Чёрный Оникс

Вэй Усянь уже привычно тянется с кровати, чтобы погладить спящего волка. Но там никого нет. Рука хватает пустоту. … Что ж, следовало ожидать того, что Шаман надолго не останется. Сам же говорил, что скоро заберётся внутрь и совьётся с духовной энергией и с тёмной ци. Но всё равно немного обидно от того, что не предупредил и даже не попрощался. …Ощущения во много раз острее, полнее… ярче. Вэй Ин раньше и не думал, что только в одном лазурном может быть столько бликов и мельчайших убористых оттенков — таких, которые не различает человеческий глаз. Не думал, что станет видеть каждую щербинку на стене, что запахи будут ощущаться не так, как обычно — сейчас лежат слой за слоем на каждом предмете, на полу и стенах. Не думал, что голоса и звуки вдруг взорвутся незаметными доселе тональностями и вибрациями. «— Ну как? Нравится?» — звучит внезапно в голове глубокий, но с ноткой ехидства голос. «— Шаман?» «— Я. Ну, разве не прекрасно чувствовать то, чего не было раньше? И как вы, люди, живёте? Слепые, глухие, слабые, ни на что не спосо~» «— Заткнись!» «— Хм, заткнуться? Ну уж нет! Мы с твоей Тьмой очень сдружились, и теперь она хочет поговорить! А ты знал, что твоей Тьме плохо? Я вот узнал, когда мой дух растворился в ней. Ей плохо. Очень плохо и больно. Она ранена и обижена. Почему ты замалчивал, что когда-то любил резаться за каждый свой проступок, даже если был не виноват, а? Почему? Тьме было плохо, было больно!» — голос волка искажается, становясь высоким, резким, но не противным голосом Тьмы. Похоже на подростка, что пытается скрыть свои проблемы. Таким стал и Вэй Усянь, как только переступил порог Пристани Лотоса в свои неполные двенадцать. Таким он начал становиться сразу после первого наказания. Он почти не помнил, за что тогда ему досталось целых двадцать ударов Цзыдянем, но вроде что-то связанное с Цзян Чэном… Ах, точно, уговорил впервые сходить в питейное заведение. Наклюкались оба тогда знатно, но перепало почему-то только Усяню, Ваньиню же недовольная женщина прошипела лишь уйти и переодеться. Потом было за то, что протащил двух куриц на территорию Ордена, но он же не специально, он просто хотел пошутить! Потом за то, что попытался приготовить что-то на кухне (тогда взорвался котёл), потом дошло совсем уж до абсурда — за тренировки в неурочное время; за попытки научить младших адептов одному бродяжническому трюку (полезному, между прочим); за «самодеятельность» в виде рисования и сочинительства в свободное время, которого становилось с растущей нагрузкой катастрофически мало… и за много мелких придуманных и нет «проступков», так что и не упомнишь, сколько их было. Обыкновенно госпожа Юй щадила его — шесть-семь ударов, максимум десять. Но иногда входила в раж, и в такие дни Вэй Ину могло достаться двадцать, а то и все тридцать хлёстких укусов верного кнута женщины. После них вся спина щипала, кололась и горела, расцветая кровавыми, цвета незаслуженного наказания и обиды, полосами. А первые родственницы этих полос появились на запястьях после того, как на всю Пристань прогремел грандиозный скандал между Цзян Фэнмянем и Юй Цзыюань. А причиной было то, что глава Цзян «слишком тепло» относился к одному конкретному ученику (не станем показывать пальцем). Первые порезы наносить было боязно, но затем наловчился так, чтобы никто не замечал — быстро, неглубоко, но довольно больно. Зато стало тогда страшно, что кто-нибудь увидел бы… Например, шицзе. Расстроилась бы и попросила больше так не делать. Цзян Фэнмянь посмотрел бы укоризненно и покачал головой, а то ещё и избавить от этого попробовал бы. Цзян Чэн определённо возненавидел бы, если учитывать, что всё время терпел его. Что сделала бы госпожа Юй, представлять страшно. Потому научился изворачиваться, отговариваться, делать всё незаметно, лгать. Со временем — так искусно, что никто не заподозрил о проблемах, кроме… «Гуев Хуайсан!» — тёмная ци, слившаяся со зверем, вскипает внутри. Шестнадцать Дзями со свистом проносятся по тренировочному полю, насквозь прошивая деревянные столбики-мишени. Вэй Усянь с тяжёлым вздохом опирается об опору брусьев. Всё верно. Если бы тогда Не Хуайсан не забрёл бы в бамбуковую рощу Облачных Глубин, так и осталась бы нераскрытой эта тайна. А так… хорошо хотя бы то, что никому не рассказал. Ведь Вэй Ин действительно был готов придушить товарища на месте. Нет, он, конечно, обожал этого паренька, но… Что поделаешь, такова природа каждого наёмника — не оставлять свидетелей. Что уж говорить о наёмниках клана Вэй, которые для самосовершенствования используют не только светлые, но и тёмные практики! Первые, впрочем, не так важны, а вот вторые… Лицо мужчины медленно мрачнеет. Да, вторые практики столь полезны, сколь и опасны: одно неверное движение, одна сотая цуня утраченного контроля над телом и эмоциями — и твоя же сила обратится против тебя. Сколько было адептов клана, что от волнения не могли справиться даже с собственными клочками тёмной энергии? Такие лежали в лазарете неделями. Сколько было таких, кто от восторга забывал про контроль над кинжалами? Идеально ровные, навеки впечатанные в кожу шрамы постоянно говорили «держи эмоции в узде». Сколько было тех, кто от страха не мог общаться с нечистью? Тел таких не находили. Одним словом, риск для здоровья и жизни был очень и очень высок. Тёмная ци вдруг ощеривается, недовольно скалится, ползёт по серебряным меридианам. Вэй Усянь мигом проясняет сознание, до этого тёмный лик вновь принимает спокойное, даже чуть отстранённое выражение. Пока они с Тьмой не стали окончательно и бесповоротно союзниками, эмоции не должны проявляться снаружи. Только став превосходными напарниками, можно подчинить, принять и полностью излечить болезненное прошлое своей Тьмы. Кстати, возвращаясь к тому, как она такой стала… Да, было дело, когда он переборщил с порезами — о, вот тогда голоса взвыли! Рвались из-под кожи, требовали выпустить, кричали, что им больно… Тогда получилось загнать их в подсознание — туда, куда не проникает свет. Потом, когда Сюань У явила себя, тоже едва сдержался, настолько сильно хотелось защитить любимого человека. Когда укрывал обессиленного от слёз Лань Чжаня тёмным шепчущим покровом, чтобы ото всех невзгод загородить, понял фразу дедушки, который тогда ещё не ушёл в уединённую медитацию: «Свет и Тьма — всё есть Сила, но Свет так же может спалить, как и Тьма — укутать мягким покрывалом». Всё ведь зависит от того, как применяешь силу, так, дедушка? …Когда его сбросили в Могильные Курганы, когда тёмная энергия безжалостно набросилась на изломанное тело, когда Вэй Ин отчаянно приказывал: «Подчинись!» — тогда был его первый серьёзный контакт с Тьмой. В те дни её было так много, что парень едва смог разместить весь объём в меридианах и не поддаться безумию. Вновь нанося удар по несчастным мишеням, Вэй Ин не без гордости ухмыляется. Да, тогда было нелегко, зато сейчас он — полноправный тёмный заклинатель, бесспорно гениальный человек своего поколения — шутка ли, шестнадцать клинков возросли до тридцати двух практически сразу! Не такого стремительного прогресса он ожидал, не в его столь молодом возрасте. Что ж, теперь стоит стараться ещё больше, чтобы обеспечить себе восхождение на уровень повыше и, быть может, взять себе учеников из клана…  — О, вот ты где! А я-то думаю, куда он делся с утреца пораньше?! — Лайфэн уже как полторы палочки благовоний разыскивала дагэ, и вот где он нашёлся! Удивительно, за мужчиной не водилось раньше тренировок на рассвете. — Шимэй? — Усянь уже морально готовится к весьма неприятному разговору — такой тон сестры — нарочито сказанные в нос фразы, растягиваемые слова, лёгкий оттенок прохлады — всё это не предвещает ничего хорошего его и без этого расшатанной психике.  — Выкладывай, — хмуро бурчит мужчина, скрещивая руки на груди. То, что он слышит в следующий миг, повергает в шок: — Когда уже признаешься своему несравненному Нефриту? — честно, он действительно не ожидал, что Лайфэн вернётся к столь щекотливой теме. Губы невольно кривятся в попытке выдавить улыбку: — Ш-шимэй, но Лань Чжань же считает, что я мёртв, разве н~ — И что? — надо же, как безапелляционно оборвали. — Можешь ты уже наконец шпильку ему подарить*, не? — Шимэй! Я не… с-собираюсь… Ну, то есть… я люблю его, да, но… — окончательно запутавшийся мужчина не придумывает ничего лучше, кроме как захлопнуть рот под издевательский взгляд младшей сестрицы. Ишь, подловила на самом болезном да оттого неразрешимом и довольна. Ну вот как, скажите на милость, признаться в любви человеку и при том не встретиться и взглядом, не удостоить и словом? А хотя… ежели во сне признаться, то и не страшно. И шпильку, которую мужчина вот уже не один год с собой носит, оставить можно возле кровати… В коробочке… и ленточкой красной само украшение перевязать, тогда точно поймёт. Вот только не сойдёт ли с ума, а уж от горя или счастья — это Лань Чжаню самому решать. А пока…  — Ифу! Ифу! — налетает семилетний ураганчик, оплетает конечностями высоченный сапог, просто вне себя от радости. — Ифу, я проснулся! Ифу… — тут мальчонка как будто тушит всю свою уверенность и бормочет под нос. — Ифу, а… я ведь теперь тебе… по крови родной? — Да, — чёрт, Вэй Усянь, ну не таким же напряжённым голосом говорить! — А можно… можно я возьму т-тв-вою ф-фам-мил-лию? И всё? И ради этого стоило сбегать из лазарета и бежать на поиски ифу? — Можно, — ну не может он отказать этому мышонку, слишком в минуты смущения напоминает А-Юаня! Вэй Лайфэн, кажется, как-то недовольно фыркает: — Ты потакаешь ему. — Что плохого в том, что ребёнок хочет взять фамилию своего родителя? — Согласна, ничего. Но ты его потом избалуешь настолько, что хорошего отношения в старости не дождёшься! «Ну началось», — Усянь со вселенским смирением закатывает глаза и поворачивается к оппонентке. Спор затянется на четверть сяоши уж точно. *** Лань Ванцзи может лишь с тайным умилением наблюдать за девятилетним Вэй Ином, беспечно задремавшим у потухшего костерка. Это просто преступление — быть таким милым даже во время сна! Почему, почему его хотя бы за щёчку нельзя ущипнуть? Почему нельзя убрать со лба эту растрёпанную чёлочку? Примерно такие мысли проносятся в голове Второго Нефрита, но лицо (к счастью!) остаётся непроницаемым. Глава Цзян только хмыкает, да губы расползаются в доброй усмешке, когда он видит шисюна таким… ещё ребёнком. Есть ещё возможность посмеяться над его лёгкой наивностью и ребячливостью, тайком восхищаться его успехами, вздрагивать от беспокойства за его жизнь, когда мальчик с По Чжин вновь наткнутся на разбойников или на мелкую тварь. Но то ли у бродячей заклинательницы хорошо подвешен язык, то ли она хорошо сражается (а может, и всё сразу), но выбираются оба каждый раз живыми и даже без серьёзных ранений. Два года, проведённые в бесконечных странствиях с наставницей. А впереди ещё два, обречённо качает головой уже малость нервный Лань Цижэнь. Ох, сколько всего он увидел за эти два года воспоминаний — и больше всего мужчину бесило то, с какой лёгкостью та женщина рассказывала и показывала всякие сомнительные трюки и уловки мальчишке, а тот и рад перенимать! Как будто эти подлости вообще ничего не значат! Ведь всё это… это — не древние техники, лелеемые предками и уважаемые потомками, это — возмутительные увёртки и запрещённые манёвры и удары! Да кому вообще в голову придёт забалтывать противника и во время боя как бы невзначай использовать какие-то па из сельских танцев? Кому вздумается дать девятилетке в пользование длинный, остро заточенный нож? Кому? …И вновь рассвет в воспоминаниях Вэй Ина, вновь его будит саньжэнь, подымая с мокрой, прохладной травы. Мальчишка сонно жмурится, уставясь на багряный горизонт, легонько получает ножнами по макушке и, как всегда, с мешком за плечами следует за По Чжин. И снова дорога — бесконечная и пыльная. Лань Ванцзи, помедлив слегка, направляется за путниками — хочется, хочется пройтись вместе с ними, хоть на миг прочувствовать ненастоящие поглаживания ветра, касания прохладного утреннего воздуха, шелест песка и глухие отзвуки грунта под ногами, переливы багрянца и розового на одежде и коже… Неужели его возлюбленный до поры до времени жил вот так? Среди запылённых трактов, встречных прохожих, телег и изредка — паланкинов? Среди дорожных песен случайных попутчиков и резких выкриков разбойников-грабителей? Среди постоялых дворов, харчевен, придорожных пятачках для отдыха и всего прочего?.. Кажется, не стоило недооценивать его познания о мире и порой жестокие и циничные замечания по поводу людей (как хорошо, что глава Цзян не умеет подслушивать чужие мысли). Ощущение подступающей тошноты отрывает от созерцания и глубоких мыслей. Уже знакомым покачиванием земли и верчением картины люди возвращаются в Благоуханный Зал, где на полу лежит вспыхивающая и пульсирующая Сфера. «Вот так всё и прервалось?» — разочарованно прикрывает глаза Второй Нефрит. Вот опять всё прекращается именно тогда, когда он начинает погружаться в атмосферу, проникаться всеми теми чувствами и эмоциями, испытанными Вэй Ином… Неужто не судьба ему познать любимого так глубоко, так ярко, как на самом деле хочется? Укоряющий взгляд брата так и подмывает проигнорировать, но совесть и стыд не позволяют. Цзинь Гуанъяо… просто сидит. С самым задумчивым видом. Что у него на уме, можно лишь догадываться по мечущимся на дне зрачков непонимании, восхищении и беспокойства вперемешку. И всё потому, что… ну ничего из того, что он увидел, никак не соответствует тому, каким он сам и большинство присутствующих видят Вэй Усяня. Но хотя… он ведь ещё ребёнок, так? А по ребёнку судить не стоит, может, в подростке что-то узрят. Да, точно. Истинно так. Рано пока сомневаться. Рано, рано, трясёт головой мужчина, пытаясь отогнать собственный рой копошащихся мыслей и тревог. А где-то далеко облегчённо вздыхает Вэнь Сюй, трясущимися руками вытирая пот со лба и поправляя тигриное кольцо. *** Пересчитывая пузырёчки с травами, порошками и ядами, Вэй Усянь попеременно оглядывается на дверь — исправить бы дурную привычку здешних слуг заходить без стука, но уже ничего не попишешь, такими выросли. Хорошо одно — никто пока не застал его за подобной деятельностью. Что касается его родного клана — всё ведь в строжайшем секрете держится: все приёмы, техники и способы изготовления различных «штучек». Такая морока, честное слово, хоть бы уже податься куда-нибудь, да побыстрее — уже и так много неудобных вопросов задавали. А им ещё и весь Храм на свою сторону переманивать. И Вэй Люя с Вэй Шао что-то три недели уже не слышно. Как они там хоть, справляются? И-эх, не стоило, наверное, их так надолго без присмотра оставлять. Ах, ну и ещё разбираться с Тьмой внутри себя, которая и стала-то таковой лишь после того, как в тело вселился бывший фамильяр. Это пусть и не трудно, но требует сосредоточенности и времени, а последнего как раз-таки и нет. Не тогда, когда Вэй Усянь узнал про то, что все кланы, от мала до велика, собрались на праздник в Башне Кои. Вот уж рыбное местечко для сплетников, а значит, и для «Оникса»! Отправить бы туда Бая вместе с Ху, и можно быть спокойным, а самому пока к юго-западу завернуть. Так думает заклинатель, уже убирающий все вещи в мешочек цянькунь. Пора. Давно не чувствовал он под ногами хорошо утрамбованной земли и песка, давно не заводил разговор с первым встречным путешественником. Пора… Совсем некстати вспоминается какая-то заунывная, тягучая походная песня — кажется, про тех, кто ушёл в путь, откуда не вернулся, кто был пленён дорогой… Ни один ещё не смог допеть её до конца — либо плакал уже на середине, либо завывал куплет за куплетом, пока не кончалось дыхание. Там поётся и про бродяг-заклинателей, чьи окровавленные тела находили прямо на дороге, уже остывшие, пустыми, блеклыми глазами созерцающие такие же поблекшие лица путников. Там поётся и про прекрасные виды, сопровождающие каждый день странника: что в каждом, даже самом жутком месте найдётся что-то своё, какая-то выделяющаяся жемчужина в ожерелье, нечто красивое — странники везде найдут что-нибудь красивое. Поётся и про постоялые дворы и гостиницы, и про нравы в городах и деревнях, и про диких зверей, и про подвиги заклинателей и простых людей, оставшиеся нераскрытыми, и про всё-всё… и про «Оникс» тоже, про всё самое грустное, печальное, про помощь без благодарности, про необходимость скрываться, про навеянные пустыми слухами обвинения — и всё это, все грехи организации случайные певцы стараются обелить изо всех сил, пусть даже никто не услышит. Народ всё же помнит рассказы прадедов… Вэй Усянь… отчего-то благодарен им…  — Вэй Ин, ты куда? — необычно встревоженный Сунлинь вскакивает со скамьи и в пару широких шагов догоняет товарища. Уворачивается от удара с разворота — ожидаемая реакция человека, полностью ушедшего в свои мысли. Но вот чего он точно не ждёт, так это слёз, которые дрожат в глазах и скатываются по щекам. Поджимаются тонкие, бледные губы, жёлтые искры в глазах тускнеют: — Ты… почему ты плачешь? — Я? «Я плачу?» — так и хочется спросить, но Усянь лишь в удивлении приоткрывает рот, а затем вытирает солёные дорожки рукавом. Безмолвно.  — В дорогу, — выходит грубовато и малость резко, но напарнику довольно и этого — быстро кивает и бежит звать Бай Цзысюаня. И вот Ши Сиянь провожает их, стоя у изящных ворот, ученики клана тычутся в спины заклинателей, под бока, подныривают под чуть шершавые ласковые ладони, которые частенько одобрительно хлопали по макушкам. Иньинь выбегает из пристройки, хмуро вспрыгивает на плечо. Тихонько шипит Вэй Ину на ухо: — Помнишь, обещал мне поручения давать? Ну, так я теперь твоим посыльным буду, согласен? — Согласен, — легонько чешет белкокота за ухом. И всё-таки как же он обожает этого мохнатого ворюгу драгоценностей и всего, что не так лежит. Похоже, только сейчас понимает это. А вот и мышонок Цай подбегает. Хватается за подол, радостно попискивает «Идём, идём!» И вот бредут по мощёной дорожке. Через близлежащий городок, а там уже и на большой тракт свернут. Куда идут, никто ещё не знает, кроме… — Нам следует разделиться, — Вэй Ин оборачивается к идущим позади товарищам, сейчас застывшим в шоке. Вразумительное может выговорить сейчас только Цзысюань, потому как от Ху Сунлиня в таких случаях и слова не дождёшься: — Чего это ты вдруг? Как — разделиться? Хочешь в одиночку топать, да? А мы на что? — голос мужчины выдаёт волнение. Усянь глухо отзывается: — Ненадолго. Года на два-три. Вот уже лишь Вэй Ин, Вэй Цай и белкокот идут вдоль домиков городка, а двое в чёрно-золотом свернули на восток, к Четвёрке Орденов. Из этих двоих точно получится отличный тандем, а Усяню пока надо дельце посерьёзнее решить да сына воспитать достойным членом организации. Ну и… страху помаленьку на народ нагонять, чтобы лишние не высовывались. Нечего, нечего им в государственный переворот лезть, нечего им знать, ЧТО Линван на своей шкуре почувствует. Но слухами Поднебесная должна, должна полниться, иначе никак. Только так можно весть разнести.  — А слышали? Говорят, что на собрании Великих Орденов применили Сферу Правды Души, чтобы обличить Старейшину Илина! — Да ну? — Я тебе говорю, купец Цю сам видел, а он в Ланьлине сейчас, там же и собрание! Рука дрожит, сжимая хрупкую чашечку из придорожной чайной. Нет, не может быть. А что, если… кто же мог такое сделать? На ум приходит почему-то только Цзян Цинсэ. — Ого! А Ханьгуан-цзюнь тоже там? Слышала, он ведь в медитацию ушёл, а сейчас в Ланьлин Цзинь. Тоже хочет злодея уличить. Ах, борец за справедливость, — томно вздыхает какая-то молоденькая девица, явно не оставляющая мечты о том, что Лань Ванцзи приедет вдруг в такую даль (зачем бы?), встретит её и впечатлится ею (внезапно, представляете?), а потом увезёт её с собой в Гусу. «Нет, дорогуша, — Вэй Ин залпом допивает уже порядком остывший плохонький чай. — Драгоценный Второй Нефрит уже занят. Я, Цайфэнг, Вэй Усянь, Колоброд и прочее, своего больше не упускаю. Но попозже, всё попозже, а сейчас надо на юг, старого Бансэ найти».  — Цай, за мной, — кинув пару монет на столик, мужчина выходит из чайной, едва ли не за шиворот подхватывая заглядевшегося на птиц мальчонку. Миг спустя на плечо прыгает и Иньинь. С неестественно оттопыренной щекой — опять, что ли, безделушку какую успел своровать? Сколько можно, уже не успеваешь задорого продавать! Вэй Усянь мимолётом теребит встречную веточку, нависшую над дорогой, фыркает от попавшей в глаза пыльцы. Неожиданно смеётся — давно не было вот таких простых походных дурачеств и радостей. Давно…