Тёплое одеяло (сборник по смиртонам)

Лёха всегда спокойно относился к явлению соулмейтов. Ну да, ему не повезло, сам он метки не имел, так что вечную и светлую, идеальную любовь мог только наблюдать со стороны. Без зависти, соулмейтные парочки скорее радовали глаз, с их горящими глазами и счастливыми улыбками в сторону друг друга. Они пробуждали какой-то романтический настрой. Хотя мысленная связь иногда напрягала. Немного неловко, когда сидишь в компании, а двое из неё внезапно выпадают из разговора или одновременно начинают смеяться. Неловко и жутковато. Но всё равно в какой-то степени мило. Наверное. Но так было раньше. Сейчас Лёхе казалось, что эта чёртова душевная связь придумана только для того, чтобы испортить ему жизнь. Раскрошить в мясо настроение. Расстрелять из дробовика чувства. Сейчас он это явление люто ненавидел. Всё началось вроде бы спокойно. Он мирно принял тот факт, что у Антона есть метка. Ну есть и есть, как и у миллиардов двух с лишним людей, ничего страшного. Тогда они только начинали близко общаться. Тогда он принимал за восторг и вдохновение свои вспышки радости от того, что Лапенко внимательно выслушивает его идеи. И соглашается буквально на всё. Он думал, что просто счастлив встретить человека, который способен вывезти все его сценарные выверты и эмоциональные разгоны. Думал. Наивный, наивный Лёша. Иллюзии разрушились в казалось бы идеальный вечер. Он, братья Лапенко, бутылочка пива у каждого в руке. И тихое радостное: «Моя Сонечка сейчас приедет, вот, познакомлю вас наконец». Они были безумно похожи. Если бы не знал, то подумал бы, что это его ещё одна сестра. Те же каштановые волосы, разве что длиннее, до плеч, пушистые ресницы и мягкая улыбка с ямочками. Только глаза серые, а не карие. И усов нет. Братья встречали её как свою. Хлопали по плечу, приобнимали, Юра даже не уворачивался от руки, взъерошившей волосы. Изначально Лёша и не заподозрил неладное, даже улыбнулся и пожал руку, когда её протянули с тихим: «Привет, Алексей. Много о вас слышала, приятно познакомиться». А потом весь оставшийся вечер убеждал себя не раздражаться, глядя на переплетённые пальцы рук, улыбки, взгляды, понятные только двоим, и целомудренные поцелуи в щёчку. Она бесила даже тем, что он не мог возненавидеть её по-нормальному. Да. Дочка какого-то богатого чувака с Рублёвки, пиво не пьёт, глотает чай, манерно отставляя пальчик, живёт в купленной на папины деньги двушке, вдохновенно строчит какие-то рассказики. Ну чем не раздражающий стереотип в живом виде? Вот только с папой она почти не общается. Вискарь хлещет, запивая Пепси, и хоть бы хны. А рассказы, пусть и с налётом (очень сильным) хоррора, но очень даже неплохие, в чем Смирняга решает никогда не признаваться, закрывая книгу в полночь и осматривая чистый лист перед собой, хотя ещё два часа назад там должны были начать появляться наброски сценария. Дело только усугубляет печенье, которое «Сонечка» притаскивает на съёмки и которое всей съёмочной группой уминают в момент. Она только смеётся и обещает принести ещё. А Антон гордо улыбается и обнимает. Её. И коротко целует в губы, благодаря. Или последние две сигареты из её пачки, кое-как разделённые на троих в машине, когда она забирает Антона и соглашается подвести Лёшу после тяжёлого дня. У него глаза закрываются, но он всё равно замечает её гордый взгляд через зеркало на заднее сиденье, где Антон устало роняет голову ему на плечо. Смирнов в тот момент внутренне разрывался на части: да, у этих двоих метки и связь, и всё такое, но Тоха выбрал сесть с ним, хотя они весь день вместе провели. Было приятно. Не успел, Лёха, в общем, возненавидеть. Слишком рано увидел в ней человека. Они с Антоном иногда гуляли ночью. Прохаживались по темным улочкам вдвоём, стараясь, всё же, выбирать места посветлее. Не хватало ещё нарваться. Болтали обо всём — о работе, о детстве, бесконечно травили забавные байки — здесь Лёха особенно старался, чтобы увидеть обворожительную улыбку и услышать немного срывающийся смех. Ему нравилось чувствовать, что Антон — постоянно немного нервный при людях — с ним расслабляется и чувствует себя в безопасности. Кажется, это был апрель. Или май. Все месяцы в последнее время смешались. В любом случае. Всё было чудесно, кроме, возможно, упрямого экрана телефона, показывающего два часа ночи. Ноги приятно ныли. Щёки тоже — от улыбок. Последние минут пятнадцать они упорно искали круглосуточный магазин, потому что ужасно хотелось есть. Но один оказался закрыт, а другой — слишком далеко. Лёха уже был готов устроить пробежку, как Антон растерянно оглянулся. — Нам, кажется, не придется ничего искать, — улыбнулся он радостно, — Мы недалеко от Сониного дома, можно просто к ней зайти. Настроению Смирняги как будто подрубили ноги. Уголки губ нервно дернулись. Он осмотрел одинаковые девятиэтажки вокруг. Прислушался к пустоте в желудке. — А она не спит? Поздновато уже, — вот что значит опыт, в голосе даже не слышно надежды. — Не, ты чего? — Антон легкомысленно отмахнулся, — Она раньше трёх вообще не ложится. Пойдем? Она не против, я уже спросил. Десять минут спустя, развалившись на диване, касаясь коленкой ноги Антона, Лёха даже почти не печалился. В руках была тарелка с домашней пиццей, на столике перед ним — горячий чай. И Соня сидела далеко, аж в кресле, перебирая струны гитары. Она даже предлагала ему остаться тогда. Говорила, что может уступить им с Антоном двуспальную кровать, а сама полежит на диване. — Не боишься, что я к Тохе обниматься полезу? — шутливо спросил тогда Лёша. И в тот же момент в очередной раз был готов проклясть чёртову связь соулмейтов. — Не смей произносить это вслух! — почти вскрикнул Антон, едва не давясь чаем, — Не смей, а то я тебе… — он угрожающе нахмурил брови в этом его жутковатом выражении лица, — Ничего тебе не сделаю, но всё равно не говори. — Ладно, я молчу, — Соня только рассмеялась, — Но прикольно, скажи же? Кажется, она тогда ещё пела песню. После того, как Антон рассказал, что они с братьями называют Лёху ирландцем. Песня ему понравилась. Даже очень. Пусть и совсем не его стиль. Зато можно было смотреть на Антона и насмешливо двигать бровями на словах: «Поцелуй меня, я ирландец, поцелуй меня». Тот, кажется, краснел. Но улыбался в ответ и не отводил взгляд. Лёша приехал домой на такси около четырех утра. Сытый и готовый, возможно — только возможно! — признать, что эта Сонечка не такая уж и ужасная. Но даже принятие её как человека не делало ситуацию проще. Уже больше года прошло, их совместному с Лапенко (Лапенками?) детищу уже аж два сезона, с третьим на подходе. А всё равно кулаки сжимаются каждый раз, когда Соня появляется на съёмочной площадке. Даже когда приносит еду. Даже когда они очень сходятся во мнениях. Антон впервые примерял полный образ Зины Кашиной. Парик, платье, всё дела… Немного макияжа, туфли, бантик из красной ленточки под воротничком. В гримёрке только они двое. Идиллическая картина. — Ну как тебе? — поворачивается к нему Антон, поправляя платье. Лёша не знает, что ответить. Слова застывают в глотке. Он не думал, что Антону так пойдет женственный образ. Не думал, что он подчеркнёт уже так любимую Лёхой природную мягкость. Что платье будет облегать тонкую талию, искусственно уменьшать широковатые плечи. Он также очень старался не думать о том, что под платьем простенький бюстгальтер с пуш-апом, чтобы создать видимость небольшой груди. И о том, что к нему бы подошли не привычные боксеры, а что-нибудь более… милое. — Это пиздец, — хриплым голосом выдаёт Лёха. Мозг коротит. Антон очень красивый, он и обычно очень хорош собой, но в эту секунду Смирняге кажется, что он влюбился заново. — Что, плохо? — о, боже, дай сил, эти грустные глаза и чуть нахмуренные брови. — Я бы сказал — слишком хорошо. Тебе очень идёт, — Лёха прочищает горло и изо всех сил пытается взять себя в руки. Ну он же видел уже Антона в женских образах! Правда это ещё никогда не был настолько… Антон. В дверь раздаётся неуверенный стук. Заглядывает Соня. Опять. Как будто она везде. Смирнов подбирается, готовясь к любой реакции. Возможно он ожидал возмущение. Или недовольство. Или смех. Но уж точно не точную копию его собственного выражения лица с очевидно заметным безуспешно скрываемым восхищением. — Воу. Это… — Нормально? — Антон снова взволнованно расправляет ткань. — Очень. Очень хорошо, — Соня улыбается. И смотрит на Лёшу, — Тебе подходит идеально. Смирняга не замечает, только кивает. И молится на то, что организм не подведёт и не устроит ему внеплановый стояк на съёмках. Каждый же хочет узнать в тридцать шесть лет, что его заводят мужики в платье? Точнее, один конкретный мужик. Красивый очень. Приходится усиленно отводить взгляд. Он пытался смотреть Антону только в лицо, но длинные волосы сглаживают острую линию подбородка, подведённые глаза ещё сильнее выделяются, а тонкий слой блеска на губах привлекает к ним внимание. Эти губы в принципе наводили на мысли, но сейчас… Сейчас даже больше. В голове так и возникали картинки того, как эти губы блестят от слюны и смазки, обхватывая головку члена. Чёрт! Лёха спокойно относится к явлению соулмейтов. И ненавидит совсем немного. Когда поздно вечером, едва приехав домой, быстро двигает рукой, сдавленно матерясь. И кончает с тихим «Антон, блять, Антон». Оргазм оставляет за собой ощущение безнадёжности. Все знают, что связь соулмейтов неразрывна, а их любовь безусловна. У Лёхи нет шансов. *** За десять лет привыкаешь ко всему. Вот и они привыкли. «Какая красивая пара!» «Вам так повезло со связью.» «Завидую, я бы тоже хотел соулмейта.» «У вас будут такие милые детишки.» «Вы так похожи, сразу видно, что предназначение.» Спустя столько времени научились выдавать на это улыбки и согласные кивания. Они познакомились, когда обоим было по двадцать четыре. Антон искал недорогую комнату для съёма. Какой-то знакомый знакомого упомянул Соню — «богатенькая дочка, но у неё двушка, может пустит». Дал контакты, договорились о дате и цене, и вот уже Антон стоит на пороге квартиры с рюкзаком и тянется к звонку. Небольшие метки на запястьях заныли, стоило только встретиться взглядами. Они были безумно счастливы первый год. Всё шло, как по учебнику. Невероятное понимание с первой секунды, желание прикоснуться и держать в своих объятиях, молчаливая поддержка одним присутствием, потрясающая совместимость в постели. На третий месяц — окончательно сформировавшаяся связь мыслей и эмоций. На первую годовщину всё так же радовались как дети, шёпотом поздравляли друг друга, признавались в любви, вместе готовили ужин, весь вечер смотрели кино, чудесно провели ночь в объятиях друг друга. Но ко второй годовщине начали замечать. Привязанность, понимание, любовь — они всё ещё есть, но… Взгляд нет-нет, да упадет на другого или другую, то посетят яркие искры лёгкой влюбленности по отношению к кому-то из знакомых, в фантазиях появляются чужие лица. Благо, что связь. Благо, что ничего объяснять не надо. На празднование покупают одинаковые повязки на запястье, скрывая метки, и идут в ближайший клуб. Встречаются снова лишь на утро, обсуждают опыт, не испытывая ни ревности, ни обиды, и понимают, что совместные оргазмы могут быть и на расстоянии. В бесплодных попытках проходит ещё пару лет. Случайные связи прельщают всё меньше, но потенциальные партнёры бегут, как от огня, стоит только завидеть проклятые метки. Смотрят как на безумцев. Не слушают оправданий. Они начинают ненавидеть связь, а с ней — и друг друга. Оба понимают, что глупость, что ничего не изменить, но… За месяц до четвёртой годовщины срываются. Антон хлопает дверью, потирая красную щёку и не замечая боли в разбитых костяшках. Соня хмурится, касается вмятины в стене и с сожалением выбрасывает осколки любимой кружки. Они не разговаривали месяц. Даже мысленно. Варились в тоске и одиночестве, ведь никому не расскажешь, что вот просто так не хочешь соулмейта. Не поймут. Покрутят пальцем у виска. Подкосилось даже здоровье — оба сходили с ума от головных болей. От бессилия. От безумной тяги друг к другу. Соулмейты же неразделимы. Должны быть рядом. В день годовщины так же молча встречаются у неё в квартире, швыряют друг другу подарки, и отвратительно напиваются. К ночи презенты возвращаются дарителям. В некотором роде. И Антон глухо всхлипывает и кусает подушку, дёргая закованными в ремни руками за спиной. Послушно поднимает голову и прогибает спину, чувствуя, как рука тянет за ошейник, сдавливающий горло. Вскрикивает и невидяще смотрит в стену широко распахнутыми глазами. Соня не может сдержать тихих стонов, и лишь коротко поправляет ремни на бедрах, прежде чем погрузить страпон в Антона до основания. Двигаться непривычно и немного странно, но сейчас нет ничего лучше пьянящего ощущения власти, когда Антон дрожит и едва держится на разъезжающихся коленях, подаётся назад или падает грудью на простыни, стоит только грубо сжать мягкую ягодицу, отводя в сторону и немного проникая большим пальцев в и без того полную и припухшую от растяжения дырку. Примирение вышло бурным во всех смыслах. А позже — ласковые объятия, обещания и наконец-то покой в душе. С того дня они смирились. Не пытались соваться к другим, успокаивая чувства к чужакам друг другом. Показывали идеальную пару на людях и в семье. Вместе жили, поддерживали при неудачах и разделяли радости. Вместе готовили, смотрели фильмы, смеялись, и вместе раздражённо кривились, заслышав очередное «Как же здорово иметь соулмейта!». Вместе не дали злости на чёртову связь испортить жизнь им обоим, ведь выбора-то всё равно нет. Не встречался ещё тот дурак, который мог бы такое принять. И вот сейчас, десять лет спустя, так же вместе курили на балконе последнюю сигарету на двоих после того, как Антон впервые назвал Соню в постели Лёшей. И потом — вместе покупали новые и новые пачки, когда такие ошибки стали регулярными. Было очевидно. Антона крыло, и очень сильно. Раньше подобного удавалось избежать. С прежними объектами влюблённости контакты обычно были более кратковременными и не настолько близкими. Чувства не успевали развиться во что-то настолько серьёзное. Со Смирнягой Антон контактировал постоянно, мало того — крепко сдружился, и прекращения общения ждать не приходилось. Или может дело в том, что раньше не было кого-то настолько… замечательного? Талантливого? Смешного? Безумно красивого, интересного, с кошачьей улыбкой и огоньком в глазах… Но даже пытаться было страшно. Уже пробовали, уже обжигались. Мысль об очередном «У тебя же есть соулмейт, о чём вообще может идти речь?», сказанным в этот раз и вправду очень любимым голосом — до ужаса, до дрожи в руках. Хорошо, что Соня понимала. Разумеется. Приезжала на площадку, когда ему становилось совсем невмоготу смотреть на вдохновенного и улыбчивого, или сосредоточенного и серьёзного Смирнягу. Переносила внимание Антона на себя. Обнимала в гримёрке, когда он, измучивший сам себя своими же чувствами, мог только уткнуться лбом в плечо и молчать. В общем и целом, Антон даже согласен с тем, что ему повезло с соулмейткой. Она морально сильнее, и всегда рядом, так что он просто не успевает даже подумать о том, чтобы опустить руки. Но это не мешает им вместе проклинать эту чёртову связь, а вместе с ней и восприятие её обществом. *** Всё начало меняться в День Рождения. На которое Смирняга совсем не ожидал получить приглашение. Но, сцепив зубы, решил пойти. Антон уж очень упрашивал. Хотя какой, к чёрту, перерыв от съёмок за считанные дни до их окончания? Оставалось доснять всего несколько сцен в городе, всего-то. С другой стороны — сразу после Лёха зароется в монтаж и снова будет вечно занят. Поэтому сейчас он стоит перед дверью и жмёт на звонок. Поудобнее перехватывает горшок с небольшим кактусом и коробку конфет (специальные рекомендации от Антона). На секунду даже надеется, что ему не откроют. Но почти тут же дверь распахивается и его встречает именинница, которая, кажется, действительно рада его видеть. Соня искренне улыбается, забирая подарок из его рук, и даже коротко приобнимает. И пару часов спустя Лёша с натяжкой, но признаёт этот вечер хорошим. Очень плохо врёт себе, что это не из-за спины Антона, прижимающейся к его ноге, пока сам он сидит в кресле, поставив руку с зажатой в ней кружкой пива на подлокотник. Весь диван занят остальными братьями Лапенко, поэтому Антон сидит на полу. Да, чёрт побери, да, Соня рядом с ним. Но они не касаются даже руками, решив, судя по всему, дать Лёше передышку. Ну, до того момента, как Соня не начинает как-то нервно краснеть и пихать Антона в плечо. «Опять какие-то соулмейтские штуки, » — полупьяно решает Смирняга, и отпивает ещё глоток. Не было желания себя накручивать и портить настроение. Он увлекается разговором с братьями и игнорирует остальные телодвижения снизу. Насколько это возможно. Некоторое проигнорировать не получается. — Да хватит думать, дурак, — Соня, судя по всему, взрывается. Всё ещё улыбается и краснеет, но в этот раз толчок довольно сильный, Антон покачивается в сторону и хватает Лёху за колено для устойчивости. — Из нас двоих хороший актер только ты, хватит, — добавляет на пару тонов тише, почти шёпотом. — Ладно, ладно, хорошо, — смеётся в ответ Антон. У него тоже красные щёки, но, возможно, потому, что он уже порядком пьян. — Но прикольно, скажи же? — отвечает её же фразой, за что получает ещё один слабый удар в плечо. Смирняга отводит, наконец, от этой картины взгляд, в последний момент пересекаясь глазами с Соней. Она смотрит в упор. Он приподнимает брови в вежливом вопросе. Но не успевает спросить вслух. Она улыбается шире, краснеет, похоже, ещё сильнее, и, пихнув свой стакан Антону, быстрым шагом уходит на балкон. А этот очаровательный паршивец, сидящий у Лёшиных ног, как-то слишком радостно смеётся ей вслед. — Всё нормально? — поднимает голову и улыбается, смотря на Лёшу. — Отлично, — отвечает тот, складывая пальцы в жесте «окей». Губы сами собой расползаются в улыбке, — Хотя интересно, чего это там у вас… Он не успевает договорить: — Это вообще не окей, это очко, — мрачно провозглашает Соня, падая обратно на своё место. От прежней радости не осталось и следа. Она зло усмехается и кидает телефон на стол, — Отец звонил. Видеть меня хочет. Машина приедет скоро. — Подлить виски? — вставляет Родион, протягивая бутылку. — Не думаю, что это хорошая идея, — Антон качает головой, — Зная этого человека… — Пить тебе сегодня придется за двоих, — заканчивает за него девушка, — Я надеюсь, что вы хорошо проведёте время без меня. Хотелось бы, чтоб хоть кому-то было весело. — Обеспечим, — Антон берет её руку в свою ладонь, ласково сжимая. Улыбается, светло и немного грустно. Оглядывает братьев. Те только согласно кивают. Прощаются быстро, торопливо. Соня явно беспокоится, хмурясь и то и дело прикусывая губу. Очевидно, что грядущая встреча её вовсе не радует. Лёша даже проникается сочувствием, когда стоит в прихожей рядом с Антоном. Тот обнимает девушку и тихо шепчет успокаивающие фразы, от которых она всё же немного расслабляется. Соня разрывает объятия первая и улыбается Смирнову: — Позаботься о нём, пожалуйста, — говорит ему, не обращая внимания на возмущенное «Эй!» от Антона, — Проследи, чтобы спать лёг. Лёха послушно салютует стаканом и кивает. Его бы, возможно, удивило то, что такую ответственность поручают именно ему, но… Но он решает не удивляться. Семья Лапенко всегда была немного странноватой, логично, наверное, что и соулмейтка одного из её членов тоже слегка с придурью. Логично же, верно? И все их эти переглядки, косые взгляды в его сторону, смущённые улыбки одновременно от этих двоих. Не должно же это удивлять? Едва появившаяся атмосфера напряжённого ожидания спадает, стоит только двери захлопнуться за именинницей. Первые полчаса ещё заметна лёгкая неловкость, но уже совсем скоро они снова устраивают битвы за джойстик от приставки, громко комментируют происходящее на экране телевизора, хохочут, проливая пиво на грудь. Даже Лёша окончательно расслабляется, чувствуя, как семейная атмосфера проникает до самых костей. Здесь и сейчас, довольно улыбаясь и радуясь очередной победе в Мортал Комбат, получая поздравительные хлопки по плечам, он и вправду чувствует себя родным. К часу ночи веселье спадает, фразы чаще прерываются зевками. Они всё много работали, устали, а завтра снова рано вставать. Расходятся долго, каждый делает свой вклад в уборку — слаженно моется посуда, выносится мусор, подарки аккуратно складываются небольшой горкой на столе. Лёша ответственно помогает, приглядывая краем глаза за Антоном. Тот искренне пытается помочь, но яркий блеск глаз, не сходящая с лица улыбка и раскрасневшееся лицо, с липнущими к нему то и дело короткими прядками волос, выдают с головой, так что братья уверенно отстраняют его от работы и отправляют отдохнуть. Туда же посылают Лёху, как няньку, заверяя, что всё сделают сами. Захлопывается дверь за последним братом, и они остаются одни. Антон сидит, откинувшись затылком на кресло, и смотрит в потолок. Он пьян, ужасно и отвратительно пьян. — Эй, — Лёха коротко трогает его за плечо, — Спать пора. — Лёх, — Антон широко улыбается и медленно, как кот, моргает. Взгляд упорно плавает, не фокусируясь, а рука слабо хватает Смирнова за рубашку, чтобы снова отпустить. — Лёх, я не могу встать. Лёша только вздыхает. И хватает Антона за руку, резко дёргая на себя. Он поднялся — это плюс, но теперь висит на Смирняге, закинув руку на плечо, и абсолютно не собирается никуда идти — это минус. На то, чтобы дотащить безвольное тело до кровати, уходит ещё минут пять. Оно бубнит, не перестаёт посмеиваться, и время от времени тыкает Лёху в бок. Тот честно пытается хотя бы немного разозлиться, но сам он не так уж и трезвее, а пьяный Антон всегда кажется чертовски умиляюще беспомощным. На кровать падают вместе — Лапенко не собирается его отпускать. Напротив, сразу кладёт голову на плечо и обнимает за талию. — Не уходи. Лёх, останься, — тыкается носом в шею, как котёнок. Щекочет кожу дыханием. Как будто совсем не понимает, какой эффект производит. У Смирнова мурашки по всему телу, а рука сама собой прижимает Антона ближе. Но нельзя. Не уйдет сейчас — точно сотворит что-то… безумное. — Не могу остаться. Извини, я пошёл, — выбирается из объятий, из этих цепких рук, не перестающих хватать за одежду. Возмущенный стон в ответ ощутимо бьёт по нервам. Хочется действительно остаться. И больше вообще не уходить. — Стой, — голос Антона внезапно серьёзный. Он прижимает руку ко лбу и громко хрипло дышит, — Можешь, пожалуйста, принести воды? Лёха кивает и уходит на кухню. Это передышка, но, с другой стороны, теперь оставлять Лапенко одного как-то страшновато. А если ему станет плохо? Мало ли что случится. Наливает воды похолоднее, и идёт обратно. По пути решает всё-таки уехать сейчас. Антон — взрослый человек, и пьёт далеко не в первый раз, вряд ли произойдет что-то серьёзное. Малодушно ли это? Да, наверное. Настоящий друг остался бы рядом, позаботился, а Лёха боится. Распустить руки. Или язык. Антон всегда открыто говорил о том, насколько любит и ценит Смирнягу (от чего в груди предательски ёкало), не упускал случая обнять, поддерживал во всём, в компании смотрел только на него, смеялся над всеми шутками, но это же по-дружески? Верно? Хотя, не будь у Антона этой чёртовой Сони с её чёртовой связью, Лёха бы задумался. Но она есть. Поэтому сейчас он старательно соскребает с черепной коробки остатки растворившегося в алкоголе мозга, и придерживает голову Антона, помогая не уронить стакан. Даже аккуратно вытирает усы от влаги. Отвлекается на секунду, ставя стакан на тумбочку. И едва не пропускает момент падения. Раз — и он уже лежит на кровати, а Антон смеётся, крепко вцепившись в его запястье. Два — и Антон сидит на его бёдрах, расставив руки по сторонам головы. — Не пущу, — улыбается и мотает башкой, как молодой бычок. А Лёха и может только, что лежать. Выпил он сегодня явно недостаточно. Надо было больше. До потери сознания, например. Чтобы точно не бояться, что встанет, когда его очень хороший друг решит на нём посидеть. — Отпусти. Тон голоса твёрдый, серьёзный. Но на Лапенко это не действует. Абсолютно. Напротив, он едва заметно ёрзает, усаживаясь удобнее, и наклоняется ниже. Прижимается грудью, держась на локтях, шумно дышит в ухо. — Нет, — снова упирается, а Лёша чувствует, как дрожит на нём тело от беззвучного смеха. Вот только Смирняге уже совсем не смешно. Слишком жарко, слишком тесно. Кровь устремляется пониже живота, несмотря на пробившую мозг панику. — Уйди. Иначе я сделаю то, что тебе совсем не понравится, — Смирнов надеется, что звучит достаточно угрожающе. Что вряд ли. Потому что Антон только расслабляет руки, полностью перенося на него свой вес, и весело фыркает в ухо: — Да? И что же, например? Смирнов выдыхает. Кладёт руки Антону на колени. И медленно ведёт вверх, оставляя тому возможность отодвинуться. Но Лапенко не шевелится. Даже не вздрагивает, когда ладони ложатся задницу, мягко сжимая. — И это всё? — волнение Антона выдаёт только шёпот. А у Лёхи сердце колотится как безумное, и в штанах теснеет. Антон отстраняется, выпрямляясь, проводя по лёшиным рукам — от плеч до запястий, — Хочешь покажу, как надо? Лёха уже не уверен, чего он хочет. В голове ещё мелькает короткая мысль о соулмействе, но тут же пропадает, когда ему на пах ложится ладонь, коротко сжимая твердеющий член прямо через джинсы. В чём там, ещё раз, была проблема? Он толкается вверх и тихо взрыкивает сквозь зубы. Руки на антоновой заднице сжимаются крепче, а после — одна из них проскальзывает по талии вперёд и уверенно залезает за пояс штанов. Зато от уверенности Антона не остаётся и следа. Он снова наклоняется, опираясь рукой на постель, и тихо, едва слышно, стонет, пока рука Лёши проходит пальцами по его полутвёрдому члену. — Лёша, пожалуйста, — выдыхает в ухо, нервно царапает ногтями ширинку лёхиных джинсов, не в состоянии расстегнуть. Мелкая моторика ни к чёрту! Смирняга помогает, отталкивая неловкие руки и чуть ли не выдирая пуговицу из петли, и быстро тянет руку ко рту, сплёвывая. Проходится пару раз по всей длине, чувствуя, что почти полностью твёрд, и торопливо переходит к Антону, оглаживая и его. Тот, кажется, окончательно теряет волю, только всхлипывает надсадно. Смирнову кажется, что он попал в сказку. Или сон. Он крепко хватает Антона за плечи и переворачивает. Так гораздо удобнее. Можно стянуть штаны чуть ниже и уже свободно обхватить член Лапенко, открывая большим пальцем головку. Напоказ облизать высохшую ладонь, ловя жадный взгляд и скользнувший между губ язык. Можно прижаться всем телом, путаясь ногами, потому что Антон, кажется, сдался в попытках контролировать себя и просто лежал, раскинув руки в стороны. Можно, с трудом протискиваясь рукой между, обхватить оба члена влажной рукой, слыша, как задушено выдыхают напротив. Можно едва держаться на локте, нависая, вблизи наблюдая расширенные зрачки, обрамлённые длинными ресницами, или аккуратное ухо, когда Антон поворачивает голову, утыкаясь лицом в соседнюю подушку. Двигать рукой неудобно и непривычно, одежда мешает, да и Лапенко не помогает ничерта, только стонет и дрожит, хватаясь пальцами за простыни. Смирнов ускоряется, концентрируясь на ощущении чужого твердого члена, прижатого к его, на жаре плоти. В ответ Антон начинает стонать громче. С трудом тянет руку к руке Смирняге, то переплетая их пальцы на твёрдых стволах, то обхватывая головки, коротко и быстро надрачивая. Пачкая пальцы в выделившейся смазке. Надолго не хватит ни одного из них, это очевидно. — Лёш, — выдыхает, хватая ртом воздух, — Лёш, пожалуйста, — морщит лоб и выгибает брови. Такой беззащитный, умоляющий. Смирнов с грехом пополам не теряет равновесие, но поворачивает руку, которой удерживает себя на весу, и касается нижней губы Антона. Ощущение того, как сминается под пальцем нежная кожа, почти тут же сменяется влажной теснотой и поглаживающим подушечку пальца языком. Антон смотрит ему прямо в глаза. Антон напоказ втягивает щёки, заглатывая до второй фаланги. Антон едва заметно закатывает глаза от удовольствия и снова стонет, ещё ниже и ещё громче. Невыносимый. Лёха раздражённо рычит. Внизу живота уже ощутимо тянет, он невероятно близок, запястье ноет, но приходится стиснуть зубы, ускоряясь ещё совсем немного, чувствуя, как дрожат бедра, рефлекторно подаваясь вперёд. Оргазм вышибает пробки в голове, и он только через пару секунд обнаруживает, насколько сильно сжал челюсть на ткани антоновой кофты. Когда он отстраняется, то остаётся влажный след от слюны и очертания зубов, и Смирняга невольно залипает, не пытаясь отогнать мысль о том, насколько лучше бы этот след смотрелся на чистой коже. Только недовольный стон выводит его из прострации. Антон сильно и зло кусает его за палец, и обхватывает за запястье внизу, двигая его рукой. По свежей сперме пальцы скользят легко, поэтому Лёха сразу возвращается к прежнему быстрому темпу, чувствуя, как расцепляется хватка и как замирает от неожиданности тело под ним. Чтобы тут же сорваться на громкий судорожный вдох-всхлип. — Лёша, — отчаянно, на выдохе, жмурясь. Тот понятливо кивает и плотно скользит по всей длине, надавливая на венки и время от времени быстро проходя большим пальцем по головке. Сжимает опорной рукой мягкие пряди волос, наклоняется ниже, обводит языком по краю завиток уха и едва прикусывает мочку. В таком положении ещё лучше слышно последний громкий стон. Горячий воздух касается его собственного уха и волос. Лёха чувствует пальцами, как из уретры толчками выходит сперма, как пачкает руку вплоть до запястья. Медленно, будто заворожённый, отстраняется, садясь на пятки, и потерянно смотрит на грязную ладонь. Нерешительно касается языком. Вязкий солёный привкус заполняет рот, но включает, наконец-то, осознание. Он только что сделал… Что?! Взгляд испуганно мечется от руки к Антону и обратно. Тот и вовсе не подаёт признаков движения. В гробовой тишине комнаты слышно только его громкое сопение, перемежающееся всхрапываниями. Да, Лёха сбежал. Как трус. Вскочил с кровати, поспешно застёгивая джинсы, и понёсся в ванную. Наскоро вымыл руки. Взял ближайшее полотенце, намочил и обтёр низ живота Антона, убирая белые потёки. Натянул его штаны на место. Панически быстро стучал по экрану телефона, вызывая такси. Спустя сорок минут, дома, срывал с себя одежду, игнорируя грязный край рукава, бросая всё в стирку. Упал в кровать. Накрылся с головой. И вырубился, стараясь не думать о том, что уже завтра им придется снова увидеться. Лелея надежду на то, что Антон был слишком пьян и забыл всё к чертям, и что проклятую соулмейтскую связь закоротило, и Соня ничего не заметила. Да, разумеется, не заметила бурю эмоций на другом конце провода. Лёха понятия не имел, что может произойти. Измена в отношениях двух предназначенных друг другу людей? Звучало как полный бред. Он случайно заставил Антона делать всё это? Но память послушно подкидывала срывающееся «Пожалуйста, Лёша» в ухо и крепкую хватку чужих пальцев на члене. Это было не похоже на принуждение, абсолютно. Смирнов надавил пальцами на глаза и скользнул ладонями выше, больно сжимая волосы у корней. Никаких идей, только куча вопросов. *** Всё слишком спокойно. Смирняга не уверен — это затишье перед бурей или действительно никаких последствий не будет. Антон молчал, вёл себя как обычно, похоже, вправду ничего не помнил. Что и хорошо, естественно, но в груди тяжело давило виной и обидой. К чему-то в голове вертелась мысль о том, что он так и не осмелился его поцеловать. Когда была возможность. Вряд ли в ближайшее время снова представится оказаться наедине с безбожно пьяным Антоном, распалённым и податливым, стонущим. Лёха тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Они уже закончили — в ближайшее время больше не предвиделось ранних подъемов и бесконечных мозговых штурмов, и он намеревался напоследок заглянуть к Антону, который наверняка уже переоделся в привычную одежду, но почему-то не торопился выходить из небольшой комнатки, окрещённой гримёркой. Лёша пошёл сам, с опаской открывая старую пошарпанную дверь. Лапенко действительно был там. Сидел на стуле, хмурясь собственному отражению. Однако расфокусированный взгляд прояснял ситуацию. Смирнов, не обращая внимания на неприятный холодок в груди, уже собирался уйти, давая возможность Антону переговорить с Соней в одиночестве, но тот внезапно окликнул: — Лёш, слушай, — развернулся, такой же хмурый, — Можешь помочь? — Да, конечно. Что-то случилось? — Да, — Антон вздохнул и потёр виски, — Соня возвращается от отца. Отношения у них, ну, не очень хорошие. Обычно я могу поднять ей настроение, но сейчас, — он снова вздохнул, прикрывая глаза, — я устал. Поиграешь с ней в приставку, поболтаешь, ничего особенного. Пожалуйста? — Почему я? — если признавать честно, Смирняга был в ужасе. Оказаться с ними двумя. Наедине. Но и отказать просто не мог — Антон был абсолютно выжат. — Она думает, что с тобой весело, — Лапенко легко улыбнулся, — Не могу не согласиться. Лёха слишком слаб, особенно по отношению к этой улыбке. Да и случай несколько дней назад показал, что отказы с Антоном работают плохо, когда желание побыть рядом — единственное, что остаётся в мыслях. И вот он послушно сидит посередине дивана, слыша, как в прихожей открывается дверь. Антон уже стоит там, сходу ловя Соню в свои объятия. Лёхе видно, насколько сильно тонкие пальцы сжимают ткань толстовки на спине Антона, и в груди снова ворчит вина. Он осмелился влезть между ними, попытался попасть на место, которое предназначено не ему. Трясется теперь, боится, что сработает та фраза из рассказа, который мать читала в детстве. «Всё тайное становится явным», да, Лёш? Всё равно тянет губы в нерешительной улыбке, когда соулмейты расцепляются, и Соня, сняв куртку и сбросив обувь, проходит в зал. У неё глаза красные, натертые, ресницы слипшиеся от слёз, дрожащие пальцы едва сжимают лямку рюкзака. Но ответная неловкая улыбка, ломаная, как будто не помнит выражение радости. — Привет, — рушит тишину Смирняга. Сглатывает. Страшно, неловко, холодно в конечностях. Впору корить себя за то, что согласился, но сам понимает, что проблема не в этом. — Привет, — голос хриплый. Соня неловко кашляет в рукав, прочищая горло, — В Мортал или в бои эти, как их там?.. — В Мортал. Ты выглядишь как человек, который очень хочет поломать пару позвонков, — и наконец-то немного расслабляется, видя отблеск искренней радости в глазах. Она падает на диван рядом. И, к шоку Лёхи, план Антона реально работает. Сам Лапенко сидит с другой стороны от Смирнова и, прикрыв глаза, смотрит в экран, пока они яростно выбивают друг из друга все внутренности, стараясь вспомнить комбо покрасивше. Им и вправду весело. Соня наигранно расстроенно откидывается на спинку дивана, когда её Скорпион оказывается разорванным на две половины руками Саб-Зиро. Смирняга гордо усмехается и выходит в меню, чтобы выбрать нового героя. И совсем не видно снаружи, что в груди всё сильнее тянет чувством вины. Она, похоже, действительно очень хорошо к нему относится. Они с Антоном красивая, хорошая пара. А он? Сходил с ума от ревности, скрывал злость дурацкими подколками, пошел на поводу у своих желаний, воспользовавшись по факту пьяным состоянием человека. Отвратительно. Мерзко. Хотелось признаться. Понести наказание извне, чтобы перестать корить себя без продыху. Лёха слишком привык не скрывать свои эмоции, высказывать первое, что в голову взбредёт, не дрожать, контролируя каждое слово. Но невозможно выдавить ничего, когда Антон совсем рядом, и краем глаза видно его довольное лицо. Они на середине раунда, и вот уже Кожаное Лицо подбрасывает Кенши на бензопиле, как Лапенко поднимается с дивана, потянувшись, и уходит в ванную. У Лёши дрожат пальцы. Он едва дожидается, пока прозвучит щелчок захлопнувшейся двери, и решительно бьёт по паузе. — На твой день рождения я и Антон… — ни подготовки, ни предупреждения, сразу напрямую. Боится передумать. Снова струсить. — Я знаю, — Соня поворачивает голову к нему, и, чёрт побери, улыбается, — Антон даже не пытался закрыться. Было немного неловко, надеюсь, что водитель не заметил, — она отводит взгляд и немного краснеет. — И ты, типа, — Лёха чувствует, что не понимает. Он думал, стоит ожидать скандал, взрыв эмоций, хоть что-то, но… Такая реакция приводит в замешательство. — И я, типа, окей, да, — кивает в ответ на незаконченный вопрос, — Приятное разнообразие. Обычно приходится довольствоваться фантазиями. — Фантазиями, — тупо повторяет Лёха, даже не моргая. Теперь он не чувствует себя виноватым. Скорее, он чувствует себя совершенно запутанным. Они же соулмейты, верно? Метки, всё такое, связь и бесконечная любовь. Они не могут просто быть с кем-то другим, так? — У Антона хорошее воображение, особенно когда идёт речь о тебе. Невозможно оставаться спокойной, мы сидим рядом с тобой, а он придумывает всякое… — Но вы же соулмейты! — И что? Вот теперь это стало проблемой? Лапенко входит в зал, и, глядя на него, Лёша невольно вздрагивает. Он видел, как Антон играет злость — сжимая зубы и пронзая взглядом исподлобья. У реального раздражённого Антона только едва изгибаются брови и чуть выдвигается челюсть, но это куда страшнее. Он возвращается на место и смотрит на Лёшу, опершись на подлокотник. Смотрит тяжело и немного обречённо. — Вы соулмейты, — мрачно повторяет Лёша, хмурясь, — У вас связь и безусловная любовь. Вы проживёте всю жизнь бок о бок, поженитесь, воспитаете детей. Не может быть кого-то ещё. Это невозможно, это против природы, все это знают. — Лёх, природа не идеальный механизм, — фыркает Соня, бросая джойстик на стол, — Если бы ты знал, насколько часто в ней происходят всякие случайности и косяки, то, ну, как минимум бы удивился. Поэтому нет ничего странного в том, что какой-то процент соулмейтов чувствует связь иначе, чем большинство, — она пожимает плечами, и грустно добавляет, — Жаль, что мало кто об этом задумывается. Я встречала пару исследований на английском, и больше ничего. В глазах общества всё идеально. — Мы годами мечтали о том, чтобы этой связи не было, — вмешался Антон. Его голос был спокойным, даже излишне, почти безжизненным, — Не потому, что она плоха сама по себе, нет. Связь чудесна. Я люблю Соню. Она мой лучший друг, самый близкий человек. Но, — он устало закрывает лицо руками, поставив локти на колени, — у нас нет никакого выбора, а любые попытки что-то изменить приводят к непониманию. Всё реагируют, как ты, — он поднял голову, уставившись в телевизор, — «Вы же соулмейты», «связь неразрывна», «так нельзя». — Когда-то давно пытались что-то сделать, спорить, доказывать, но без пользы. Смогли быть идеальной парочкой соулмейтов, а потом появился ты, — Соня сильно ткнула пальцем в лёшино плечо, — и сломал мне Антона. Смирняга вздрогнул от боли. Но она отрезвила. Столько лет он, как и все вокруг, слышал о том, что соулмейты предназначены друг другу и ничего с этим не сделать. Об этом писали в учебниках, рассказывали в детских сказках, книгах, фильмах, пели в песнях. Тем, кому повезло иметь соулмейта, завидовали друзья. На них равнялись не столь удачливые парочки. Некоторые специально били тату в виде метки, надеясь так привлечь судьбу или закрепить уже существующий союз. Соулмейты всегда вместе — просто и очевидно, как дважды два. То, что он слышит сейчас, звучит как бред, но лучший бред в его жизни. Вбитые напрочь стереотипы мешают осознать услышанное, но сердцем он уже принял решение. — Давай попробуем, — Лёха кладёт ладонь на запястье Антона, поглаживая. Тот поворачивает руку и переплетает их пальцы, сжимает. И улыбается нежно. У Лёхи сердце заходится сразу, и он думает, что ради Антона и с законами мироздания готов поспорить. Они сидят и смотрят друг на друга, как дураки, пока оба не вздрагивают от движения рядом. Соня решительно встаёт. — Я думаю, что мне срочно нужно попить чаю, — она указывает на кухню, — где-то около получаса, может дольше. Смотря на захлопнувшуюся дверь и слыша щелчок включающегося чайника, Лёха не сдерживает смешка. Он осторожно обнимает Антона за плечи и притягивает в объятия. Так тепло и спокойно. Он буквально держит чудо в своих руках, и всё ещё не может поверить. Невероятно. — Я люблю тебя, — голос Антона дрожит и срывается, — Я так боялся, что ты не поймёшь. Смирнов слегка отстраняется, беря лицо Антона в свои ладони. Щетина колется, но плевать. Он видел это лицо сотни, может тысячи раз, но никогда так близко. Обмирает, в животе трепещут крыльями бабочки, а сердце и не пытается притормозить свой безумный бег. Сейчас даже немного радостно оттого, что не посмел поцеловать раньше, когда они оба пьяно выплескивали давно сдерживаемое желание. Лёша медленно наклонился, закрывая глаза, и прижался, целуя. Мягкость немного потресканных губ, податливо раскрывшихся навстречу, стирала любые мысли. Он аккуратно проводит кончиком языка по заживающим ранкам. В голове мелькает мысль о том, что нужно немедленно обеспечить Лапенко бальзамом, чтоб перестал нервно обкусывать тонкую кожицу на губах. И целовать чаще. Столько, сколько потребуется, чтобы успокоить этот беспокойный, но гениальный разум. — Я люблю тебя с того момента, как увидел, — говорит Лёша, отрываясь. И теряется в счастье глаз напротив. *** Они вместе. Уже месяц. От одной мысли об этом у Лёши поднимается настроение. Да, никому не скажешь. Да, приходится скрывать дружбой, но для внешнего глаза и вправду ничего не меняется — в кругу посторонних и семьи они всё ещё друзья, а объятия и поцелуи остаются для лёшиной московской квартиры, когда монтажёр уходит домой, смеясь, что Антон как-то часто стал приходить, чтоб «посмотреть, как продвигается работа». Даже связь соулмейтов оказывается кстати — недавно Лапенко уезжал в деревню, провести время с братьями, где телефонная связь ловит криво и через раз, Лёхе было невероятно приятно, когда Соня пришла и со словами «Антон очень соскучился и просил проследить, что ты хорошо питаешься» поставила перед ним несколько контейнеров с домашней едой. Честно признаться, полуфабрикаты и заказная китайская лапша уже порядком возмущали желудок. И вот уже Лёшин день рождения. Будет много друзей, но больше всего он ждёт одного. Того, кто привычно опоздает, но смущённо улыбнется с извинениями и, покосившись на коридор в зал, быстро поцелует, крепко обнимая. А Соня закатит глаза и отвернётся к зеркалу, даже не пытаясь скрыть улыбку. Ту же самую, которая будет появляться ещё не раз в этот вечер, когда Лёша будет украдкой утягивать Антона на кухню, на балкон и в коридор, чтобы лишний раз прижать к себе сильнее, чем это обычно позволено друзьям. Они оба выпьют всего ничего, не повторяя прошлых ошибок. И Антон впервые останется на ночь. Сегодня даже не откроют коробку с сониным подарком. «Все штуки Антона» — так она коротко обозначила содержимое, предавая Лёше. Если бы Смирняга признавался честно, всё то, что там находится, по его мнению, смотрелось бы на (некоторое — в) Антоне абсолютно крышесносно, но их первую трезвую ночь вместе хотелось провести только вдвоём, чтобы раствориться в первобытной любви, чтобы кожа к коже и губы к губам, чтобы только стоны и вскрики наслаждение, чтобы только они. Много позже, глубокой ночью, прижимая Антона к себе и чувствуя, как прохладный воздух холодит разгоряченное тело, Лёша возьмёт с тумбочки пиликнувший уведомлением телефон. Инстаграм, закрытый профиль Сони, где только семья в подписчиках и подписках. Новое фото. Они втроём. Соня впереди, выставив пальцы в жесте победы. Антон улыбается рядом, едва заметно откинувшись на Смирнягу, который обнимает его со спины за плечи. «С наступившим, ирландец», — гласит подпись. Лёха усмехается и лайкает. Отбивает короткую благодарность в комментарии. Она не выразит того, насколько сильно он сроднился с девушкой, как привык к понимающим взглядам и игровым вечерам с чашкой чая. Лёша поворачивает голову и целует Антона в макушку. На завтра он запланировал им обоим выходной. Нужно же опробовать подарок от лучшей соулмейтки лучшего мужчины. Иногда эта чёртова связь довольно полезная штука.