Ikigai

На кухне происходит импровизированное кулинарное шоу, когда дверь хлопает оглушительно, у Минги мгновенно что-то от сердца отрывается и падает на линолеум — Хонджун редко возвращается с работы в том настроении, когда хочется хлопать дверями. Поэтому осторожно выходит навстречу и спрашивает темноту: — Что-то случилось? И в ответ наждачно жёстко и по-ночному холодно, подстать внезапно включенным лампочкам: — Ничего. В нашем районе отключат через час воду, поэтому поищи свечи и теплые носки. И это ведь даже логично — когда отключают воду, вырубают и свет, и отопление. Классика же. А Хонджун порывистыми движениями снимает пальто, шарф разматывает, путаясь пару раз в тонкой кашемировой ткани, кидает всё одним темным комком на диван, и идет решительным шагом наливать в тазики мутноватую жидкость из крана. Отрицать, что Хонджун пижон нельзя (и гей в придачу — вообще вселенское комбо) — об этом красноречиво намекали личные, не подходящие Минги, вещи Кима, а значит, вещи неприкасаемые: коллекция шарфиков, разнообразные серьги, браслеты и кольца, его драповые, бежевое и черное, классические, пальто, черные лакированные ботинки, подтяжки (Минги, правда, не понимал зачем они в данном гардеробе) и самая главная, особая гордость — запонки с маленькими, но настоящими аквамаринами. Поэтому неудивительно, что люди каждый раз останавливают своё безумное постоянное движение и оборачиваются на Хонджуна. Но долго на него смотреть непростительно для самооценки. На парня, идущего в таком возвышенном, манерном стиле, не сильно тонкими пальцами в серебряных кольцах  сжимающего сигарету, с ногтями цвета поздней ночи и сияющими лучше первого снега волосами, внимательно читающего что-то в телефоне, изредка улыбающегося до морщинок около глаз, то, уж простите, можно потерять не только дар речи, но и девственность заодно. Глаз — точно. Красивый, даже слишком. Ведь не просто так его, такого великолепного до мозга костей, называли стервой и тварью — из зависти. Хонджун рассказывал, как в средней школе совершенно случайно рассорил одну парочку, сказав что-то вроде: «Будь я девушкой, неплохо бы выглядел в твоем теле». А девушки любят метафорические комплементы, и вот что мы имеем — ничего не сделал, а отгрёб по полной. Обидно, конечно, но куда деваться. А вообще ведь приятно вспоминать школьные годы: всё казалось таким ярким, таким прекрасным в те счастливые годы виделось будущее, казалось, что, прожив почти двенадцать лет школьного «ада»,  станет легче, спокойнее, интереснее. Жизнь начнется с нового листа и подарит всё, о чем мечтал в долгие летние дни, лежа на гамаке с неоткрытой книгой из списка на каникулы. Чего греха таить — Минги в лучах июньского солнца долго и упорно рефлексировал, думал о своих чувствах к одному слишком милому мальчику из соседнего кабинета. Странная у них тогда была связь. Они даже не то чтобы друзьями не были — всё их общение происходило на дополнительных по математике. Пара слов, несвязные фразы, улыбочки — ничего такого особенного, но парень влюбился. Влюбился в человека, который выпускался через год после их знакомства. И Сон Минги точно знал — глупо, очень глупо, но он, зараза, был упрямый, поэтому быка за рога и Хонджуна к стенке на лестнице. Темные волосы, маленькие бусинки серег, родинки и глаза, в которые тогда впервые не было страшно или стеснительно смотреть. Глаза-звезды. Губы со вкусом чего-то приторно-сладкого. И ведь никто не сопротивлялся. Никто. Минги ставит кипятить чайник и копается в ящиках, ища спички. А еще о парне своем думает — они давно не разговаривали по душам и о насущном. О прошлом, о работе, например, о родителях, об общих знакомых. О том, как надоели холода и хочется весны, как хочется съездить куда-нибудь вдвоем и отдохнуть, растянуть затекшие мышцы, проветрить мысли и как необходимо теперь родное, теплое тело рядом, что греет лучше любого центрального отопления. Им в любом случае будет о чем поговорить. Сейчас самое время. Самое время, и свет в квартире вскоре тухнет как по щелчку, а по трубам батарейным булькает возмущенно вода. Классика, и в принципе культурно живем. Пока Хонджун совершает с тазиком в ванной последние действия, наощупь Минги находит плед на их диване, и неуклюже садится, укутавшись с ногами, терпеливо ожидает, когда хруст тапочек из ванной начнет приближаться к нему. Осторожно, медленно. Устало. — Джун, я здесь, у меня плед. Забирайся. Вдвоем теплее и не страшно совсем. Ни темноты, ни отсутствия воды и электроэнергии не боишься. Страшнее не обнять, отпустить неожиданный груз на своих коленях, не подставить плечо под крашенную в пепельно-белый голову, где на кончиках отросших прядей от влажности появились завитки. Страшно и вообще предательски было бы не найти щекой горячеватый лоб и не поцеловать. Хонджун очень устал. Они полусидят-полулежат долгие минуты, слушая темную тишину и пробуя на вкус этот поздний вечер. Сложно определить, но как будто тюльпаны, хотя, кто знает, какой у них вкус. Ким немного отходит от своего обмершего состояния, чаще моргает, щекочет длинными ресницами шею, а потом аккуратно проводит по груди, руке и наконец находит конечную цель — пальцы Минги, и переплетает со своими. В такие моменты сердце обливает приятной теплой волной, а на губах появляется неконтролируемая улыбка нежности. Сон правда ни о чем не жалеет. — Прости меня, если напугал, хлопнув дверью. Ужасный день, ужасная неделя, ужасный месяц… Минги не психолог, но точно знает, что лучше сейчас ничего не спрашивать, совсем не говорить, давать только невербальные знаки внимания, например, погладить мягкие волосы или покрепче обнять. Когда любишь человека, не важно особо, кого именно: маму, папу, бабушку, сестру, девушку, парня, — по-любому в один момент поймешь, выучишь их. Как надо поддержать, как показать интерес без слов, как успокоить, как выразить все, что на душе. Всему научишься рядом с родным человеком. — Я ведь не обязан быть идеальным, так? Но все, все от меня что-то требуют, хотят, что-то мне говорят, делают замечания… А я и так всё про себя знаю! Что хожу медленно, что в бухгалтерии не разбираюсь, что постоянно стою не там, где надо, что специалист никакущий. И да, я в курсе, что я не смогу стать хорошим директором. Да и больно надо, подумаешь, семейное дело, флористика, рассада, цветочки, красота! Не хочу я ничего, не хочу вести счета и учета, плевать, что я экономист, как будто все работают в сферах, которые им нравятся… Тебе же тоже не особо хочется день и ночь планы квартир чертить, так ведь? — Когда на архитектурный шел, я не думал даже, что буду именно так работать. Нам пророчили великие проекты, которые станут известны и принесут нам всемирную славу. Но, как видишь — пока только планы трёшек. — Вот и я о том же. Да, можно говорить, что это был наш выбор, но как можно было понять, что он правильный, когда тебе семнадцать лет? Когда ты идешь с пуленепробиваемыми розовыми очками на носу в университет и думаешь, что дальше все будет правильно, прекрасно, великолепно, невероятно и прямо-таки радуга отовсюду. А когда через год понимаешь, что фигня эти твои очки и то, где ты находишься — не твоя сфера, как-то уже нет сил и желания что-то менять. Либо же родители настаивают. И вот поэтому — я ужасный экономист, а ты — уставший проектировщик. И не поспоришь. Только глубоко вздохнуть и глаза закрыть — все равно ничего не видно уже. — Но самое главное, Минги, это усталость. Всеобъемлющая и всепоглощающая. Усталость от одного только дела, которое ты не терпишь, но которое необходимо для получения денег. Не подумай только, что я жалуюсь, чтобы упрекнуть тебя, нет. Просто я снова понял тебя, как когда ты только на работу устроился и два месяца поработал. Хотя тогда я, каюсь, не до конца понимал всей ситуации, скорее просто думал, что понимаю тебя… За стеной что-то гулко падает и оба парня вздрагивают, затихая на пару секунд. Хонджун слегка приподнимается, стараясь разглядеть лицо Минги, но попытка не увенчалась успехом, и он просто смотрит перед собой. — Уже три года прошло, офигеть. Время нас не щадит. А кажется, что только вчера школу закончили, и, наверное, тогда самое хорошее время было. Не без проблем, но ведь классно было? Помнишь, как мы с твоего выпускного сбежали ко мне в съемную, и мы впервые пожили вместе? Минги кивает. Как это можно забыть? Короткая ночь переходящая в красивейший рассвет, одноместная кровать на двоих, запах жженой ветчины, которая все равно казалась самой вкусной едой на свете, звонки от учителей и родителей, на которые, конечно же, никто не отвечал, солнце сквозь замызганный тюль, сожжение тетрадей зажигалкой на шатком балконе, маленький запой из трех фужеров шампанского, первые «взрослые» поцелуи… Лучшая неделя в их жизни, повлекшая за собой ряд таких же, но, все же, менее запоминающихся дней. Счастье надо получать маленькими порциями, а их еще дождаться надо. — А знаешь, если так задуматься, мы с тобой неплохо живем. Деньги к нас есть, квартира, пусть и маленькая, но своя, а не какая-то стремная съемная, и, главное, мы вместе, нас никто не трогает особо, живем себе относительно спокойно, и то вроде считается нормальным. И даже не видя Хонджуна, Минги знал, что тот хитро, как только он умеет, улыбается своим внезапно пришедшим мыслям. Маленькая, любимая, сломанная в душе, прекрасная зараза. — Хонджун-а, снова пытаешься настроиться на игнорирование проблемы? — Да. А что? Все равно ничего не изменится, так зачем долго страдать? У меня больше нет желания думать о хорошем прошлом и плохом настоящем. Кстати, ты же вроде готовил что-то, когда я пришел. Может быть поедим, раз больше делать ничего? — Я бы с радостью, солнце, но в этой обители нет ни единой спички. Греть еду нечем. — Бли-и-и-н… Поэтому сегодня, темным зимним вечером, они точно будут вспоминать свои лихие и беззаботные школьные годы и короткий период между ними и студенческой жизнью, заказав пиццу, а попутно с ней еще кучу вредностей, выбирая посредством камень-ножницы-бумага, кто пойдет встречать у подъезда курьера, и, поставив бутылку колы на телефонный фонарик, жевать вредную еду. Возможно, завтра у них будут болеть желудки, и Хонджун станет бурчать, убирая с постельного крошки. Но это будет завтра. Совершенно новый день.