Лев и Дракон

— Хочешь? Нет? Почему нет? — во взрыве хохота потонули слова одного из дотракийцев, которого уже несколько часов пытались напоить рыцари. Тот ни слова не знал на общем языке, но, выпив пару фляжек, начал понимать, чего хотят окружающие, и стал отказываться пить дальше. Линесса глядела на это с отвращением, сидя с другой стороны костра. Она намеренно опускала глаза, избегая множества мужских взглядов, и концентрировалась на плавных движениях огня. Языки перетекали из одного в другой, не имея постоянной формы. Сквозь жар и дым расплывчато виднелись силуэты повозок и людей. От палки, которой ворошили костер, вздымались столпы искр, тянущиеся к черному небу. Но до него не доставал никто. Сегодня девушке было необъяснимо тоскливо. Она ощущала обреченность каждой клеточкой своего тела. Что-то неизъяснимое терзало ее изнутри и ей казалось, что у нее нет выбора. В какой момент это началось? Когда именно все решения стали предсказуемыми и неотвратимыми? Наверное, в то мгновение, когда Оленна Тирелл пожелала отправить внучку в Королевскую Гавань. Именно тогда все происходящее стало лишь вопросом времени. Бабушка захотела, чтобы Линесса сделала все ради добычи информации. Просто девушка не сразу поняла, насколько много ей придется сделать. Бронн был близок к Джейме. По необъяснимой причине они сходились, и, кем бы ни был этот рыцарь, он знал гораздо больше, чем ему было положено. Казалось, он всегда первым узнавал о происходящем в лагере, ухитрялся присутствовать при разговорах королевской пары и, что самое удивительное, жил при этом своей, ни от кого не зависящей жизнью. В нем чувствовалась свобода. Чем ближе к Линессе был Бронн, тем тяжелее она ощущала свои оковы. Тирелл существовала в правилах и законах. Она делала то, что ей говорили. Никогда не перечила, никогда не поступала своевольно. До того момента, пока ей не сказали шпионить, она даже не думала, что может лгать и делать что-то неправильное. А в то мгновение, когда рядом появился Бронн, она поняла, что может еще и ощущать это неправильное. Линесса бы не ошиблась, если бы сказала, что наемник менял ее жизнь. Рядом с ним она понимала, как скована и зажата была все это время. В каких узких границах жила, сколь малого ей хотелось. Рядом с ним она ощущала себя живой, потому что ходила по краю. Переставала быть «миледи», третьей ногой Маргери или кем там она была по мнению Оленны. Она становилась собой, и, несмотря на то, что она себе не нравилась, в этом было что-то заманчивое. Что-то свободное. Возможно, именно поэтому Линесса поймала себя на том, что выискивает рыцаря в толпе. Поймала — и остановила. Она не должна. Но, к слову о свободе, почему же она не должна? Почему Дейенерис можно ездить верхом в мужских штанах, можно править королевством и отстранять от власти мужа, почему ей можно становиться главной — а другим нельзя? Почему Бронн имеет право быть свободным, а она даже не разрешает себе выискивать его взглядом в толпе? Это все было таким глупым, эфемерным, бессмысленным. Она могла все! Имела на это право. Линесса боролась с собой и постепенно преодолевала. В Риверране она почувствовала, что может быть свободнее. Что она вольна ходить где захочет и помыкать другими слугами, потому что служит королеве. Конечно, она так не поступала, но она знала, что может такое сделать, и это меняло суть дела. В Риверране Линессе показалось, что жизнь заиграла новыми красками. Пешка на шахматной доске наконец-то стала… пусть даже конем! А потом пришло письмо. Оно было запечатано гербом Тиреллов и в нем, почти не скрываясь, бабушка обвиняла Линессу в недостаточном рвении. Плохой службе своему дому. Она писала, что вклад, который девушка делает в будущее семьи, столь незначителен, что не сохранится в истории. Что дому Тиреллов стыдно, что одна из них, вырастая, не крепнет. Даже читая, Линесса слышала этот разочарованный скрипучий голос. Она была готова сделать что угодно, чтобы доказать, что Оленна ошиблась. Чтобы это оказалось неправдой. Готова была на любое действие ради сохранения имени в истории. И, в первую очередь, она начала думать о Бронне. Ей бы не потребовалось много времени, чтобы оказаться рядом с ним. Возможно, стоило ей пару раз поддаться его взглядам или прикосновениям… При этой мысли сердце начинало стучать чаще, и она краснела. Нет, так нельзя. Это было плохим решением. До брака она не имела права… К черту! Королева сама хотела устроить этот брак, Линесса слышала. Главное, чтобы все согласились. Девушка была не глупой и прекрасно знала, что путь к очень многому лежит через… физический контакт. Покраснев снова, Линесса искоса посмотрела на стражников. Нет, они не заметили. Но ей стоило уйти с их глаз, если она собиралась и дальше обдумывать свои «коварные» планы. Тирелл поймала себя на том, что все действия кажутся глупыми и пародийными. Словно она не была шпионом, а только притворялась. Все выходило таким… пафосным. Словно в запрещенном романе. Как с рыцарями, только со шпионами. Все вокруг было наигранным. Девушка поднялась со своего места, посмотрела по сторонам и неспешной, намеренно легкой походкой ушла в сторону своей палатки, граничащей с королевской. Там она еще раз небрежно осмотрелась и шмыгнула к королевскому шатру. В полной темноте, присев ближе к сырой земле, девушка прижалась к ткани, вслушиваясь в происходящее внутри. Это стало ее запретной традицией. Она так делала уже третий день, но ни разу не слышала ничего стоящего. Обычно это был маленький, ничего не значащий обмен фразами перед сном. Супруги, видимо, опять друг к другу охладели. Но сегодня, плотно прислонившись к ткани, Линесса почувствовала, что настроение изменилось. Голоса были чуть громче, чуть мягче и чуть приветливее. Она это ощущала своим «шпионским чутьем», никак иначе. — … место в Королевской Гавани. Я должна быть там. Там мои советники, мои люди, все… Голос Дейенерис доносился словно из-за тумана. Линесса закрыла второе ухо, чтобы лучше слышать, что происходит внутри. — Да, я буду рад. — Скучаешь по Красному Замку? — Скучаю по нормальной постели и спокойному образу жизни. — Ты не любишь путешествия? — В моей жизни они обычно связаны с боевыми походами. Тирелл услышала шорох и отшатнулась, поглядев по сторонам. Вокруг чернели кусты, деревья и небо. Нет, кажется, никого. Она вернулась к своему посту.  — … хотел вернуться домой как можно быстрее. — Тебя ждали? — Оказалось, что нет. В шатре на пару мгновений стало тихо, и Линесса даже подумала, что у нее проблемы со слухом. Но Таргариен вновь заговорила. — Это была Серсея? Тирелл не поняла вопроса. Ланнистер долго молчал. — Да. — Я слышала об этом. — Все слышали об этом. Я не хотел скрываться. Серсея была куда осторожнее. — Вас бы стали осуждать. — Мне это было неважно. Я бы довольствовался жизнью отшельника, если бы это было нужно. Но она хотела власти и всеобщего признания. — Поэтому она ушла? Сквозь пелену их слов Линесса наконец поняла, о чем идет речь. Боги, она впервые настолько ясно слышала подтверждение слухов. Это было… это было… странно. И, самое главное, она не испытывала ни капли отвращения, которое должна была почувствовать. Возможно, ей просто требовалось время на осознание, но они говорили, и Тирелл впитывала, надеясь потом всё изложить в письме. — Она не уходила. — Ты ушел? — Не знаю. Мы оба ушли. — Из-за меня? — Немного раньше. Точнее, она ушла гораздо раньше, я не знал. У нас были разные взгляды на наши… отношения. — Какие? Королева, конечно, задавала вопросы несколько бестактно, но Линесса была ей благодарна за открывавшиеся подробности. — Серсея не относилась к этому всерьез. У нее было множество любовников. — А у тебя? — У меня была только она. Повисла еще одна пауза. Линесса мысленно представила, что она может рассказать в письме и… О, если бы она действительно писала кузине, то представила бы это в виде трагичной романтической истории. Но бабушка сухая и мелочная стерва, так что все красивые мысли должны уйти прочь. — Ты ее любил. — Да. — И любишь. Линессе зажала рот рукой, только бы не вздохнуть и не выдохнуть. Он любил ее. Ну разве не красиво? Дейенерис говорила коротко и уверенно, словно даже не задавая вопросов. У Тирелл складывалось ощущение, что она стала героиней романа, слушая их историю. — Да. Но… не совсем ее. Не такую, как сейчас. — Любишь ее в прошлом. — Да. — У меня тоже есть любовь в прошлом. Но он мертв. — Серсея для меня тоже почти мертва. Это было трагично. Тирелл представляла себе, с каким мрачным лицом Ланнистер это произносит, как поджимаются его губы, и скупая мужская слеза стекает по щеке. Возможно, она все-таки прочла слишком много романов про рыцарей. Как ей теперь смотреть в глаза лорда? — Она была раньше другой? — Хочешь сказать, была ли она такой же жестокой и властной, как сейчас? Нет. Она мечтала о свадьбе и настоящей любви. Сначала хотела замуж за меня, потом за Рейгара… — Моего брата? — Да. Но твой отец не дал согласия на брак. — Она была разочарована? — Очень сильно. Долго плакала и еще дольше злилась. А потом решила отомстить судьбе браком с Робертом Баратеоном, — он немного помолчал. — Наверное, я потерял ее в их первую брачную ночь. — Она его полюбила? — Возненавидела. Никогда не видел ее настолько разочарованной и злой раньше. После этого наши отношения стали чем-то вроде… мести. Рейгару, Роберту, отцу, всем вокруг. Я думал, что она делает это из любви, но, видимо, из ненависти. Когда я попал в плен, она нашла мне замену. Кого-то, кто настолько же не мог быть с ней из-за общественных правил. — Ты все еще на нее зол? — Нет, — голос мужчины звучал удивительно спокойно. — Я все еще не верю, что она это сделала. У нас были дети и… — Дети? Линесса чуть было не спросила это вместе с Дейенерис. — Да. Джоффри, Мирцелла и Томмен. Серсея была беременна от Роберта, но… Она оборвала беременность. — Тогда у тебя есть наследник. — Да. Перед тем, как покинуть Королевскую Гавань, Томмен подписал документ, подтверждающий, что он мой законный сын. Не думаю, что отец хотел, чтобы ты это знала. Никто еще не знает. Томмен не Баратеон, он Ланнистер. В этот момент Тирелл вдохнула столько воздуха, что почувствовала, как распирает грудную клетку. Томмен, жених Маргери, был Ланнистером! Он был плодом кровосмешения! Какой позор падет на дом Тиреллов, если свадьба состоится! Боги… Линесса отшатнулась от шатра. Подумала пойти к себе, но испугалась. Вдруг они скажут что-то еще. Она придвинулась опять, но кровь так шумела в ушах, что девушке не удавалось сосредоточиться. Она снова отодвинулась, поднялась, прошла несколько шагов, вздрогнула и начала озираться. Ее кто-то видел? Ее могли увидеть? Кто-нибудь был рядом? Слышали ли ее внутри шатра? Она наступала на ветки? По ее платью понятно, что она почти сидела на земле? Тирелл замерла позади шатра, осматривая себя. Потом спохватилась, вышла оттуда, подошла ближе к своей палатке. Недалеко от нее ходил стражник. Он глядел в сторону, но сейчас девушке казалось, что он смотрел прямо на нее. Черт, черт, черт! Линесса проскользнула к себе, бездумно задернув полог и спрятавшись внутри. Она знала информацию. Бесценную информацию. Она могла рассказать о ней, она должна была это сделать! Когда она могла написать письмо? При свете дня? А вдруг увидят? У нее был пергамент, была свеча, осталось ее поджечь — и все будет хорошо. Она напишет строки, запечатает их и потом отправит. Нет, нет, так не пойдет. Что если кто-то развернет письмо? Может его запечатать? Но тогда оно привлечет внимание. Боги, насколько это было сложно! Письмо будет мучить ее, если она его напишет и не отправит. Но и не написать его тоже нельзя. А что если ее завтра собьет лошадь? Переедет повозка? Она не успеет донести информацию и навеки останется безызвестной! Ей лезли в голову просто ужасные мысли. Линесса спрятала лицо в ладонях и сделала несколько вдохов. Она напишет письмо сейчас. Запечатает его, пускай это и привлечет внимание. Так хотя бы меньше шансов, что его прочтут. Потом она выйдет, прогуляется по лагерю, посмотрит, где находятся стражники, пройдет к воронам и отправит письмо. Она уже так делала. Это не сложно. Пара мгновений. Линесса отыскала маленький кусочек пергамента, достала кресало и камешек, спрятанные среди вещей, затем свечку и чернила. С четвертой попытки кусок пергамента загорелся. Она поднесла его к свече. Руки начали мелко трястись. Что если кто-то увидит в ее палатке свет? Или, наоборот, ее пишущую тень? Ерунда, никто еще никогда этого не замечал! Линесса схватила перо, окунула в чернила и снова замерла. Что писать? «Томмен — Ланнистер»? Сказать, что его признали законным сыном? Кто признал? Он сам? Как он мог сам признать? Точно, он же был королем. Линесса снова сделала глубокий вдох. Спокойно. Все хорошо. Она запишет так, как знает. Как услышала. Сразу, как только письмо было запечатано, девушка забыла, как именно она это написала. Помнила только, что рука дрожала, и буквы выходили кривыми и неровными. Девушка погасила свечу. В темной палатке, посреди лагеря, храня секрет, известный едва ли десятку человек, она ощущала себя обнаженной. Ей казалось, что стражник вот вот ворвется в ее палатку и отберет письмо. Что все поймут, что именно она здесь делает. Что сегодня ее кто-то определенно видел. Она не могла держать пергамент до утра. Тогда его точно обнаружат. Накинув на плечи плащ, Линесса поднялась со своего места, выскользнула за полог, и отправилась гулять по лагерю. На нее точно все смотрели. Она подошла к кухне, изобразив, что проверяет продукты, посмотрела на состояние повозки в которой ехала. Даже зачем-то сказала какому-то мужчине, что ей не спится. Он предложил ей вина, она отказалась, даже не осознав, что он говорил. Тирелл шла словно в тумане. Ноги сами несли ее к воронам. Она подошла к клеткам и вспомнила, что не взяла птицам мяса. Она пошла обратно. Взяла мясо, снова вернулась к воронам, зачем-то их покормила. Птицы подняли необыкновенный шум. Рядом почему-то оказался стражник. Линесса рассказала ему какую-то странную, бредовую историю о своей любви к воронам. Мужчина долго смеялся, она смеялась с ним. Он ушел, она даже не поняла куда и зачем. Ей было страшно, страшно, страшно. Кажется, очень жарко, но она уже не понимала своих чувств. От прикосновения ко лбу пальцы стали влажными. Девушке захотелось смеяться. Ночь была такой чистой, ясной, такой темной, всепоглощающей и молчаливой. Линесса вдыхала ее влажный, свободный воздух, мечтая чувствовать его всегда. Стать птицей, улететь куда-нибудь подальше, в бесконечную темную синеву неба. Смотреть на вершины деревьев. Наблюдать зиму из далеких краев. Может быть, даже из Волантиса. Один из воронов крикнул, возвращая девушку обратно в мир. Письмо. Дрожь в руках. Волнение. Все это испарилось. Цель стала ясной и простой, как ночь вокруг. Девушка открыла клетку, быстро начала привязывать к лапке письмо, а потом… Лезвие было холодным. Гораздо холоднее ночи вокруг. Оно вошло куда-то под ребра, мгновенно став горячее. Линесса чувствовала удары своего сердца. Такие быстрые. Смертельно быстрые. Сердце металось по грудной клетке, сильно стучало, было безумным, но девушка ощущала себя спокойной. Только удивленной, может быть. Почему-то казалось, что это чувство она уже испытывала. Казалось, что все это уже было. Ноги начали подкашиваться, и она упала бы на землю, если бы ее не подхватили. Ворон громко прокричал. С лязгом захлопнулась его клетка. Нож вышел из ее спины и на этот раз вошел в грудь. Только она уже ничего не видела. А через мгновение и перестала чувствовать. Это была ясная, черная ночь. Земля была влажной и сырой. Разговоры в шатрах и палатках были тихие и приватные. Только вороны чувствовали и знали, что произошло что-то непоправимое.