Между Небом и Землей

***

— У вашей дочери сегодня произошла остановка сердца, — монотонный голос вещал будто издалека, доносясь через какую-то преграду. — Когда мы пришли, она уже была мертва. Мне жаль.       Отдаляющиеся шаги, тихий щелчок дверной щеколды и звук падения прямо рядом с больничной койкой, на которой лежит бездыханный труп, прикрытый белой простыней. Теперь ясно, почему голоса нечетко слышны, но от рыданий матери не спасает ни материя, ни факт того, что она давно мертва. Да, давно… сколько? Врач только сейчас рассказал маме, значит, всего пару часов, но откуда тогда ощущение, словно прошли десятилетия? Почему она вообще может мыслить, раз умерла? Неужели сейчас появится ангел смерти и взвесит ее мелкую душонку, чтобы определить куда направить? Или оставит бродить бестелесным призраком?       Что за чушь… Лучше бы просто бесконечная темнота. Кая была бы счастлива раствориться в обволакивающей теплом тьме, забыть обо всем и перестать существовать. Чьим именем она назвалась? Да… теперь все ясно: скорее всего, умирающий разум подкинул видение прошлой жизни. Но ничего, скоро все кончится — вряд ли она выжила под завалами сцены и дома, а уж после точно откинется. Просто надо подождать… — И все же… я хочу жить, ведь я родился в этом мире. Вилли… В первый раз она тоже хотела, но не теперь. Зачем, собственно? О Михаэле куда лучше позаботятся тетушки — увы, мать из нее никудышная. Наверное, потому что половину детства и юности провела прикованной к больничной койке, постоянно видя уставшее лицо бабули, оправдывающейся перед ней, что мама не сможет прийти из-за завала на работе. Мать работала, не покладая рук, пытаясь оплачивать все дорогостоящие операции, и эта жертва заставляла ее восхищаться ей и жалеть одновременно. Что же она сможет дать сыну? Как посмотрит ему в глаза, зная, что готова была умереть и оставить его одного? С чего вообще взяла, что Дрожь Земли не достигнет их дома?       Она не знает, выживет ли Михаэль… Возможно, его тоже растопчут колоссы, как тех мальчишек, по которым плакал тогда Эрен. А она бросает его на произвол судьбы. Похоже, человек из нее вышел еще хуже, чем мать. Зациклилась на смерти любимых, совсем позабыв о живых, все еще нуждающихся в защите. Да, возможно, трагедию никак не предотвратить, но значит ли это, что она должна сдаться? Пора вспомнить урок, одинаковый в обеих жизнях, и продолжить двигаться вперед.       Тьма не рассеялась мгновенно, зато сквозь пелену прорвался голос, будто гром средь ясного неба, пробудив за долю мгновения. — Какие будут последние слова?.. Узурпатор Эрен Йегер?       Звуки оглушали, а сил не хватало, даже чтобы двинуться. С огромным трудом разлепив глаза, она выползла из-под полу-обвалившейся сцены, дыша глубоко и с натяжкой: кажется, что-то было не так с грудной клеткой, но боли не чувствовалось, наверняка из-за шока. Увы, врачом Кая не являлась, чтобы диагностировать точнее, но вот теплая кровь, сразу полившаяся из длинной и довольно глубокой раны на бедре точно не сулила ничего хорошего, грозясь вырубить тут же, только в нескольких метрах подальше от стартовой точки. Дрожащей рукой она нажала на рану, пытаясь оторвать край и так порвавшейся юбки. Нахождение в непосредственной близости от титанов и головокружение не особо помогали, но ей удалось кое-как перевязать рану, после чего она разорвала рукав рубашки, наложив импровизированный жгут. Надежность конструкции не вселяла особого оптимизма да и общее состояние тоже, честно говоря, но оставаться тут означало почти что верную гибель, так что Тайбер проковыляла по краю площади, надеясь укрыться где-нибудь в здании, вот только стоило ей выбраться оттуда, как с неба посыпались гранаты, закрывая путь вперед, из-за чего пришлось завернуть за угол и идти окольными путями, где она наткнулась в одном проулке на разведчика, устанавливающего фонарь. Тот заметил ее и Кая застыла на месте, будто оледенев, и он, конечно же, узнал ее. — Жена Тайбера, — прошипел островитянин, наставив на нее дуло пистолета. — И как ощущается объявление войны? — она подняла руки, показывая, что безоружна, но это лишь сильнее разозлило разведчика. — Думаешь, я оставлю в живых одну из тех, кто почивал на лаврах, пока нас сжирали титаны, посланные вами?!       Судорожно выдохнув, она прикрыла глаза, чувствуя, как громко и отчаянно бьется сердце. Перед закрытыми глазами плыли мушки, но сама она оставалась непоколебима, не собираясь просить пощады, готовая принять пулю. Никто не скажет, что она не пыталась выжить теперь… Стиснув зубы, Тайбер приготовилась, но вместо звука выстрела услышала крик и свист тросов УПМ. — Что здесь происходит? Дэн, у нас ясный приказ: не трогать гражданских. — Она не гражданская, — сплюнул разведчик. — Это Тайберша.       Кая разлепила веки, вглядываясь в мужские фигуры, стоявшие достаточно далеко, так что разглядеть лицо прибывшего она не смогла, но вот его голос не оставлял сомнений о личности. Тот тоже глядел на нее чуть дольше, чем то было приемлемым в сложившейся ситуации, после чего обернулся к своему товарищу. — Ты иди. Я сам тут разберусь. Разведчик немного поколебался, но потом все же подчинился. Стоило тому скрыться, юноша сразу пересек улицу, замерев прямо перед ней со странным выражением противоречия и внутренней борьбы на лице. — Вы ранены, — пробормотал он, оглядывая ее на предмет других увечий. — И, кажется, не сможете добраться до места, где оказывают помощь больным… — его лицо исказили сомнения, а потом, что-то решив про себя, он кивнул. — Я проведу вас так близко, как смогу, — сказав это, он схватил ее за талию, прижимая к себе и не дав сказать и слова, прицелился, тут же взмывая в воздух. — Не скажу, что встреча неожиданная, — вяло проговорила Кая, схватившись за его шею. — Но форма, как я и предполагала, вам идет, мистер Кирштайн. — У вас шок, — нахмурившись, он отвел взгляд. — А у вас — маразм, раз помогаете врагу, — усмехнувшись, Кая зажмурилась, когда они в очередной раз перепрыгнули с одного здания на другое.       Жан ничего не ответил, молча пробираясь к краю зоны, которую они держали под контролем. Обещание свое он выполнил: они приземлились у безлюдного крыла местной больницы, и он осторожно выпустил ее из объятий, держась начеку, чтобы поймать при возможной потере координации. — Идти можете? — получив слабый кивок, он не спешил уходить, продолжая смотреть на нее. — Мне жаль, что все так сложилось с… — Нет, не стоит, — перебила его Тайбер. — Мы знали, на что шли, избрав войну. — Вы… знали о том, кто я? — спросил он, сверля ее выжидающим взглядом.       Кая понимала, что должна соврать, как-нибудь увильнуть от прямого ответа, но после всего случившегося у нее совершенно не оставалось сил ломать перед ним комедию. — С самого начала, — кинув это, она отвернулась. — Спасибо за помощь, кстати.       Двор больницы представлял собой зрелище не для слабонервных: Кая шла между рядов уложенных на землю людей с ранами различной степени тяжести, отсутствующими конечностями, а, зачастую, вообще почивших, ища место, где могла бы переждать, ибо давать знать о себе пока не хотела. Тут удача наконец ей улыбнулась: она нашла Густава, который, должно быть, высматривал ее среди раненных, и подошла к нему. Помощник обеспокоенно осмотрел ее и даже не стал возражать, когда сказала, что ее рана может подождать. После того, как они присели в отдаленном уголке, он осмелился спросить об остальных, кто находился на сцене, и ответ Каи был краток: — Все погибли.       Врач подошел к ней, когда в порту уже прогремел взрыв: ей там же прочистили и промыли рану, поменяв повязку, но полевую операцию доктор проводить побоялся, а Кая уверила его, что никаких претензий к нему не будет и как только появится возможность, она обратится в клинику за пределами гетто. В больницу Густав ее донес ближе к утру: в сложившейся неразберихе они оказались, можно сказать, одни, найдя только двух-трех солдат из личной гвардии. Впрочем, долго там она не пролежала — не до того было. Все дела свалились на голову, и она едва успевала везде: участие на переговорах и разного рода обсуждениях, посещения пострадавших и их семей сами по себе являлись сложными с моральной стороны вопроса, но хуже всего было от запланированного дня поминовения, главными среди которых были Вилли и Элен. Тел для погребения не имелось, так что, по сути, это было единственным возможным для нее проявлением скорби по усопшим. На месте битвы Молота Войны и Основателя, у той самой пики, возвышающейся над разрушенными зданиями, возвели мемориал Вечного Огня, куда Кая кинула обрезанную заранее косу после того, как люди начали расходиться.       Позже наконец начались серьезные разговоры о последующей планировке действий, и Кая по праву заняла на них место мужа, впрочем, сразу заметив, что держат ее там скорее как номинальную фигуру, так что предпочитала молчать вместо того, чтобы зря сотрясать воздух и терять последние очки гордости своего фамильного имени, кроме которого, впрочем, ничего действительно стоящего у нее и не осталось. Магат, несмотря на это, соизволил спросить ее мнение в конце заседания, а ей не оставалось ответить ничего другого, кроме как: «действуйте, как завещал мой муж».       Перед уходом из штаба командования ее нагнали воины, желавшие лично выразить свои соболезнования, и Кая терпеливо выслушала их, хотя и чувствовала себя до крайнего паршиво. Когда же Райнер спросил о Зике, намекая на его предательство, она поняла, что те хотели вызнать, не было ли ей что-нибудь известно, раз уж они были столь близки, что окончательно вывело ее из себя. — Как вы, должно быть, все уже знаете, наши отношения протекали в несколько иной плоскости, так что нет, командир Йегер, увы, не делился со мной планами по предательству Марли, — процедила она, сверля их холодным взглядом. — Еще вопросы? — Нет, — пробормотал смутившийся Райнер, пока остальные молча потупились. — Простите нас, госпожа Тайбер. Мы вовсе не хотели вас оскорбить, — вступился за замкомандира Кольт. — Нам и самим не верится в случившееся, вот мы и пытаемся собрать все возможные факты. — Ничего, мистер Грайс, — устало оглядев их, она ушла в сопровождении Густава. — Вернемся в отель, а оттуда на вокзал, госпожа? — спросил помощник, усевшись за руль, но Кая покачала головой. — Начнем с визита в посольство Средне-восточного Альянса.       Если военное командование думало, что с потерей Молотоборца и смертью Вилли политический вес Тайберов становился равен нулю, то они глубоко ошибались. Конечно, отговорить кого-то присоединиться к антипарадизской коалиции не представлялось возможным, но посеять сомнение и убедить подождать и пересмотреть отношение к ним — вполне. В конце концов, острову и Эрену Йегеру нужны были гарантии, что их не истребят после возможной остановки Дрожи Земли, а мировым правительствам — что их не сравняют полностью с землей. Зная, что именно должно было произойти в конце, она пыталась всячески этому поспособствовать, давно поняв, что ничего не поменять, но все же и без ее действий, раз уж она все еще жива, тоже было не обойтись.       За всем этим времени на полноценные эмоции не оставалось: Кая вкалывала, будто робот, убеждала таких разных людей, вела сложные и, зачастую, выматывающие переговоры, но результат стоил приложенных усилий, ибо домой она вернулась отнюдь не с пустыми руками. Увидеть вновь сына после двух долгих месяцев разлуки было неописуемым чувством. Лишь обняв его, она наконец дала волю накопившейся боли, впервые заплакав за три недели, прошедшие со случившегося. Миша пытался приободрить ее, и она с трудом взяла себя в руки, улыбнувшись ему и поцеловав в обе щеки. Конечно же, мальчик спросил об отце, и ей пришлось соврать, что он задержался с визитом еще ненамного, ведь сыну едва исполнилось три, и она боялась травмировать его известием о смерти Вилли. Домой же она возвращалась только за сыном и забрать некоторые ценности. Оставшаяся родня во главе с бабушкой никак ей не препятствовала, прекрасно зная что грядет и не пытаясь удержать ее или Михаэля. Представитель клана Азума-Бито встретил их на границе с Марли, сопроводив до неприметного порта, откуда уже несколько лет шли грузовые корабли на Парадиз. Организовать все было трудно, и Кая понимала, что на острове ей вряд ли будут рады, но оставаться на материке означало верную гибель, а она больше не собиралась оставаться безучастной в собственной судьбе. Пусть ее используют как ценного заложника — плевать. Лишь бы только дали переждать худшее и шанс на спокойную жизнь — требовать большего Кая не смела.