Ikigai

Хонджун бросает недокуренную сигарету с балкона — в высокий мокрый снег, — вредно для экологии, но и для него самого тоже, вредно. Стоит, опираясь на перила, в пальто на голое тело и в огромных кроссовках Минги — мерзнет, но вида не подает, гордый. Сон за стенкой, на теплой кухне сидит и заваривает ромашковый чай, который ни он, ни его парень не любят, но говорят, что именно такой нервы успокаивает. Им бы просто уснуть этой ночью. Три часа на маленьких часах, в голове пульс бьет незамысловатый бит, заглушая тишину. Как же бесит эта бессонница, казалось бы — что сложного? Лег, глаза закрыл, дыхание наладил и всё, но не все так просто. Минги подавляет в себе нецензурную лексику вместе с желанием начать курить, как Хонджун. Черта с два, кто сказал, что легко будет? Ким заходит в квартиру, снопом впуская холодный воздух. Королева драмы, стерва во плоти, самое несносное существо в радиусе двадцати километров, бездушая тварь — этого человека много раз называли такими гневными и оскорбительными словами, что они оба — как-то подозрительно быстро, — привыкли. Хонджун не такой. Просто человек сложный, но кто сейчас простой? Это же стратегически невыгодно — типа, всегда быть удобным, всегда улыбаться, даже когда тебя головная боль задолбала, всегда отзывчивым, милым, белым и пушистым — зачем? Глупости все это, все, о чем родители твердят с ранних лет — будь удобным, будь бескорыстным, будь вещью. К черту все это. Хонджун, конечно же, не будет одеваться раньше пяти утра — не в его стиле надеть что-то больше трусов после бессонной ночи, одиночного перекура и ощущения ледяных рук Минги на талии. Ким — животное хладнокровое, а на кухне тепло, так что плевать, что он босиком и без одежды и что из соседних домов вполне все это можно увидеть — но сейчас разгар ночи, зима и Хонджун сидит на кухонном столе, которого в окно не видно. Шах и мат. Минги пахнет ромашковым чаем в перемешку со снотворным, и от этой дикости запаха оба морщат носы. — Я тебя теперь даже мизинцем не трону, пока не выветрешься. Я не хочу, чтобы меня имел дешманский фармацевтический ларёк, Минги. Сон только садится на низкую для него табуретку и щекой ложится на ляжку старшего. — Хонджун, я устал. Начинается тот самый разговор, который за долгие месяцы повторялся не один, и не два, и даже не три раза. Разговор бесполезный с самого первого звука. Ломаная. Диссонанс. Точка невозврата. Ноль. Пустота. — Я это каждый день слышу, и ночь тоже. — Но я все равно не могу понять, почему чувствую усталость. — Ты перегружаешь себя. Делаешь больше, чем должен. — Но Я ничего не делаю… — Ты живешь, Минги. Ты ходишь на работу, ты трудишься по восемь полных часов в день, приходишь домой и продолжаешь работать, ты просто не понимаешь, что домашние дела — это тоже дела. Блин, мы живем вдвоем уже четвертый год, почему Я до сих пор чувствую себя гостем, м? Ты не даешь мне тебе помогать. Когда Я что-то делаю, ты либо делаешь потом то же самое, либо переделываешь, либо находишь нечто более сложное, чем то, что за тебя уже сделали. А если ты хочешь поговорить о последних месяцах — то тоже, пожалуйста — ты же знаешь, что даже если работаешь дома, даже если работаешь не весь день, даже если ты живешь на всем готовом — ты всё равно будешь уставать. Ты ведь не умеешь отдыхать. Не умеешь делать что-то в полсилы, если чувствуешь усталость. Это ведь не самое главное в жизни — быть лучшим, получать высокий результат. Здоровье и спокойствие гораздо важнее. Вчера ты не выходил из-за стола знаешь сколько? Шесть часов! Ты не отрываясь работал, разве это нормально? Ты только один раз, один, на еду отвлекся! Это неправильно, Минги. Это причина, понимаешь? — Понимаю. Но я не могу жить иначе… Не умею. — Я знаю. Может быть… Тебе все-таки уволиться? Поискать другое место, чтобы не было таких жестких графиков, таких нагрузок, м? — Мне платят хорошо, это очень выгодное место… — Я могу вернуться к семейному бизнесу. Так у нас с тобой точно будет достаточно денег — как будто нам много надо. — Я знаю, знаю. Джун, я не хочу перемен. Я не готов к ним. Это страх перед неизвестностью. Ты просто оптимист, а я больше реалист. — Пессимистичный ты хрыч, вот кто. Минги бьет парня по бедру рядом со своим носом и тот издает от внезапной боли тихий стон. Очаровательно и обыденно. Они не обижаются друг на друга — это так же бесполезно, как сидеть на столе, а не на стуле, как делает это Хонджун. Уничтожает предрассудки предыдущих поколений. Сон думает, что его парень — его главное сокровище в жизни, и ни о чём не жалеет в масштабе здесь и сейчас. — Ну это же правда! — Может быть. Просто я действительно не готов. Так же, как не готов сказать родителям о том, что мы живем вместе не как соседи, а как будущие мужья. Так же, как не готов прыгнуть с парашютом, как ты давно хочешь. Так же, как не готов переехать в более толерантную страну. Да куча примеров! Я слишком слабая личность, чтобы решиться на поступки, способные кардинально изменить мою жизнь! — Как твою жизнь кардинально изменит прыжок с парашютом? — Он может меня ее вообще лишить! Хонджун, ну не могу я… Я готов довести себя до истерики и нервного срыва, до того, что ты вынужден будешь отвести меня к психотерапевту. Звучит уже как бред, но это так. И ты все знаешь. Прости меня, солнце. Прости… Чай невкусный и уже остыл, но Ким пьет его через силу и только из-за солидарности к своему неидеальному парню, высовывая язык и морщась. Ну не любит он ромашковый чай. Но Минги очень любит.