Ikigai

Минги уже толком не помнит, когда последний раз засыпал вовремя и просыпался бодрым. Конечно же, это прекрасно, что на определенном этапе развития человечеству пришло в голову начать употреблять кофейные зерна в качестве напитка, но совсем не понимало, что часто их таким образом использовать — просто напросто губить печень. Но что такое здоровая печень в двадцать первом веке? Мечта. Поэтому, лично для Минги, кофе можно использовать еще и как весьма сомнительный антидепрессант — растворять как в кислоте в темной горькой жиже недоласканное в детстве сердце. Кстати, об этом. О детстве. В одно относительно позднее утро, когда зима решила ненадолго уйти в отпуск, и наступили более-менее теплые дни, картина на кухне четвертого этажа сравнительно новой пятиэтажки, одетый от элементарной лени и отсутствия желания делать хоть что-то в жизни, кроме бессознательного сна (если сон можно описать глаголом «делать»), Минги сидит над ноутбуком и планшетом, выводя старательно, насколько это возможно для его уровня усталости, ровные линии. И ведь наверняка у всех людей на планете хоть раз в жизни, а может и больше, в голове что-то переклинивало, потому что уставший от всей этой жизненной фигни гиппокамп решает устроить своему человеку проверку на прочность, и с какой-то стати вспоминается прошлое. Особенно детство, а еще особенней — родители. Для Минги чрезвычайно странно ощущаются такие минуты, как теперь, когда в уголках глаз набирается растворенная соль и их начинает сильно-сильно щипать, и все это с учетом того, что: 1) Родители у него всегда были адекватные, и очень вряд ли, что они изменились. 2) Но все равно, о родителях думать — душу кошками скрестить без смс и регистрации. 3) Ну сейчас он, вообще-то, важный проект выполняет. 4) Он так давно у них не был, вдруг что-нибудь… 5) Стоп. А вообще нах… Зачем ему об этом сейчас думать?! А лимбическая система, как оказалось, система странная, настырная и безжалостная, поэтому, на те, получите и распишитесь, и Минги устало откладывает стилус и облокачивается на хрупкую спинку стула. Та жалобно скрипит. Становится не по себе. Ну, поехали. У него адекватные родители, самые что ни на есть. Забота, внимание, игры в свободное время, любимое мороженое, зоопарки — всё в его детстве было. И было действительно прекрасно приходить на регулярный сеанс школьного психолога и с гордостью рисовать яркие и счастливые картинки. «Мама, папа, я — дружная семья» было чистой правдой. До определенного времени, конечно же. Проблема возникла неоткуда, как снег на голову, как гром среди ясного неба и еще куча умных оборотов речи, это не так важно. Чертов с два, ведь надо же понимать, что воспитание в стиле «будь хорошей девочкой для всех» явно приведет к тому, что ребенок точноточно хорошим быть не сможет, а побежит на гору, построит шикарный замок и, хоть совсем не по канону, но внаглую засосет кого-то невероятно милого на лестнице, а потом и жить с ним в тайне ото всех станет, и обязательно скроет, что данный сожитель — его многострадальный парень. Хорошие девочки попадают в рай, а плохие — куда угодно, и на мальчиках этот принцип тоже, вроде бы, работает, но не на Сон Минги конкретно, потому что куда он хочет — он сам в душе не знает. А бабушка говорила, что он хочет в Европу, создать свой бизнес, найти красивую жену и заиметь много-много детей; жить, короче, как герой тех самых мыльных опер, что она каждый вечер смотрит по телевизионной коробке. Ах, милая моя, любимая бабуля, если бы ты знала, кем твой внук стал. И кем родился тоже, если бы знала, если бы… О Сон Минги настоящем, а именно, о Сон Минги как о гее знает до сих пор только папа, что так странно и стремно звучит. Нет, все крайне нормально. Вообще из всех родных, парень любит больше всего именно отца, потому что он круче всех, умнее всех, веселее всех и прочие характеристики из анкеты «Почему ты любишь папу? " все от того же школьного психолога, будь он здоров и счастлив. Папа самый спокойный. Он не кидается кричать и ругаться, если что-то не так. Папа самый понимающий. Он обязательно выслушает и не станет давать глупых советов, если чувствует, что не то время. Папа самый искренний. Он не посылает открыток в соцсетях и смски с миллионом смайликов, а просто звонит и изредка приглашает в кафешки на разговор по душам. Парень Минги всегда мог все рассказать, доверить любую тайну и даже поплакать немного у него на глазах, зная, что тот никогда его не упрекнет. Каминг-аут был неожиданный, а все из-за Хонджуна и чрезвычайно красноречивого засоса на изгибе шеи (какая у них в начале отношений была банальщина, ужас). Кухня была освещена одной подсветкой от вытяжки, за окном уже темень, теплыйтеплый осенний вечер, красота уходящего дня и папа у плиты хомячит курицу прямо со сковородки. Картина маслом, любой художник бы обзавидовался. Две пары глаз испуганно смотрели друг на друга, боясь совершить хоть одно моргательное движение, да хоть какое-то движение в принципе. Но отец первым решился медленно перевести взгляд на темное смазанное пятно и сглотнул очередной кусок жареной птицы. — Минги, просто признайся, это девушка у тебя такая страстная или же парень? И так всегда — четко и в точку. — Только маме не говори, пожалуйста. — Я нем как рыба, сынок. — Парень. Пятисекундная пауза осознания, а затем странная, но добрая усмешка. — Курочку будешь? В душе Минги радовался, что у него есть хотя бы один человек среди родных, кто не закатил, как этоэто сделали потом остальные, страшный скандал. Приятно, что хотя бы один человек во всем чертовом мире не отказался от тебя настоящего. Спасибо и на этом. Потому что Хонджуну в этом плане вообще не повезло, что кажется реально странным, если узнать парня получше. Извините, но по Хонджуну с его флиртом плакали тайком всей школой, это точно. Совет всем: если видите очень опрятного, с иголочки одетого, привлекательного парня, то он либо гей, либо педант, либо уже занят. А ведь у Хонджуна гардероб всегда был мама не горюй, прекрасный по всем фронтам, но почему-то вопросов ни у кого не возникало, когда парень начал красить ногти, покрасился в белый, купил косметики и одел на безымянные пальцы два почти идентичных кольца. Да, может быть просто мальчик повзрослел, решил почувствовать вкус жизни, пуститься во все тяжкие, а может просто это нормальное поведение адекватного современного человека? Да фиг его знает, Минги уже устал раздумывать о том, чего никогда не узнает. Его парень с семьей уже четвертый год не общается — вот факт. Говорит, что ему противно осознавать, что, даже если ему и станут звонить, всё общение будет проходить через призму лицемерия и брезгливости. Поэтому зачем трепать друг другу нервы, зная, что вы противны друг другу? И без всего этого тяжело живется. А Минги смотрит в белый странный узор на потолочных обоях и не может перестать думать о чем-то отдаленном, но до боли жизненном. Что они с Джуном как не нормальные люди? Почему они, например, не могут съездить отдохнуть куда-нибудь, поесть там, поспать сколько хочется? Почему в жизни есть обязательно какая-то рамка, которая даже не на закон опирается. Какая-то невидимая стена, дальше которой никак, она не позволяет стать до конца счастливым. Серьезно, у человека все есть: любимый человек, более-менее стабильная работа, квартира, вполне себе достойное здоровье, — что еще нужно для счастья? Да только каждое утро, открывая глаза, этого счастья не чувствуешь. Внутри тебя — тревога и вина. Почему? Никто не знает. Чего-то не хватает. Минги прислушивается к себе, чувствует, как бьется сердце, как желудок напоминает о своем существовании, как больно спина упирается в спинку стула. Он встает. Ему чувств не хватает, чего-то ярче, чем больше или усталость. Больше, чем апатия к жизни и недолгое усталые поцелуи перед сном. На жизнь как-то сил не остается. На любовь тоже, не остается. Парень переносит всю свою «арт-студию» в большую комнату. Экстрим, хотя бы потому, что там довольно душно и темно из-за закрытых штор. Ставит ноутбук, планшет кладет аккуратно, зачем-то берет стилус подобно сигарете и, подумав пару секунд, раскрывает шторы. Свет бьет в глаза слишком неожиданно, и приходится рефлекторно зажмурить глаза. Пара секунд привыкания и отрицания, надо ли ему терять время на намеченное занятие, и Минги смотрит через стекло на сияющий мир. Удивительное спокойствие. Редкие человечки бегут по тротуарам, пара машинок проезжает мимо них, подтаявший снег кое-где открыл черную землю, деревья слегка качаются на ветру. Окна напротив молчат, их нельзя рассмотреть из-за бликов утреннего солнца, да, в общем-то, и не особо надо. Вот идет девушка с ребенком, за ручку. Малыш иногда спотыкается на коротеньких ножках и чуть ли не падает, но девушка его крепко держит, хотя тоже пару раз покачнулась на недотаевшем снегу. Ребенок забавно оставляет вторую ручку для рефлекторного баланса, и Минги чувствует, что начинает улыбаться увиденному. Наблюдаемые двое доходят до края пластикового окна и исчезают, как будто бы их и не было никогда. Дети, глупенькие дети, их счастье в том, что они очень многого не знают и не понимают. У них есть родители, любимые игрушки и целый огромный мир, который так интересно исследовать. Они счастливы потому, что они дети. Маленькие, милые, несамостоятельные. Они могут плакать сколько хочется, отказываться есть кашу или спать, и совсем не думать, что может случиться с нами дальше. Они не боятся ошибаться, не боятся пробовать что-то новое, и, как бы странно не звучало, не боятся бояться. — Мама, мне страшно. — Не бойся, солнышко, мама рядом. Это инстинкт, это заложено природой, что пока детеныш не вырос, его необходимо защищать. Потому что, когда ребенку уже семнадцать лет, он становится в глазах природы взрослым, а в глазах мамы — предателем ее любви и потраченных лет. — Мама, мне… — Как ты мог так поступить со мной? Родные карие глаза больше никогда не согреют. Они уже не родные. Как же хочется вернуться в счастливые пять лет, когда все деревья казались выше, солнце ярче, а люди — добрее. Когда впереди были только радость и веселье, и ничего плохого не могло и быть. Пожалуйста, цените детство, оно такое мимолетное и прекрасное, и его так больно вспоминать, повзрослев. — Тебе реально плохо, если ты стоишь здесь и даже решился раздвинуть шторы. — Хуже некуда. Хонджун пришаркивает полусоломенными тапочками к окну и обнимает со спины. Нет, что-то еще осталось от них старых, школьныхшкольных и университетских, в частности, от того парня с очаровательными глазами, которого Минги так нежно и трепетно любил, которому дарил самые искренние чувства и всего себя, и который иногда появляется и теперь, заменяя уставшего, саркастичного и порой слишком требовательного Хонджуна. В такие редкие в последнее время моменты, Минги думал, что все жертвы были не напрасны, и что, может быть, все наладится? Потому что поцелуй между лопаток действует лучше любого антидепрессанта, даже лучше кофе. — Что случилось, Минки? Парень поворачивается навстречу вопросу, и совсем без грусти в голосе отвечает, глядя на нерасчесанные кудряшки и быстро моргающие спросонья глаза, и улыбаясь чему-то теплому в душе: — Детство вспомнилось.