Ikigai

Новая сигарета ощущается как самая первая — горькая и неприятная, она кажется толстой, несуразной и никак не греет душу. Хонджун смотрит на нее с презрением и какой-то странной болью, как будто в ней весь маленький мир его, и он непременно должен сейчас сгореть. Без остатка и сожалений. Балкон тоже резко и угловато маленький, с холодными перилами, которые и красить незачем, все равно после первого же дождя все вернется в прежний вид. Сам парень своим глупым привычкам не изменяет — пальто на голое тело, ботинки на босу ногу. Все, абсолютно все как обычно, но только не эта сигарета в руке. И не кошки, по душе скребущие. Он должен уехать. Нет, конечно же, не навсегда, и даже не на год, а всего лишь на месяц. Всего лишь? Чертов Минги. Чёртова работа, обязательства, формальности. Чёртово общество, которое разлучает людей, что не расставались со времен школьного выпускного. Минги сообщил об этом тихо, виновато, наматывая ниточку от чайного пакетика на ручку кружки, машинально. Чай бликует, сверкает, как единственная жидкая поверхность в этой темной кухне. Дождь собирается — собирается портить покрашенные перила. Собирается подарить тупую головную боль обоим парням в маленьком мирке их душного прохладного уюта. Хонджун закрыл тогда глаза, и стало еще темнее. Когда-нибудь, это должно было произойти. — Когда? — Через два дня. — Надолго? — На месяц. О нет, Ким не плакал. Ни разу за сегодня, он не позволяет себе плакать, нет, только курить, только убивать себя изнутри, вдыхать едкий яд, который вмиг стал отвратительным, словно вкус его зависил всегда от присутствия Минги рядом, в паре шагов от… Хонджун не хочет курить эту сигарету, и заталкивает ее, несчастную, обратно, переводя взгляд на деревья. Любовь к окнам они делили на двоих, и вместе этих окон боялись, как козы громких звуков. Окно в большой комнате уже две недели как было расшторино, и у Хонджуна вызывало мелкую дрожь, хотя они в эту комнату почти никогда не заходили. Люди в окнах видят, видят тебя насквозь, и они оценивают, сменяют тебя острым взглядом и уходят, оставив в полной неизвестности. Деревья из кухни лучше, гораздо лучше, они спокойны, молчаливы, снисходительны и никуда не уйдут, если только те самые страшные оконные люди не сделают с ними что-то. Парадокс и замкнутый круг. Руки мёрзнут быстрее остального тела, согретого последней близостью перед разлукой. Обычно Минги тоже идет за своим парнем на кухню, но сегодня Ким настоял, чтобы тот поспал подольше перед дорогой. Не тварь же он какая-то, понимает, что до вокзала час, потом поезд часа четыре ждать, дорога, потом на пересадку еще час, снова дорога… Хонджун все понимает. Работа плодотворная, выдвинули на печени проект, успешно, и надо ехать, встречаться с важными людьми, жать им руки, делать фото, давать интервью. Все это невероятно прекрасно, он очень рад, что его Сон Минги удостоен такой чести, что его труды не прошли даром, что он самый лучший работник коллектива… Просто лучший. Во всем. И Хонджуну правда жаль, что такому прекрасному человеку пришлось извиняться за свой отъезд и так пристыженно накручивать ниточку на ручку. Все-таки Хонджун — сволочь. Но он не может иначе, правда. Они столько лет были как лишайник — нерушимый симбиоз, чудо природы, всегда и везде — только вместе. Как выжить, если именно эти руки так удивительно на него действуют, работая как катализатор для любого чувства, от легкой грусти до самой сладкий страсти? Если только в эти глаза излучают целительное тепло и ярчайший свет, такой, что вся жизнь становится светлее, и мысли плохие исчезают как по щелчку? Если только этот человек одним своим присутствием может сделать лучше все что угодно, даже ужасные сигареты, грозящие бесплодием? Ведь вовсе не от сигарет умрет Ким Хонджун, а от нехватки своего самого невероятного человека рядом. От любви к нему умрет. В прямом смысле слова. Прямее только стрелки на идеально выглаженных брюках — перед важными людьми непременно нужно быть в таких брюках, а еще в белоснежной рубашке и пиджаке, что сейчас покоятся на вешалках у двери. Ах да, и галстук — красный, в черную узкую полоску, чтобы сочеталось с цветом выгоревших волос Минги. Как-никак, у Хонджуна отличное чувство вкуса. Парень возвращается в их импрозированную спальню и садится аккуратно на край дивана, смотря как Сон немного хмурится во сне. Хочется обнять своего человека, погладить по щеке и долго и нежно, со всей амплитудой нахлынувших чувств целовать, но так же сильно не хочется будить его. Их разлука — не наказание, а великолепный шанс для Минги стать известным, как он всегда в тайне хотел. Хонджун все понимает, но просто не хочет этого. Надо лечь и тоже спать, что он и делает, все так же аккуратно, без резких движений, не смотря на занятый край. Не может, не хочет. И ненавидит себя за это… Эту. Слабость. Закрывает глаза. Дышит глубже. Ложится поудобнее. Чувствует руку поперек ребер. Придвигается ближе. Прикусывает губы. И всё-таки плачет.