле Хайчжу говорила, что у неё есть больная сестра… может, это она?» «Но в этом флигеле должна находиться только некая Мин-Мин!!!» «Спокойно! Это ничего не значит! Может, одна из служанок?» Проскользнув в самую дальнюю комнату, Вэй Ин зажал нос — пахло нестерпимо: мочой, грязью и гниением. На узкой кровати, на сбитых простынях лежала… старуха? Нет, тоже девушка — только вся иссохшая, скрючившаяся и странно выгнувшаяся в спине. «Болезнь её подкосила, — юноша с тоской наблюдал за ней, снова заметавшейся на простынях. — Не будь её, была бы довольно красивой девушкой».  — Тебя ведь прислала моя сестра? — девушка даже не приподнялась на постели. — Тебя прислала Ле Хайчжу? Вэй Усянь не отвечал. Девушка заговорила снова, обнажив в злорадной улыбке кривые зубы: — Конечно, она, кто же ещё? Уже третий год ждёт, когда же я помру от болей в спине, — она наконец приподнялась на локтях да так и застыла, — а потом она займёт моё право на наследство, ведь меня-то не будет. Знаю, многие считают таких, как я, чудовищами, — вдруг быстро заговорила больная, словно в большой спешке. — Я и сама чудовище… раньше я была другой, видел бы ты меня до болезни, парниша… Но сейчас… После долгой болезни все становятся чудовищами, ненавидящими мир, ты знаешь…) ≈ Ничего, кроме сочувственного равнодушия, эта больная не вызывает — разве что треть презрительно кривится да глава Цзинь прикрывает лицо веером. «Ей уже не помочь», — единым гласом вздыхают целители. ≈ (Вэй Усянь стоял и слушал, а Мин Мин почему-то разозлилась — настолько, что даже смогла кое-как сесть: — Ну, чего застыл? Стоишь, слушаешь мои жалобы? Делай уже, что должен и забирай деньги за свой заказ, поганый наёмник! — она протянула к юноше свои скрюченные, похожие на птичьи лапки, руки. — Давай, режь, я даже не буду сопротивляться! Вэй Ин задрожал. А больная всё надрывалась: — Облегчу тебе задачу, а другим — жизнь! Я же знаю, что Хайчжу меня ненавидит, а родители только и ждут, когда я сдохну, подавившись собственным языком! Я знаю, что первой их мыслью будет «наконец-то»! — Мин-Мин одномоментно замолчала, а потом, словно захлебнувшись, упала и зарылась лицом в подушку. А когда раздался агонизирующий хрип, Вэй Ин наконец отмер. Медленно, тяжело тень двинулась вперёд, вытаскивая из ножен блеснувший короткий меч, моментально разделившийся на два кинжала. «Облегчить жизнь, значит?» — Прощайте, — лезвие скользнуло под тонкую лопатку; обагрившись кровью, кольнуло чужое сердце — и агония прекратилась. «Её мучения закончились».) ≈ Гробовая тишина — говорящее всяких криков. «Убил», — выдыхает тут кто-то — но не с ненавистью, не с яростью и гневом; смирение, горечь и что-то ещё непонятное сквозят в шелестящем голосе Старейшины Лань — дедушке двух Нефритов. Цзян Чэн не верит. Не хочет верить. «Брат… он же не мог… и правда убить?» В груди — пустота. Не его пустота, мужчина понимает это только сейчас. «Так вот что ты… чувствовал, когда впервые убил? И… так же чувствуют себя… остальные наёмники?!» — с внезапным удивлением осознаёт он вдруг. «Тот Вэй Гуньюн сказал «пройти через это раньше других»… Он имел в виду это? Это?!» «Сколько! Сколько, Вэй Ин, тебе ещё придётся вынести?» — Лань Чжань вновь бессилен, и это добавляет к имеющемуся грузу вины ещё больший. ≈ («Хорошо. Я оборвал её страдания. Мин Мин больше не мучается от боли. Да… да, я правильно поступил. Тем более — успешно выполнил заказ» — не обращая внимания на трясущиеся руки, Усянь аккуратно перевернул девушку на спину. Вид посиневшего лица, враз распухшей шеи и чёрного вывалившегося языка всколыхнул в груди озерцо страха, но юноша заглушил его — закрыл мутные глаза умершей и укрыл одеялом до самого подбородка. «Я поступил правильно. Она больше не доживает последние дни в постоянной боли… Так и надо было… Правильно же, верно?» — как в тумане, шёл Вэй Ин к выходу из поместья. — Вот он! — лязг доспехов и крик стражника. Так же медленно юноша развернулся, так же тягуче отправил в полёт увитые тёмной ци кинжалы — прошуршали вдоль узкого коридора и вонзились в нежную шею, перерубая артерии. «Убивай всех, кто попытается ранить. Так ведь ты сказал, Вэй Циншин?» — гонгом прозвучало под грохот упавшего тела. Разум чуть затуманен был: не вспомнить даже, сколько мыслей быстрыми стрелами мелькало в голове, когда за одним пришло несколько десятков. Только прыжок во внутренний двор, только нацепленные на руки стальные когти, отрывавшие пластины доспехов и врезавшиеся в мягкие животы, да Дзями, свистевшие то тут, то там.) ≈ «Наконец-то, — облегчённо выдыхают ярые поборники, — он делает хоть что-то ужасное.» «Он не мог поступить иначе», — качают головами другие. «Молодой господин Вэй. Вэй Усянь. Вэй Ин», — всё, на что хватает сил у остальных. ≈ (… Вэй Усянь широко раскрытыми глазами провожал последнее рухнувшее тело. Голова мигом прояснилась, взгляд судорожно метался по внутреннему двору поместья. «Это же… не мог я такого сотворить… не мог… не мог же?» — в отчаянной надежде, постепенно гаснущей, обводил он глазами покорёженные пластины доспехов, ещё тёплые трупы, борозды царапин на столбах и деревьях (от когтей), испачканные кровью каменные плиты. «Это был не я, я не мог… это не я, это не я…» «Это ты, Вэй Усянь. Это ты». «Это я», — соглашалось где-то глубоко, когда юноша покидал место драки; когда прошёл мимо старшего, только равнодушно кивнув; когда позвякивала в мешочке полученная плата, когда Ле Хайчжу с фальшивой любезностью улыбалась им. Только чуть отстав от Вэй Циншина на подходе к резиденции, Вэй Ин остановился: сначала — бессмысленно таращась в одну точку, а потом… Страшный, совершенно безумный крик разнёсся по утренней долине. Он кричал и кричал, царапая ногтями землю и поминутно давясь слезами. «Такие же холодные, как те трупы», — вдруг подумалось ему, и рыдания подкатили с новой силой.) ≈ … Что они могли сказать? Что они могли сделать, кроме как смотреть? — Вэй-сюн, — всхлипывает Не Хуайсан, изо всех сил вжимаясь в брата, а тот только и умеет, что неуверенно погладить тяжёлой ладонью да пробурчать что-нибудь с наигранным неудовольствием. Не Минцзюэ поджимает губы, с ещё большим вниманием присматриваясь к Вэй Усяню. Ребёнком он не раз видел наёмников, работавших на его отца. Все почему-то с чеканной, размашистой поступью, с хищными чертами, с опустевшими глазами… особенно удивляло всегда последнее. «Теперь понятно, почему… пустые», — мрачнеет глава Не, когда Вэй Усянь поднимает свои глаза… точно такие же опустевшие, с покраснением от солёной воды вокруг. Наблюдает, как тот встаёт, как таким же размашистым — словно стремится убежать от самого себя — шагом летит вверх по дороге, как заостряются горем черты всегда мягкого лица. ≈ (…С тех пор ему снились новые кошмары, в которых он убивал Мин-Мин опять и опять — до мельчайших подробностей видел, чувствовал, как вгоняет Дзями под лопатку, как остриё касается сердца, как он переворачивает девушку на спину, закрывает мутные глаза и набрасывает сверху грязное, потное одеяло. После этих кошмаров Вэй Ин ещё долго не мог заснуть: ему чудилось, что дверь вот-вот откроется и в комнату зайдёт Мин-Мин, вся скрюченная, с распухшей шеей и вывалившимся чёрным языком. Мин Мин придёт, чтобы убить своего убийцу, что съёжился на кровати… Но всё прошло ровно через неделю. Просто однажды Усянь проснулся без ставшего привычным комка ужаса в груди. «Наверное, Мин Мин похоронили, и она обрела покой», — подумал он, уставясь в потолок. В каком-то душевном порыве юноша вскочил с кровати, упал на колени и, закрыв глаза, начал молиться. А перед ним уже не комната — туман и маленькие, скромные могилки. — Простите, простите душу мою грешную… Отпустите, не мучьте ни себя, ни меня… Знаю, что нет у меня такого права, но простите… Знаю, я виновен в смертях ваших, и, кроме оправдания, что я наёмник и по определению убивать должен, нет у меня ничего… Но я и не оправдываю себя… Об одном только молю — простите… Успокойтесь, не мучьте так сильно, а я вас на своём кладбище похоронил уже и обязуюсь помнить, в памяти своей сохраню… Туманное кладбище молчало. Но юному убийце было довольно и этого — хотя бы не отталкивали, не укрывались молочной пеленой могилки. — Ну, спите покойно да ждите прибавления, — горько хмыкнул Вэй Усянь, поднимаясь с сырой — по собственным ощущениям — земли. — Вэй Ин! — как сквозь водную толщу, слышался голос брата. — Вэй Ин, открой! Открой, живо, а то дверь выломаю! Продрогший на своём кладбище парень только и успел, что вскочить да метнуться к двери, чтобы крикнуть: — Сейчас, подожди немного! — как тягучий комок страха вновь скрутился — уже ближе к горлу: все колени были перепачканы землёй. Но её не было, когда он пришёл!!! «Та земля! — чувствуя нарастающую панику, подумал он. — Та земля… с того, с моего кладбища! Могильная земля!» — Вэй Ин, ты собираешься выходить? — Подожди, через кэ выйду! «Переодеться… надо переодеться!») ≈  — Да что за чертовщина там творится? — приглушённо ругается Цзинь Гуанъяо. Сначала место среди скал, теперь — это… Кажется, сегодня он напьётся, проносится в голове, пока народ отпрыгивает в первобытном ужасе, а особо суеверные начинают истово молиться. *** Лань Ванцзи со вздохом откладывает гуцинь. Нет, сегодня одного «Покоя» мало. Не после того, что он увидел. «На войне было чуточку попроще, — жмурится мужчина, снова переживая эмоции возлюбленного. — Там… нет времени думать о том, что ты убиваешь, это само собой разумеющееся. Но по заказу, при холодной голове и крови, при ясных мыслях… нет, не могу себе этого представить». Хочется выплеснуть весь ужас, что скопился за время просмотра этого отрывка воспоминаний. Действительно, наследник Цзинь был прав — что за чертовщина там творится? «Узнаю это только тогда, когда отбуду в Иньян лично. И никто меня не остановит. Не в этот раз. Больше я не собираюсь никого слушать! Пусть Старейшины хоть кровью все обхаркаются, я больше не буду «пай-мальчиком» и образцом ходячей Стены Правил! Из-за этих правил я не смог защитить Вэй Ина как следует, из-за них моя мама… Нет, нет, пора менять! Всё пора менять!»  — Ханьгуан-цзюнь, — Цзян Цинсэ садится напротив, смотрит немного отстранённо. — Мгм. —… Поговорим? — Мгм, — чуть взбодрившись, отвечает Лань Чжань. Маленькие истории про Вэй Ина он всегда был готов слушать. — Так, на чём я остановился в прошлый раз? — На чужом саду, — напоминает осторожно. — Ах, точно! Так вот… ***  — Дурак! — чашка летит на пол. — Идиот! — кулак врезается в стену. — Сволочь слепая! — пальцы вцепляются в волосы и с силой тянут. Саньду Шэншоу, тяжело дышащий, падает на колени посреди комнаты. Глухой рык раздаётся в тишине: — Ох, курятина ж ты слепая, глава Цзян. А я-то, когда из Облачных Глубин возвратился, всё гадал — что это, шисюн как будто тише стал, и матушка косится не так уж и недобро? Думал — повзрослел, остепенился. Хрен тебе — остепенился! Да он даже не успевал за тем, как сам менялся! Сначала — на улицу попал, потом с какой-то саньжэнь бродил, дальше — побои и оскорбления, улыбку нацеплять пришлось, так ещё и убить, по сути, заставили! — выдохшись, Цзян Ваньинь садится за стол и, массируя виски, тихо продолжает дальше. — А я… а что я в это время делал? С щенками, дурачок, возился, а потом «одобрение» родителей пытался заслужить, да срывал на шисюне свой паршивый характер. Да если… если это и не одно убийство, то уж, конечно, приспособился… так, что даже матушке не по себе стало. Ну а если и… с тёмным путём так же вышло?  — Ваньинь, — мягкий голос главы Лань всегда узнаваем. — Можно я зайду? Цзян Чэн лишь согласно бурчит, позволяя, и высокая фигура в бело-голубом уже сидит напротив. Немного подождав, Лань Хуань неловко выдавливает: — Я в таком же шоке, как и ты, Ваньинь. И, признаюсь честно, то, что сделал молодой господин Вэй… меня это отталкивает, но я могу понять, — запнувшись, говорит он, вспоминая ту чужую пустоту в груди при виде Мин Мин, накрытой одеялом. — Это был заказ, соответственно… молодой господин Вэй так… зарабатывал на жизнь, верно? — Ближе к делу, Сичэнь. — Не спеши, не спеши… Так вот, я искренне надеюсь, что ты тоже поймёшь… ммм, мотивы действий своего шисюна. — Не представляешь, как я тоже на это надеюсь, Сичэнь, — саркастически плюёт Цзян. Косится на то, как собеседник копается за пазухой. — Что, снова чай с душицей? Ты же знаешь, как я его не люблю! — Тебе следует пить успокаивающие чаи, для твоих нервов в самый раз, — журчит глава Лань, высыпая щепоть сушёных трав в чайник. — Один кипяток тут не помощник. — Я лучше знаю, какие у меня нервы! —… А Вэй Усянь, помнится, чай с мелиссой всегда любил, — тихонько бормочет Цзян Чэн, за пять фэнь так и не притронувшись к своей чашке. — И ещё с колокольчиками этими… ну как же их, всё из головы вылетают… — Стеклянными, — с улыбкой подсказывает Лань Сичэнь, наливая себе вторую порцию. — Вотэтовот, стеклянными, да. Редкость страшная, только на крутых склонах достать можно. А ещё баночку с сычуаньским перцем всегда с собой таскал, всё в еду добавлял. Правда, не во всю, толк в этом знал. После Луаньцзан, правда, я этого больше не видел…