Тёплое одеяло (сборник по смиртонам)

В некотором роде — это было традицией. Нечастой. Раз в месяц, раз в два месяца. С их графиками о постоянстве и речи быть не могло. Ещё одним фактором являлись, несомненно, люди. И Антон. Лёша мог с лёгкостью проследить, как мимолетом и со смешком брошенное «Я начинаю ревновать к твоим друзьям» превратилось в им обоим ясное «Сегодня ночуем не дома», от которого по позвоночнику бежали мурашки. Он отвечает коротким «Еду». Почти час на дорогу. Устал после съёмок, но предвкушение бодрит. Кто-то скажет, что снимать квартиру в Москве только для того, чтобы наведаться туда в лучшем случае раз пятнадцать за год — бесполезная трата денег. Смирнов пошлёт этого человека нахуй. Закрывая дверь, он как будто попадал в другое измерение. То, где у него нет права слова (почти, разумеется — о безопасности никто не забывал). То, где он не принадлежит себе. Здесь правит Господин. Кто-то скажет (не про них, конечно, а в общем) что такое в отношениях — ужасно нездоровая и калечащая практика. Господин неловко скривится в вежливой улыбке, Смирнов раздражённо закатит глаза и пошлёт и этого. Это был их компромисс, их терапия, с отработанными схемами и отлаженными, идеально работающими, механизмами. Сработало бы не для всех, но. Когда один из вас не уверен во многом, привык быть ведомым, мягко улыбаться неудобствам и бесконечно сглаживать острые углы, то можно попробовать на секунду передать контроль в дрожащие пальцы. И, возможно, вас удивит то, с какой скоростью они окрепнут, а за мягкой наружностью покажется железная ось, останавливая вращение земли под ногами, отражаясь во всё чаще проявляющемся металлическом блеске глаз. Если, конечно, эта самая ось есть изначально. Когда другой из вас — твёрдый камень рационализма, кокетливо прикрытый налётом, впрочем искренних, ярких эмоций, и привык лидерской хваткой держать всё, до чего способен дотянуться, то можно попросить его на минуту ослабить ноющие стиснутые пальцы. И, конечно, вас уже совсем не удивит то, с какой скоростью треснет раковина, и откроется мягкое нутро, а мысли застынут, даря столь редкий покой. Если, конечно, внутри есть что-то, кроме безжизненной серой горной породы. Он аккуратно прикрывает дверь, заходя. Щелчок замка звучит слишком громко в тишине. В первую секунду кажется, что никого нет, но атмосфера власти и ожидания витает в воздухе, заполняет ноздри и проникает в лёгкие. Лёша торопливо раздевается, путаясь в пуговицах и рукавах. Складывает одежду стопкой на табурет, настолько аккуратно, как это возможно, когда сердце колотится едва ли не в глотке. Делает глубокий вдох и выдох — нельзя показаться Господину в таком раздрае — и проходит в зал, где уже горит свет. Обстановку, наверное, можно назвать скудной: большая кровать, с одной тумбочкой, у стены, шкаф и кресло у завешенного тяжёлыми шторами окна. Лёше плевать. Он сразу смотрит только на Господина. Не отрывая взгляд проходит ближе, останавливаясь в метре от Его кресла, и встаёт на колени, заводя руки за спину. Господин занят. Он сидит, закинув ногу на ногу, одна рука небрежно свешивается с подлокотника, в другой зажат телефон, где Он что-то печатает, нахмурившись. У Лёши захватывает дух от одной этой картины. Такой мягкий, лёгкий на подъём, нежный и улыбчивый — очаровательный, как многие говорят — за пределами этой квартиры, в ней Господин был властен, иногда жесток, жаден. Но всё так же заботлив. Взгляд скользит по отглаженной чёрной рубашке, чёрным же брюкам, идеальным, со стрелкой. Под ними нет нижнего белья, он уверен. Господин не любит тратить время. Возвращается к пряжке ремня. Сам подарил. Крупная, округлая. В прошлый раз он на себе почувствовал её тяжесть. Господин был расстроен его излишне фривольным поведением во время съёмок рекламы с Лёхой Щербаковым. Но после Смирнов гордился собой — он выдержал наказание и получил награду. Какая разница, что синяки саднили потом ещё неделю? Впрочем, и смотреть на Господина без позволения было запрещено. Но Господину нравилось. Что здесь, что во внешнем мире — благоговейный взгляд ласкал эго и успокаивал раздражение. Поэтому Он отвёл глаза к окну, откладывая телефон на подоконник. Давая время склонить голову. — Сегодня ты быстро. — тихо произносит Господин. Нет нужды говорить громче — Лёша ловит каждый его вздох. — Молодец. — Спасибо, Господин, — слова срываются быстрее, чем он успевает подумать. А от похвалы в груди теплеет. Господин встаёт. Лёша может только слышать, как стучат по полу шаги. Отходят к кровати. Возвращается, останавливаясь за его спиной. Жёсткая верёвка обхватывает горизонтально сложенные за спиной предплечья, стягивая их между собой. Ладони обхватывают локти, чтобы удержать руки в нужном положении. Антон завязывает узел, пристально наблюдая за тем, как сдвигаются лопатки на напряжённой спине. Чуть позже мышцы начнут ныть, а на следующий день будут болезненно напоминать о прошедшей ночи. К его радости. Антон встаёт, откидывая лезущую в глаза чёлку, и возвращается на кресло. Кожа обивки поскрипывает, когда он садится. — Ближе, — коротко приказывает, откидываясь на спинку. — Да, Господин. Лёше неудобно. Связанные руки не позволяют уравновесить центр тяжести, голова тянет вперёд. Но он послушно преодолевает путь, останавливаясь в полуметре, подчиняясь грубому тычку носком туфли в живот. Антон кладёт ладонь на его щёку, лаская. — Ты можешь смотреть. Мгновенно вскинутая голова и преданный взгляд — Антон позволяет себе короткую улыбку. Откровенное любование в глазах напротив оседает сладким на языке, он довольно обводит кончиком языка внутреннюю сторону губ. Но тут же хмурится. Нежные поглаживания щеки останавливаются. Глаза напротив расширяются в понимании. Запоздалом. — Спасибо, Господин, — Лёшин голос вздрагивает, в гласные просачивается раскаяние. Он совершил ошибку. И наказание незамедлительно. Но соразмерно — столь быстрое осознание вины заслуживает поощрения. Потому Антон не убирает руку, делая короткий размах другой. Звонкая пощёчина разбивает тишину. Он смотрит, как разливается краснота по щеке и продолжает лёгкие касания по другой. Контрастно убивая волю. И кнут, и пряник — попробуй разбери, где что. — Кому ты принадлежишь? — взглядом глаза в глаза, гипнотизируя. — Вам, Господин. Антон удовлетворённо кивает. Нет ничего лучше, чем слышать ответ на этот вопрос. Этот человек принадлежит ему. По собственной воле отдаётся в его руки, дарит свою свободу, запирает на замок гордость. Только для него. Антон отстраняется, выпрямляясь. Для следующего приказа не нужно даже слов. Достаточно короткого кивка, и тут же перед ним склоняется спина, демонстрируя подобострастный изгиб. Из груди Лёши вырывается резкий выдох, когда он теряет равновесие и ударяется об пол. Тут же раздвигает колени шире. Так поза устойчивее, можно оторвать подбородок от пола, изо всех сил напрягая мышцы.Господин милостив. Он придвигает ногу к лёшиному лицу. Лакированная поверхность запотевает от его горячего дыхания, но мутные отблески тут же стираются. Языком. Лёша проводит от носка до шнуровки одним движением, и ему хочется застонать от гладкости и пробирающего до костей чувства принадлежности. Но нельзя. Нет прав без позволения, и от этого ведёт только сильнее. Он проводит обратно. Оставшийся влажный блеск мутит разум. Лёша прикрывает глаза, и не заставляет Господина больше ждать, принимаясь за работу со всем рвением. Не то, чтобы на конкретно этой обуви вообще могла быть грязь — Антон не надевал её за пределами квартиры. Но если Господин хочет, чтобы Его туфли были отполированы до скрипа, то Лёша готов часами покрывать их поцелуями, одновременно замирая от зрелища столь близких к нему сейчас тонких щиколоток. Челюсти коротко касается мысок, отталкивая. Господин меняет ногу. Лёша только лишь успевает глубоко вдохнуть в передышке, пользуясь возможностью выпрямить шею. Позвонки щёлкают глухим звуком. На висках уже скапливаются капельки пота, а кожа подбородка неприятно липнет слюной, но он не замечает, жадно облизывая подставленную туфлю. Снова теряясь в желании услужить Господину. — Хватит, — в волосы жёстко вцепляются пальцы, выпрямляя и поднимая обратно в позицию, — Достаточно. Лёша, сбивающимся голосом, даёт должный ответ. И прикрывает глаза, получая награду. В груди трепещет радость — он заслужил, им довольны. Господин его целует. Грубо раздвигая губы, по-хозяйски скользит по зубам, проникает между ними. Больно прикусывает нижнюю губу, но улыбается, когда Лёша даже не вздрагивает, принимая послушно. Отстраняется, напоследок нежно проводя по голове, приглаживая взъерошенные собственной хваткой пряди. Антону нравится. Растрёпанность и мутные глаза, чужое преклонение во всём, даже в очертаниях приоткрытого рта и покрасневшей от влаги слюны коже подбородка. Но нужно кое-что ещё. Он поднимается, отходя к шкафу. Открывает дверцы и на миг застывает, рассматривая. В последние дни Лёша вёл себя хорошо — естественно, они почти всё время были рядом — так что звериная ревность почти не капала ядовитой, прожигающей грудную клетку слюной, а лишь тихонько царапала сердце ржавыми ногтями. Сегодня не нужно много, чтобы её успокоить. Лёша вздрагивает, когда на глаза ложится повязка. Она — и плюс, и минус. Он не может нарушить приказ лишним взглядом, все чувства обострятся, а что может быть прекрасней, чем ярче чувствовать Его касания? Но быть лишённым возможности смотреть на Господина, от одного взгляда на которого в животе бабочки удовольствия? Только если такова Его воля. — Встань, — коротко, над ухом, вместе с мимолётным касанием губами плеча. Он поднимается, чуть дрожа и пошатываясь, — Развернись ко мне, — без зрения, ориентируясь на голос. По коже бегут мурашки, когда Господин касается ладонью груди и проводит ниже. Медленно. Очерчивает кончиками пальцев напрягшиеся мышцы пресса, ласкает. Любуется. У Лёши едва не рвётся наружу тихое шипение, когда мягкая рука обхватывает его член. Проводя по всей длине. О, да, у него стоял. С того момента, как он встал на колени перед Господином. В Его присутствии невозможно оставаться спокойным. Одна аура этой квартиры действовала лучше афродизиака, моментально выворачивая на максимум возбуждение и чувствительность, так, что до костей пробирало, по нервам струилось искрами. Но он вынужден молчать. Сжимать челюсть, прикусывать губу до боли — позволения не было. Терпеть нежную пытку ласковыми пальцами, обводящими головку, а затем скользящими вниз, обхватывающими яйца, легко сжимая и немного оттягивая. Пальцы ног поджимаются. Пальцы рук грубо царапают предплечья, в попытке сдержать звуки наслаждения. — Ты молодец, — говорит Господин, и Лёша слышит в его голосе гордость. Не может сдержать улыбку в ответ. Похвала затуманивает разум не хуже возбуждения, уголки губ сами ползут вверх, обнажаются сцепленные в попытке сдержать себя зубы. И, разумеется: — Спасибо, Господин. В этот раз вовремя. Слышится тихий звон. Лёша его помнит. Узнает. Проводит кончиком языка по отпечатку зубов на внутренней стороне губы, и прикусывает снова. Он совсем не уверен, что сейчас ему удастся сдержать стон. Он постарается. Понесет наказание в случае неудачи, если Господин изволит, вымолит прощение. Антон беззвучно усмехается, наблюдая, как слегка кривится лёшино лицо в понимании. Они уже проходили это, когда-то, и было нечто особенное в том, чтобы следить, как его человек пытается бороться именно с этой смесью удовольствия и лёгкой боли. Но сначала он проводит ладонью по груди, успокаивая. Будет не очень приятно, если напряжённые мышцы не сумеют расслабиться. Касается соска, немного сдавливая. Слабо оттягивая. И скользит металлом прищепки, зажимая нежную кожу. Аккуратно, не резко, наслаждаясь едва слышным глухим стоном. На него он конечно закроет глаза — слишком приятна реакция, отдаёт на вкус беспомощностью. Огладит ладонью плечи, чувствуя, как расслабляются мышцы. Хороший знак. Можно перейти к другому соску, но сначала Антон касается чувствительного места губами, втягивая и щекоча кончиком языка. Слыша несдержанный выдох сверху. Но всё же отрывается. Ставит второй зажим, и снова останавливается, давая время привыкнуть, прежде чем мягко отпустить небольшой грузик, висящий на тонкой цепочке между зажимов. Отходит на шаг. Да. Он доволен. Смирнову идёт вот так — когда короткое переплетение металла, такое лёгкое и невинное, сдерживает его волю. Подчиняет. — Хороший мальчик, — шепчет едва слышно. Но долго наслаждаться видом возможности нет, стоит вспомнить о себе. Ширинка давит на член до боли, впечатывается зубчиками в нежную кожу, а ноги дрожат — каждый шаг отдаёт в член, когда небольшая пробка трётся о простату, меняя положение внутри. Эластичное кольцо, стягивающее основание члена очень кстати — единственное, что помогает не кончить раньше времени. Раньше, чем он заполучит своё, пометит принадлежащее ему. Всё это время сохранять отстранённость — нечто на грани, это та роль, где действительно расширяются пределы его актерского таланта. Антон расстёгивает тяжёлый ремень, ударяя по пальцам пряжкой. В памяти всплывают мгновения — совсем недавно он в полную силу, не щадя, с размахом опускал её на спину своего человека. В ту ночь чудовище в груди разбушевалось, желая наказать и пометить. Забрать своё. Он жадно упивался властью, слизывая мелкие кровавые капли с дрожащих мышц, проводя по линиям содранной кожи, издевательски надавливая на ярко-розовые ссадины, до стонов, до болезненных всхлипов. Но как же прекрасен был благодарный взгляд светлых карих глаз, обрамлённые слипшимися от слёз ресницами, когда после он нежно целовал губы в отпечатках зубов и шептал похвалу. Антон громко вжикает ширинкой и сжимает себя — от воспоминаний член дрожит, пачкая чёрную ткань смазкой. Он осторожно садится на край кровати, позволяя вырваться тихому стону, и обращает внимание обратно на Лёшу. — Подойди сюда. И послушное: — Да, Господин, — с придыханием, едва ли не жалобно. Срываясь на скулёж, как бесхозный щенок, с единственным отличием — у этого ирландского сеттера есть тот хозяин, в чьи руки он готов тыкаться носом до скончания времён. Лёшу ноги не держали, но он пошёл на зов, опускаясь на колени, стоило тёплой ладони коснуться бедра, останавливая. Сейчас каждая секунда даётся с трудом, соски тянет болью, недостаточно сильной, чтобы погасить возбуждение, а потому лишь подливающей масла в жар внизу живота. Он широко открывает рот и высовывает язык, подчиняясь мимолётному касанию по челюсти. Обычно он — тот, кто с улыбкой ведёт вниз от виска, чуть надавливая на сустав, и проводя до подбородка, едва касаясь. Но не в этой квартире. Здесь на его язык ложится солоноватой тяжестью головка члена Господина, а на макушку — Его рука, заставляя наклониться ниже, пропустить глубже. Он жмурится под повязкой, потому что груз стал тянуть иначе, и давление чувствуется острее, а зубы теперь не сцепить, не запереть стоны заслоном. И не отвлечься на движения языком, переводя внимание и стремясь удовлетворить — Господин всё сделает сам. — Ты можешь издавать звуки. Но не говорить, — раздаётся сверху короткий приказ. Лёша безвольно благодарно стонет, крепко обхватывая губами твёрдый член во рту. Скользящий глубже, упирающийся в мягкое нёбо. Приходится быстро сглатывать и прогибать спину, чтобы позволить шее выгнуться в удобном положении. И вздрогнуть, быстро дыша носом, когда стенки горла послушно раздвинутся, а головка протрётся о заднюю стенку, проходя до упора. В губы упирается пластик кольца, и внутренности сворачивает экстатически — Господин преступается своим удовольствием ради него. Сейчас Лёша больше всего ненавидел эту чёртову повязку, которая мешала поймать пристальный взгляд — он почти чувствовал его на коже. Господин сильно сжал его волосы, до боли в стянувшемся скальпе, отчего горло завибрировало в стоне. Но приятнее было слышать ответные звуки удовольствия сверху — негромкие, ласкающие уши. Господин ускорял движения рукой, грузик задёргался по широкой амплитуде, стукаясь о живот. Лёша стонал не переставая, от чувствительных сосков расходились болезненно жаркие волны, головка истекала смазкой, пачкая живот — а в горле быстро скользил член Господина, используя и не жалея, до текущей из уголков губ слюны, до хрипоты на утро. Вдруг Господин отвёл руку, выгибая лёшину шею. Остановился. Его громкое дыхание отсчитывало тишину, пока Лёша ждал, не смея закрыть рот, чувствуя, как натёрты губы и глотка. Сейчас он мог признать, что наслаждается этим. И что резкий хлопок по щеке — всё ещё сжатые волосы болезненно дёрнуло, а голова мотнулась безвольно — едва не заставил его кончить. Он почувствовал, как соски снова потянуло. Господин взялся за цепочку, заставляя её натянуться, наматывая на палец тонкие звенья. Прищепки сдвинулись вслед за рукой, медленно переползая к кончикам сосков. Это было больнее. Ярче. Хотелось позорно двинуться за рукой, но это бы огорчило Господина — недопустимо. — Интересно, — раздался сверху задумчивый голос, — что будет, если я дёрну на себя? Тебе тоже интересно? Ты ведь не против, да? — Да, — голос дрогнул, но звучал решительно, — Господин, — всё внутри заледенело от страха, горячие капли пота, ползущие по спине и вискам только холодили кожу. Это будет больно, чертовски больно. Он проверял однажды, сам, смеха ради. Но если это сделает Господин… Ему позволено. Ему можно всё. Раздавшийся смешок сбил с мысли. — Не беспокойся, дорогой мой, я не причиню тебе лишней боли, — голос Господина был таким нежным, пушистым пёрышком лаская готовые к вспышке боли нервы, — Но я благодарен тебе за преданность. Ляг на кровать. Затопившее Лёшу облегчение и счастье было очевидно слышно в голосе, когда проговорил ответную благодарность. Он поднялся, чувствуя, как цепочка снова падает на живот, вызывая искры. Господин поддержал его за локоть и помог улечься на середину кровати, даже аккуратно приподнял затылок и пропихнул подушку. Позаботился — замерло сердце. Связанные за спиной руки неудобно давили на позвоночник, вынуждая выгибаться. Но это стоило того, особенно когда со стороны раздался тихий стук железа о пол — пряжка брюк — и шелест ткани. А на бёдра медленно опустилось горячее тело. Господин. Притирается своим членом к его, руками прижимает к кровати, опускается ниже, опаляет дыханием грудь. Лёша едва дышит, застывая в благоговейной истоме — Господин так близко, что воздух выбивает из лёгких. Всё равно что держать в своих руках Бога. Антон только довольно улыбается. Восторг, направленный на него, чувствуется кожей и горит на подушечках пальцев. Приятно. Он наклоняется и проводит кончиком языка по торчащему кончику соска — задыхающийся вздох ерошит волосы. Медленно разжимает прищепку — грудная клетка напротив вздымается громким вдохом. К расслабившейся коже приливает кровь, невозможно удержаться, и он слегка втягивает её губами, обводя языком покрасневшую ареолу. Лёша стонет, надрывно, прекрасно и идеально, выгибается, едва не сбрасывая с себя, мотает головой. Беспомощный. Лучший. Антон прикрывает глаза на секунду и переходит к другой стороне груди. Не торопится. Обхватывает вместе с прищепкой, посасывает, чувствуя, как упирается в дёсны нагретый телом металл. И слыша, как задыхающимся и срывающимся шёпотом чудесно звучит «Господин!», что рвёт терпение в клочья. Нервы натянуты канатами, он держится, терпит — он должен. Его ответственность. Его собственность. Занемевшие пальцы, но аккуратно снимает второй зажим, отбрасывая цепь в сторону. Антон наигрался. Внутри невозможно зудит, и стоит так, что больно. На секунду отдаёт дань возрасту: будь моложе — не стерпел бы. Но он только подошёл к кульминации. Рано. — Ты готов? — говорит и тянется лежащему на тумбочке узкому футляру. Осталось самое главное. Обновить метку. — Да, Господин, — у Лёши голос не дрожит. Но он ждал этого больше, чем, чёрт побери, даже оргазм. В тишине щелкает пластик футляра. Горячая тяжесть Господина покидает его бёдра, перемещаясь ниже, к коленям — он может чувствовать плотные ягодичные мышцы, влажные от пота. — Расслабься, любовь моя, — тихим шёпотом скользит по животу. Лёша глубоко дышит, снимая напряжение с мышц. В который раз — но всегда волнуется. Вздрагивает, когда кожи касается холодный металл. Сейчас, когда глаза закрыты, ещё сильнее ощущение расходящейся под лезвием кожи — болезненный стон сменяется удивлённо-наслаждающимся — медленно, в темп движением скальпеля, горячая ладонь Господина ласкает его член. Он потерялся в ощущениях, в контрастах. И удовольствие, и боль, причиняемые рукой одного человека — любимого больше мира — стёрли разум, в голове пустота и белый туман, он чувствует, кажется, каждым нервом, в который раз вырезанные на теле, рядом с выступающим крылом подвздошной кости, инициалы «А.Л.». Антон смотрит на метку широко распахнув глаза. Не сдерживается, слизывает горячие капли, отдающие железом, тут же проводя языком по всей длине члена, размазывая кровь. Алые потёки сводят с ума. Красный туман заволакивает обзор, чистая картина мира ломается на части, разбивается желанием. В мозгу грохочет триумфальное «Моё!», завешивая разумные мысли выбитым на внутренней стороне век зрелищем ровных букв. Он доволен, нет, он счастлив. Полученное подтверждение права собственности запечатывает в клетке бушующую ревность, успокаивает. Антон в последний раз мимолётно проводит языком, стирая кровавую дорожку с бедра и не позволяя ей окрасить простыни, и возвращается обратно, притираясь ложбинкой меж ягодиц к стоящему члену Его человека. Заводит руку за спину, поддевая основание пробки, осторожно вытягивая. Мышцы отпускают неохотно, но предвкушение вынуждает заставить себя расслабиться. Ненужный теперь кусок силикона летит туда же, где цепь. Антон обхватывает ладонью горячую, подрагивающую в пальцах плоть. Он упирает головку в колечко ануса, насаживается одним слитным движением — хочется сразу глубоко, сразу до основания. Не сдерживает рвущийся наружу громкий стон, запрокидывает голову, упираясь взглядом в потолок — и всхлипывает от острого удовольствия, когда член проезжается по набухшей простате. Антон снимает кольцо со своего члена, он чувствует себя уже на грани оргазма. Поэтому крепче упирается ладонями в напряжённые мышцы лёшиного живота, быстро двигая бёдрами. Лёша качается в удовольствии, едва не осознавая реальность. Всё, что имеет значение — жар тела Господина, звук шлепков кожи о кожу, звенящий в ушах, острые вспышки алой боли там, где чужие бёдра проезжается по свежей ране, размазывая кровь и задевая ровные края надреза. Пересохшее горло царапает громкими стонами, изгиб спины ноет, а простыни пропитаны потом, и потому неприятно натягиваются и липнут к влажной коже. Складывается пазл ощущений, с щелчком становятся на места детали, и Лёша несдержанно вскидывает бёдра, самовольно, без приказа, погружается глубже в будто бы горящее огнём тело Господина, стремясь доставить удовольствие, выбить ещё один громкий стон напоследок. Потому что внизу живота тянет безумно, нет сил держаться, невыносимо дождаться разрешения. Тяжесть тела сверху смещается, лица касается дуновение горячего воздуха. Лёша слышит короткое: — Кончай, — и срывается в оргазм, улавливая краем восприятия горячие капли, падающие на живот. *** Антон пугается в ногах, с трудом слезая с кровати. Тело дрожит, а по внутренней стороне бедра вытекает горячая сперма. Удовлетворение. Оно в уставших мышцах и в измазанной кровью коже, в желании позаботиться о лежащем на кровати человеке. Антон подходит к шкафу и забирает одеяло, пачку влажных салфеток и бутылку воды. Швыряет всё обратно на смятые простыни, осторожно протирает скальпель и убирает обратно в футляр. Аккуратно переворачивает на бок Лёшу, что спокойно и глубоко дышит, не двигая и мышцей. Развязать верёвку дрожащими пальцами может и сложно, но умелые руки и не такое распутывали. Веревки и повязка летят на пол. Он садится рядом и аккуратно обтирает салфеткой кровь, очищая рану, и достает из тумбочки пластырь, ругается шёпотом, когда ногти бестолково царапают упаковку, но победно улыбается через несколько секунд, залепляя кровавые буквы. Накрывает их обоих одеялом и откручивает крышку бутылки. Приходится постараться, чтобы помочь Лёше приподняться, смотря в мутные прикрытые глаза. Красные губы слабо обхватывают бутылку, но глотает громко и жадно — на что Антон понимающе усмехается. Придерживает голову, укладывая назад, и ложится рядом. Лёша тянет вялую руку к Антону, переплетая их пальцы, и улыбается. Так хорошо, так правильно. Он принадлежит Ему, снова и снова. До тех пор, пока не сотрутся с кожи яркие линии. А. Л.