Чёрный Оникс

— Ванцзи, — поражённо выдыхает Лань Сичэнь, смотря на разгром в цзинши: верхняя мантия бесформенным комом валяется на полу, гуцинь сиротливо прислонился к стене, Бичэнь, не убранный в ножны, жалобно дребезжит, словно сетуя на своего хозяина, на тёмных досках небольшие лужицы вина. А посреди комнаты полулежит-полусидит Лань Чжань, пряча медовые глаза от старшего брата. Клеймо Вэнь уже покрылось тонюсенькой коркой запёкшейся крови, тавро, небрежно брошенное в сторону, остыло ещё ночью.  — Брат. — Да? — Что произошло? —… Ты не помнишь? Немой вопрос в очах — всё ясно. Лань Хуань тяжело вздыхает — с алкоголем в клане Лань ну просто беда какая-то, сам на себе испытал! Вдруг со стороны диди — тихий-претихий всхлип: — Не говори… я вспомнил… — Вот оно как. Иногда Цзэу-цзюню отчаянно хочется, чтобы диди перестал тосковать о Вэй Усяне. Об этом отступнике от Светлого Пути, об этом безнравственном и бесстыдном нарушителе правил. Да, такие мысли недостойны главы ордена Гусу Лань, но ради младшенького братишки Первый Нефрит готов был идти наперекор всем трём с половиной тысячам правил (последние пятьсот появились относительно недавно). Готов был спрятать от всего мира, лишь бы его чувствительный, ранимый брат не сталкивался с этой… жестокостью. Но уже поздно. — Через две недели пир в Ланьлине. Будь готов. Твоё присутствие обязательно, — кареглазый мужчина распахивает дверь и выходит в раннее летнее утро. *** Цзинь Гуанъяо, мурлыкая под нос незатейливую мелодию, перебирает трактаты, лежащие на столе в библиотеке. Мимо проходит госпожа Цзинь, недовольно поджимая губы при виде невысокого мужчины. Уже несколько лет этот сын шлюхи обретается в Башне Кои. И что в нём такого увидел Цзинь Гуаншань, этот… шелудивый пёс?! Хотя, надо признать, парень смекалистый и доброжелательный, дипломатия — точно его конёк. Но… он наследник. Он, гуй его побери, наследник! Женщина досадливо морщится, стоит только этой мысли вспыхнуть в её голове. Если бы не трагическая гибель её сына, А-Сюаня, а вслед за ней — и Яньли… Нет, нет, хватит жалеть о том, что прошло. Надо готовиться к пиршеству, посвящённому годовщине смерти Старейшины Илина. Честно говоря, Цзинь Линван не особо рада этому событию… она ведь помнит этого «Старейшину» ещё озорным, кокетливым юношей, что постоянно улыбался и веселил всех игрой на бамбуковой флейте дицзы*… не на Призрачной флейте Чэньцин, что подымает в бой мертвецов, а на простой, какие часто можно увидеть у пастухов и подобных им людей. Интересно, что же послужило причиной такой резкой перемены? Помнится, Вэй Усянь, напившись однажды, упоминал Луаньцзан и Вэнь Чао…  — Нашёл? — ох, снова этот противный приторный голос Гуаншаня. Как же она устала его слыша~ Минуточку. Что значит «нашёл»? Что Гуанъяо должен был найти? — Да, отец, — женщина незаметно подбирается ближе, едва ли не выглядывая из-за стеллажа. Глава Цзинь обмахивается веером, бастард почтительно склоняется перед ним и что-то передаёт. У Линван перехватывает дыхание. «Трактат о запретных ритуалах»? Внутри зарождается кипучая, бьющая через край ярость, и женщина едва-едва сдерживается, чтобы не выскочить и не отходить «муженька» дисциплинарным кнутом, который всегда при ней. Нездоровый интерес Цзинь Гуаншаня к Тёмному Пути был замечен ещё в первые годы брака, но, похоже, сейчас достиг своей крайней точки.  — Хм, ну хоть тут не сплоховал. Как отроешь что-нибудь ещё, доставишь мне. — Да, отец, — мужчина прикрывает светло-карие глаза, начиная расставлять свитки по своим местам. Тем временем госпожа Цзинь как можно тише пробирается к выходу из библиотеки и тенью в золотых одеждах плывёт по роскошно украшенным коридорам. Белые, жёлтые и красные ленты покачиваются в такт порывам лёгкого ветерка, гуляющего в резиденции Ланьлина. Надо бы подозвать Хуа Лянь — личную служанку Линван, прибывшую с ней из Тайцзи. Уж она-то не подведёт, проследит за старой псиной Гуаншанем. *** Цзян Цинсэ вдыхает сыроватый, но жаркий воздух, выходя на почерневший от времени тренировочный полигон. Горько, ломко улыбается — на этой дальней площадке много всего было. Здесь тренировались самые первые поколения ордена Юньмэн Цзян, здесь скрывались от строгих наставников ещё маленькие Фэнмянь и Цинсэ, здесь… здесь Голубоглазый Дьявол лично обучал Вэй Усяня. Здесь мальчишка, обливаясь потом (а иногда и кровью), выполнял сложнейшие упражнения на развитие скорости, выносливости и ловкости под бдительным льдистым взором. На силу не особо упирались — это проходили на обычных ежедневных тренировках. Конечно, Цзян Цинсэ было слегка жалко подростка, ведь тот был вынужден перегружать себя сверх всякой меры, а потом до поздней ночи сидеть над домашними заданиями. Но если бы не было всего этого, то, возможно, Вэй Ин и не стал бы главой «Оникса»… Главу организации выбирают всеобщим голосованием и оцениванием способностей, талантов, умственных и душевных качеств… Голубоглазый с хмыком облокачивается на изъеденную сыростью подпорку. Опять вспоминает. Перед взором пробегают эфемерные, зыбкие очертания учеников, маленьких Фэнмяня и Цинсэ, тренирующегося А-Сяня, его любимого ученика, доносится фантомный запах гари и гул пламени. Этот полигон не тронул огонь Цишань Вэнь, не сломили дожди, ветра и время — её даже не перестраивали ни разу за всё существование ордена… Крепкая, как старик, что вот-вот развалится, а стоит приглядеться — ан нет, держится ещё. Проходится по полю, поглаживает шершавой ладонью старые мишени, слушает перестук капель — недавно был дождичек. Слёзы ни с того ни с сего стекают по щекам, слипшиеся ресницы очерчивают тени под прикрытыми глазами, губы чуть подрагивают, силясь удержать улыбку… Позади слышится хриплый вздох, белая ладонь ложится на плечо: — Сильные вы люди, «Оникс», — произносит бледными губами Вэнь Жохань, озвучивая то, во что никто бы из организации не поверил бы никогда и ни за что на свете. — Сильные, крепкие и упрямые. Как этот полигон, — с тусклой усмешкой переводит красные глаза на поле, изрытое многолетними бороздами и влажное после дождя. — Ждёшь моей отмашки? — криво ухмыляется Цинсэ, с отвращением вдруг вспоминая всех тех, кто хочет оклеветать Вэй Усяня, их лидера и одного из героев Аннигиляции Солнца. — Нет, просто поболтаться тут решил, — сипло, как-то простуженно смеётся призрак Вэня, но потом серьёзнеет, — а вообще, сюда никто не заходит. Разве только дева Цзян тут пробегает, и то нечасто. — Дева Цзян? Цзян Яньли? — Ну да. И всё время зовёт «А-Сяня». — Ох… она не знает? — Не-а. —… Скажи ей, как только соберёшься уходить на перерождение. *** Сяо Синчэнь со вздохом поправляет на Сюэ Яне ну совершенно точно сползшее одеяло. Этот взбалмошный, вспыльчивый юноша просто не умеет спать нормально — постоянно вертится, то локтем в бок заедет, то ногой наподдаст (если спят рядом). Хорошо, хоть на постоялых дворах отоспаться можно. Как говорит Чэнмэй, продрыхнуться. Посреди дня, ну да ничего, не столь важно. Спускается по скрипучей лестнице вниз, хочет подойти к стойке хозяина, чтобы попросить в комнату бинтов и заживляющей мази — не далее как третьего дня напарник серьёзно поранился, но признавать этого не хотел. А у хозяев придорожных заведений, как правило, всегда под рукой «набор первой помощи», мало ли что. Даос, ощупывая стену, практически доходит до стойки, но его останавливает знакомый голос. Голос Сун Ланя, беседующего, по всей вероятности, с каким-то бродячим заклинателем на тему ночной охоты. Синчэнь мысленно воет. Боги, за что?! — Бнты и пртивспалитльне, — цедит сквозь зубы мужчина в белом и, дождавшись скомканного ответа, пятится обратно к лестнице. Поднимается, с пугающей скоростью просвистывает по коридору и влетает в комнату к Сюэ Яну (каким-то образом находит нужную дверь). Только заперевшись, позволяет себе облегчённо выдохнуть. Прислушивается к тишине, царящей в комнате. Вроде не разбудил. Хорошо. Чёрт, опять повязка мокрая и вся в крови. *** Вэй Усянь перелистывает страничку трактата и параллельно наблюдает за Цаем, который сосредоточенно, нахмурившись и высунув кончик языка, выводит иероглифы. Смешной. Но умный, очень умный, всё на лету схватывает. И даже Золотое Ядро почти сформировал (не без помощи Вэнь Сюя, конечно). Лидер «Оникса» неслышно вздыхает, в области сердца тянет, тянет непосильным грузом. Этот ребёнок так похож на А-Юаня…  — Цай, — мальчик вздрагивает и поднимает голову. Прищуривается, мгновенно замечая слишком уж внимательный взгляд ифу. — Да? — Ты… хочешь научиться… техникам моего клана? — А… они опасные? — …Если я скажу «нет», я солгу. Цай задумывается. Но вот серо-голубые глаза застывают, превращаясь в сталь. — Я хочу. Нет, не так. Я готов. Я готов стать сильнее, я готов учиться. Вэй Ин кивает, молча удивляясь решимости мальчика. Слишком суров и вдумчив для своих семи лет, но раз решил… Значит, течь в нём крови Вэев. Течь в нём крови наёмников, вольных волков и убийц. *** Цзян Цинсэ не удерживается от фырканья, заприметив расфуфыренные залы Башни Кои. Нет, ну хотя бы со вкусом, но всё равно. Разноцветные ленточки красивые, газовые занавески надуваются парусами от малейших порывов ветра, столы просто ломятся от яств. Надо отдать должное Цзинь Гуаншаню, пиры организовывать умеет. Мимо проходит Не Минцзюэ, кидая на голубоглазого небрежный взгляд. Ну-ну, не зарывайся, на адептов своих так смотреть будешь. Мужчина в пурпуре равняется с Ханьгуан-цзюнем, но тот, похоже, не слишком рад такому сопровождению — вон как сжигает своими золотыми тигриными глазами, даже отодвигается, как от прокажённого. И правильно делает, между прочим, особенно если учесть, что между ними проходит Цзинь Гуанъяо. И Второй Нефрит ОПРЕДЕЛЁННО замечает, как впивается взглядом в шею Цзиня Голубоглазый Дьявол. Цзян Цинсэ всегда чувствовал в себе зверя. И не только потому, что над ним не проводили никаких очищающих ритуалов, как это делают с членами главных ветвей кланов, нет. Он ощущал зверя так, как по природе заложено ощущать только Вэям. Это помогает им в их древнем ремесле, опасном и непредсказуемом. В ордене Иньян Вэй никогда ни над кем не проводят ритуалов очищения души (за исключением некоторых случаев). Считается, что человек сам должен осознавать свои пороки и грехи и самостоятельно избавляться от них, как добрый крестьянин регулярно избавляется от тины и грязи в кадке для сбора дождевой воды. Вэи, пожалуй, всегда близки как к светлой, так и к тёмной ци, а их пытливые умы отыскивают всё новые и новые способы обращения с ней, переработки и применения в деле, создают всё более новые и совершенные талисманы, артефакты и магические поля. Интересно, как же они и в старости умудряются сохранять остроту зрения, ясность ума и меткость и твёрдость руки? Надо будет как-нибудь спросить. Вот все гости рассаживаются и, произнеся поздравления, принимаются за еду и питьё. И всё же несколько человек недовольны — Цзян Цинсэ вылавливает их цепким, пронзительным взглядом. Лань Цижэнь, старый друг, как всегда, нервно подёргивает бородку (сбрил бы уже, честное слово!); Лань Ванцзи, Второй Нефрит и прочее-прочее — кажется, о нём постоянно говорил Вэй Ин (ну что поделаешь, не прерывать же дифирамбы, посвящённые любви всей жизни); Не Хуайсан, обычно робкий и пугливый, сейчас сидит с мрачным выражением лица, даже жёлто-ореховые глаза заливает лимонным кислотным. Тоже всё знает? Интересно-интересно. А вот Саньду Шэншоу из последних сил сдерживается, чтобы не начинать просмотр воспоминаний Вэй Усяня раньше времени — доверенный уже рассказал про Сферу Правды Души, на которую ничто не сможет воздействовать. Ну, кроме такого же могущественного артефакта, наподобие кольца Вэнь, и то оно может лишь убрать некоторые крохотные моменты, но правду не сотрёт. Но эти же сведения главе ни к чему, верно? Иначе весь план накроется медным тазом. Вот наконец Сфера выплывает в центр Благоуханного Зала. Тёмно-бордовая, с рыжими и красными розетками огней, вырастающими из черноты внутри… она действительно завораживает и приковывает к себе многие взгляды. Цзян Ваньинь выписывает на бумажке имя Вэй Усяня, прилепляет своей ци к Сфере. Каждый по очереди начинает вливать свои духовные силы. Браслет на запястье похрустывает косточками, Цинсэ жутко ухмыляется, подносит руку к губам: — Давай, Вэнь Сюй, — на мгновение ощущает пролетевшего к Сфере Вэнь Жоханя. Наследник Вэнь, отпросившийся в уединённую медитацию в Храме Северных Озёр, кивает умостившемуся напротив Иньиню: — Остановишь, если перенапрягусь, — и прокручивает кольцо на пальце. Отлитый на семейной реликвии тигр вспыхивает рубиновыми глазами, тонкий луч света устремляется в Ланьлин. Голубоглазый Дьявол по очереди окатывает льдом очей Цзинь Гуаншаня, Цзинь Гуанъяо и младшего Не, с садистским удовольствием наблюдая их побелевшие от страха лица. «Шах и мат, ребята». Просмотр воспоминаний начинается.