Между Небом и Землей

***

      Вновь оказаться дома после тяжелого и во всех смыслах нагруженного месяца на материке было приятно. Стоило лишь зайти за порог их квартиры и обнять маму, как вся тревожность тут же отступила, наконец позволяя совершить свободный вдох. Помнится, мама хлопотала весь день вокруг, выспрашивая о внешнем мире, а Жан безбожно ей врал, не желая огорчать. Наевшись до отвала и хорошенько отдохнув, под вечер он вышел прогуляться по тихой округе. Ночь была прохладной, и Жан плотнее запахнул воротник пальто, сунув руки в карманы. Пальцев коснулся прохладный металл, и он вытащил зажигалку наружу, зажегшуюся ровным огоньком после первого же чирканья. С щелчком захлопнув крышку, юноша положил ее обратно, пойдя по знакомым улочкам, думая обо всем произошедшем за время, проведенное на материке.       Воспоминания были слишком свежи и все еще будоражили сознание, что Жан скидывал на неопытность: понятное дело, вспоминать неловкие поцелуи в кадетке или тех редких девчонок, не устоявших перед его “чарами”, было, скорее, стремно, нежели приятно. Создавалось впечатление, будто он вовсе не бесцельно бродит по безлюдным проулкам, распугивая бродячих кошек и собак, а направляется к ней, как почти каждый день весь прошлый месяц. Интересно, понравилась бы Кае за стеной Роза? Жану казалось, что ей больше по душе большие и роскошные города, как Стохесс, так что его родной Трост она вряд ли бы оценила. Помнится, она упоминала о любви к озерам: он бы показал ей местечко недалеко от Каранеса…       Тряхнув головой, Кирштайн одернул себя: лишние фантазии следовало отогнать подальше. Кивнув, он пошагал дальше, пытаясь настроиться на что-нибудь иное, и у него даже удалось отвлечься, но по дороге обратно Жан зашел к местному бакалейщику, купив пачку сигарет. Конечно, мама вряд ли оценила бы, завидев его курящим, так что он сел на лавочке у детской площадки и зажег сигарету подаренной зажигалкой, вдохнув дым и сразу же закашлявшись – у Тайбер сорт табака точно был получше, но примерно с шестой-седьмой затяжки он привык и сумел докурить. Благо, холодный ветер не дал запаху осесть на одежде, благодаря чему мама ничего не заподозрила.       Вскоре он привык к обычным будням, мало чем отличавшимся друг от друга. За постоянной занятостью на стройке и тренировках забивать голову любовной чепухой не имело смысла, так что Жан редко предавался мыслям о том, как она там, пытаясь занять себя более насущными делами. От нее остались лишь вредная привычка, за которую его постоянно шпынял капитан, да странное чувство в груди. Сказать, что любил Каю, он не мог по многим причинам, но, безусловно, основными среди них являлись чувства к Микасе, которые все еще теплились где-то внутри. Был ли это интерес? Пожалуй, ведь ни до, ни после ему не доводилось встречать женщин, хоть самую малость похожих на нее. Жан полагал, что дело в возрасте и социальном положении, но со временем убедился, что суть заключалась не только в вышеперечисленном: Кая привлекла бы его и без всего этого своей смелостью и честностью. Пожалуй, наиболее подходящим определением его отношения стало бы восхищение и подражание, ведь Кирштайн хотел быть столь же уверенным и стойким перед вызовами судьбы или же иметь толику ее красноречия, но, увы, Имир вкупе с положительными качествами наделила его в придачу целой тележкой сомнений в себе и социальной неловкости.       Бороться с собой получалось не очень: ни одной девушки после возвращения у него не было. Конечно, юноша оправдывался тем, что вовсе не сдались ему девушки и вообще он будет ждать Микасу, но на самом деле ему просто сложно было представить себя в традиционных отношениях, как у тех же Саши с Николо, а простой перепихон отлично заменяла рука и немного фантазий – благо, с этим-то у него ладился полный порядок.       На праздновании в честь открытия железной дороги все шло как всегда: ребята пили и развлекались, гуляя так, как не гуляли никогда, но Жан держался молодцом, не торопясь напиваться в хлам, как тогда на материке. Ничего из ряда вон не происходило, пока уже изрядно выпивший Конни не указал на группу девчонок в другой части зала, сказав, что одна из них все это время глаз с него не сводит. Кирштайн не воспринял друга всерьез, все же глянув в их сторону. Что же, Спрингер не соврал: красивая брюнетка в зеленом платье действительно смотрела на него и даже улыбнулась, встретившись взглядами. Конни тут же начал подначивать его подойти, но Жан все же немного сомневался. Решающим аргументом же в пользу этой затеи послужило то, что она была в его вкусе и казалась вполне однозначно настроенной, так что он пошел знакомиться.       Вначале продвигалось все неплохо: он справлялся, сумел познакомиться, они гуляли, болтая о чем-то отвлеченном и, казалось, что он правильно читает ее намеки. Когда новоиспеченная знакомая сказала, что ей уже пора, он любезно вызвался проводить ее, гадая перепадет ему или все же нет. Ответ Жан получил совсем скоро: она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку на прощание, но юноша воспринял это как сигнал к действию, смело коснувшись губами ее губ, что было встречено совсем не так, как он того ожидал. - Каков нахал! – воскликнула она, отпрянув от него и влепив неприятную пощечину. – У всех вас одно на уме!.. – сказав это, девушка гордо хлопнула дверью прямо перед носом ничего не понимающего парня.       По возвращению в общагу он порадовался, что все уже дрыхли: рассказывать о неудаче приятелям у него не было никакого желания. Вообще, хотелось как можно скорее забыть о конфузе, так что, едва раздевшись, он лег спать. После этого как-то совсем пропало и так не плескавшее через край желание завести кого-нибудь: а зачем, если никто толком не нравился? Конечно, ребята смотрели, как на идиота, но Жан давно научился игнорировать чужое мнение – хоть что-то хорошее от Каи удалось перенять. Вот так и оставалось смотреть на Микасу да грустно вздыхать.       Во второй раз оказаться на материке было… странно. В конце концов, все надеялись, что до этого не дойдет, умом все же понимая, что иного пути нет. Жан Эрена не оправдывал, но однозначно виновным тоже не считал, полагая, что либо они, либо их, но, все равно, быть тем, кто нападает первым, плюс к тому посреди мирного города, населенного элдийцами, стало серьезным испытанием для всех них. Несмотря на понимание того, что потуги не причинить вреда гражданским являли собой лишь каплю в море всего творящегося ужаса, парень не мог действовать иначе, поступая так, скорее, для успокоения собственной совести, нежели веря, что сумеет кого-либо спасти. По крайней мере, так он думал до тех пор, пока не наткнулся в одном переулке на ужасающую картину того, как разведчик целился в окровавленную безоружную девушку, вполне однозначно собираясь выстрелить.       Жан жаждал прибить этого урода, но вместо того произнес лишь стандартную фразу, получив в ответ то, что не могло присниться в самом страшном сне – девушкой, которую хотел застрелить его товарищ, являлась Кая. В тот миг он испытал целый ворох совершенно противоречивых мыслей, а в голову проникли тысячи вопросов, на которые у него не имелось ответов. Силы воли хватило лишь прогнать разведчика, после чего он осмелился подойти к ней, умудряющейся выглядеть гордо даже в порванной, покрытой пылью и кровью одежде, с царапинами и ссадинами на лице и руках.       Почему она здесь? Насколько серьезные у нее раны? Остался ли кто-то в городе, кому он мог ее доверить? Что же Кая думает, видя его в этом облачении?!       Отбросив все сомнения, он поступил, как считал правильным, хотя и понимал лицемерность поступка: только что они стали причиной смерти ее любимых, чуть было не убили ее саму, а тут он строит из себя героя. Жану противно становилось от собственной двуличности, но он стискивал зубы, сосредоточиваясь на управлении УПМ, лишь бы не обращать внимание на то, с каким отстраненным видом она глядела на него, холодом прожигая душу. Выпустив же Каю из объятий, Кирштайн сумел задать один-единственный вопрос, ответ на который выбил почву из-под его ног, оставив еще больше загадок после себя.       Он не дал убить ее, руководствуясь целым перечнем причин, но никто не спас Сашу и десятки других разведчиков. Да, она была лишь женщиной, матерью, никогда не отбирала чужих жизней, но поступил ли он верно? Флок говорил, что все люди с материка, кто представляет опасность, должны умереть, а Тайбер точно имела все возможности возглавить коалицию против Парадиза. В конце концов, у нее нет причин желать мира теперь. И была ли она на их стороне в действительности когда-нибудь? Если Кая знала о том, кто они, значит ли это, что вся ее доброжелательность была лишь игрой, и она крутила им вокруг пальца?..       От осознания всего этого голова и так пухла, а если добавить еще и ситуацию с арестом многих разведчиков, пытавшихся выступить против верхушки, то жизнь его точно перестала быть сахаром. О факте, что Тайбер знала о них, Жан решил умолчать, посчитав, что сейчас явно не время больше сгущать краски. Впрочем, себя он не обманывал, прекрасно сознавая, что попросту не хочет признаться в том, что Кая игралась с ним, позволяя строить из себя великого шпиона.       Напряжение нарастало с каждым прошедшим днем: все вокруг были настороже, ожидая бури. Только он часто витал где-то далеко, пытаясь переосмыслить моменты, проведенные с ней, все больше замечая в ее словах намеки, а иногда и вовсе будто насмешки в их адрес. Но что особенно ввергало в непонятное состояние, так это фраза, что они еще встретятся. Тогда Кирштайн едва ли придал ей значение, но теперь она взыграла новыми красками: в отличие от них, идеалистичных глупцов, Кая осознавала, что, рано или поздно, их пути пересекутся вновь. И навряд ли в мирное время.       Известие о прибытии леди Тайбер на Парадиз застигло Жана врасплох. Ханджи и мисс Киеми говорили что-то о дипломатии, соглашениях и прочей политоте, и будь это любая другая ситуация, он бы с удовольствием прислушался, но в данный момент юноша был слишком шокирован для этого. Подобный поступок восхищал, но в то же время и вызывал непонимание: зачем подвергать себя опасности? Хотя, пожалуй, этот вопрос откидывался сам по себе, учитывая, что совершил Вилли Тайбер… но все же. Рисковать жизнью во имя того, что полностью противоречит всем действиям своего рода? Нет, Жан помнил, что Кая не хотела войны с Парадизом, но такой шаг казался немыслимым и никак не укладывался в его голове в то время, как те же Азума-Бито выглядели так, будто вовсе предвидели подобное развитие событий, из чего он приходил к выводу, что не понимал многого в логике власть имущих.       Следующую неделю он проходил весь на иголках, а когда командор предложила присутствовать при официальном принятии делегации, Кирштайн попытался возразить, но Ханджи настояла, выдвинув в качестве аргумента, мол, что Тайбер будет легче, если рядом будет знакомое лицо, также между словом поручив ему ее охрану.       Девушка, вошедшая в зал переговоров с гордо поднятой головой, больше всего походила на ту, какой ему довелось ее видеть в первый раз, на открытии той злосчастной конференции. В черном длинном одеянии, с коротко остриженными волосами, зачесанными назад, бледная и осунувшаяся – отпечаток трагедии Либерио явственно ощущался в ней. Жан видел волнение Ханджи и нервозность командора Дока, которым разговор с ней давался нелегко, и потому вмешался. Кая же, наоборот, держалась даже слишком уверенно, не оставляя сомнений, что могла уничтожить их словесно, если бы захотела.       Пришлось приложить уйму усилий, чтобы вывести импровизированный допрос без больших проколов. Правда, несмотря на старания, ей удалось вывести его из колеи под конец, так что парню хотелось поскорее убраться подальше, но просьба позвать врача вмиг выбила дурь из головы.       И как мог забыть о ее ране? А ведь и не удивился, не заметив никаких видимых следов… но винить себя было излишне, ибо Кая сама упорно делала вид, будто с ней в порядке. Ожидая в сторонке, он наблюдал за тем, как ее вывезли в кресле-каталке, которую он распорядился принести по настоянию Густава, не сдержав улыбки при виде того, как маленький мальчик подбежал к Кае и обнял ее, после этого внезапно подойдя к нему выяснять отношения, так сказать.       Заверив малыша в отсутствии злых намерений, он приметил, как взгляд Каи, направленный в его сторону, немного смягчился, понадеявшись, что, возможно, они даже сумеют наладить нормальный контакт, но тем же вечером все разбилось о ее холод. Нет, Жан не смел ожидать какой-либо благосклонности с ее стороны после всего случившегося, но и полное игнорирование своего существования тоже не предвидел.       Когда он приходил, Густав постоянно ссылался, что леди спит или отдыхает и потому не может выйти к нему. Это было неприятно, но Жан закрывал глаза на подобное отношение, проводя время с маленьким Тайбером, которому явно было тоскливо в четырех стенах и незнакомом месте. Именно от него он и узнал, что Кая почти не выходила из спальни, отказываясь вставать с постели. Это не должно было волновать его – Кирштайн знал, но все же ничего не предпринимать не мог. Расспросив Густава перед уходом, он понял, что дело было отнюдь не в болезни. Весь следующий день он размышлял, как бы мог растормошить Каю, вспомнив под самый вечер о хобби, которое она упоминала однажды.       Раздобыть все необходимое для рисования на рынке оказалось непросто, к тому же стоили краски недешево, так что пришлось выложить ощутимую часть жалованья, только вот его мало волновали деньги – он уже вовсю представлял, как обрадуется Кая сюрпризу, но, войдя в дом, был встречен детскими криками и плачем, доносящимися сверху. Он не имел права вмешиваться, но все же поднялся по ступенькам, бросив свертки внизу, став свидетелем того, как Кая тщетно пыталась успокоить сына, плачущего по отцу и обвинявшего ее в том, что тот не возвращается.       Видеть до того жизнерадостного Мишу таким было больно, но еще хуже была безысходность, написанная на лице Каи, не способной справиться с истерикой сына и, кажется, совсем замкнувшейся из-за нее. И опять он вмешался, не давая себе ни секунды на сомнения. Пользуясь авторитетом, отчитал Михаэля, попросил быть мягче с матерью, сказав, что Вилли точно вряд ли бы оценил то, как он себя ведет. Это, кажется, сработало: мальчик пристыженно опустил глаза и извинился перед Каей, шмыгая носом, а он в знак поощрения пообещал, что завтра они вместе покатаются на лошадях в лесу. Выпытав согласие у мамы, Миша крепко обнял ее, а потом его увела няня, оставив их наедине.       Стоило мальчику уйти, как Жан растерял хваленое умение подбирать правильные слова, появившееся у него недавно, тут же ощутив, насколько же не вписывается в момент печали и отчаяния Каи. С трудом подавив трусливое желание убежать, он уселся напротив нее и поднял взгляд, нервно потерев ладони о штанины. — Я представляю, через что вам приходится проходить, — начал он тихо. — Мне было семь, когда погиб отец, и мама точно настрадалась со мной... — громко выдохнув, парень убрал волосы с лица. — Я лишь пытаюсь сказать, что ты должна быть сильной для сына. Чтобы он не чувствовал себя покинутым и матерью.       Кая долго смотрела на него болезненно красными глазами так, что он подумал, что перешел грань дозволенного, но, когда юноша резко поднялся, собираясь убраться из ее комнаты, девушка удержала его, ухватив за предплечье, и, вновь обернувшись, Кирштайн обратил внимание на то, как она судорожно вдохнула и поджала губы, сдерживая эмоции. - Ты полностью прав, — пробормотала Тайбер едва слышно. — Прости, что сделали тебя невольным нянькой... — Нет-нет, что ты! Мне в радость, — заверил ее Жан, застыв, не зная, чего добавить. — Ну, не буду больше беспокоить... До завтра тогда? — До завтра.       Жан знал, что этот короткий миг понимания, возникший между ними, не должен был вселять радость в душу, но поделать с собой ничего не мог да и, честно говоря, не хотел.