Цветущее сердце

Всюду липкая душная темнота. И кажется, что мира, – другого, полного красок и огня – нет и никогда не существовало. Осталось только выколоть глаза, чтобы почувствовать стекловидными телами хоть что-то. Шелест милуется с тьмой, вместе с влажным воздухом проникающей под ребра. Изучающе смотрит, не имея глаз, на свою новую игрушку. У Ханса спина вся мокрая и поджилки трясутся от этого мертвого взгляда, отчего мужчина снова чувствует себя беспомощным маленьким мальчиком. Иронично – впадать в детство, когда ты без пяти минут мертвец. Нос щекочет сладковатый до рвотных позывов запах гнили. А правое бедро – кожистый хвост или одна из уродливых узловатых конечностей твари. Ханс по-детски отползает спиной вперед, пока не упирается лопатками в холодную стену… Крыса. Всего лишь крыса. Иначе его бы уже не было. – Ты не существуешь, – хрипло шепчет мужчина. Он сорвал голос, но его так и не услышали. Или просто не захотели. Мертвый маленький мальчик больше никому не нужен на грешной земле. Бесполезнее криков было сбивать в кровь костяшки о жесткое дерево запертой двери, ныне растворившейся в черноте. Холодное сердце почти разворотило грудь. А Шелест скалится, подбираясь ближе, жадно впитывая потрясающий нектар агонии жертвы. Ханс в отчаянии зовет Ее, мать, отца, братьев, но тьма глуха к его мольбам. Шелест ласково обвивает длинным сильным хвостом человеческую шею и душит. Ханс хрипит, пытается ослабить петлю. Ногти ломаются о темный кожаный покров. От ужаса и смрадного дыхания твари внутренности сворачиваются в трубочку. На глазах выступают слезы… Нет, он не умрет! По крайней мере, не здесь и не так. Эта отчаянная мысль придает сил… Но воздуха все меньше, а перед слепым взором уже танцуют белесые искры. Все напрасно. Но лучистых огоньков становится все больше, и Ханс понимает, что ему не мерещится. Искры собираются вместе, их мерцающий свет обнажает многорукое чудовище. И женщину. – Шелест, место, – произносит она. Твердо, по-королевски. Тварь нехотя отпускает мужчину и отступает в темноту. А он не верит. Этот голос… Ханс слышал его раньше – кажется, будто в прошлой жизни. Этот голос утешал его в минуты печали, звенел смехом в моменты радости, каждый вечер рассказывал дивные сказки… Сколько воды утекло с тех пор. Сколько раз Ханс успел предать заветы, этим голосом сказанные. Где-то в глубине холодного сердца пробуждается стыд. И злым червем вгрызается в заиндивелую плоть. – Мама, – потрясенно слетает с губ. А королева Кассандра смотрит с укором, сложив руки на груди, сотканная из сизого тумана. И только травянистые глаза, как и при жизни, сияют зеленью. Только Хансу от этого страшнее становится. Она никогда не приходила к нему после гибели исчезновения. Даже во снах. Ханс, пошатываясь, поднимается, чтобы в следующий миг упасть на колени перед матерью. – Я не хотел тебя ранить, клянусь! Я не знаю, как все получилось, прости меня, прости! – одержимо повторяет он. Вина и сожаление разрывают оттаявшее сердце. Но перед глазами почему-то встает и другая картина. Желтоватый свет луны, блестящий в дорожках слез беловолосой девушки. Кровь, темная, пахнущая металлом, стекающая по ее бедрам. Грубые, резкие толчки. Собственное рычащее: "Покорись!" И хриплый отчаянный ответ: "Никогда! Будь ты проклят!" Бывшая королева Южных Островов хмурится, точно прочитав мысли, и говорит: – Твоя вина не в том, что со мной случилось, но в том, что ты предал все, чему я тебя учила. Все самое хорошее, что было в тебе, – женщине вторит жуткое многоголосое эхо. А Ханса колет обида. Он сжимает кулаки и отвечает: – Десять лет, – его трясет. – Десять лет я жил с этими погаными чувствами, с пустотой в голове, там, где должна быть правда… – Ханс нервно усмехается, находясь на грани. – Я терпел насмешки, издевательства, брезгливость, злобу… А ты приходишь спустя эти самые десять лет и заявляешь, что я какой-то не такой! Ты, которая оставила меня! Его лицо обдает горьким дымом. Пощечина отрезвляет. Ханс виновато опускает глаза. Кассандра и сама теряет весь свой запал. Опускается на колени, чтобы быть ближе к сыну. В ее голосе звучит невыразимая печаль. – Я пришла не ссориться, мое сокровище. Ты злишься… Но злость – трусливое продолжение грусти. Да, намного проще злиться на кого-то, чем признать, что ты расстроен. Однако правда в том, что нужно слушать свое сердце. Но ты спрятал его подо льдом… А я пришла заступиться. Ханс вопросительно взирает на мать, в глубине души понимая, чего она хочет. – Эльза. Разве она заслуживает хотя бы толику всей боли, которую ты причиняешь ей? Разве трон и власть стоят ее жизни и свободы? Ханс начинает жалеть, что Шелест уполз во тьму и оставил его с кошмаром более страшным – чувствами. И осознанием: он не может ответить на эти вопросы. Раньше все было просто, существовали лишь ненависть и жажда власти. А что теперь? Что? – …Вы ведь не такие уж разные. Я покажу тебе. Ханс не успевает ничего сказать, как оказывается в небольшой полной света комнате. – За окном уже сугробы, и мы с тобой как два сугроба, – доносится из-за закрытой двери смутно знакомое пение. – Нет! Уходи, Анна, оставь меня, наконец! – Ханс чувствует, что раздражение во втором детском голосе скрывает боль. Мужчина оборачивается. На кровати, закутавшись в одеяло, сидит девочка восьми лет. Синее платье, серебристо-белые волосы, родные въевшиеся в душу тонкие черты лица. Маленькая Эльза мелко дрожит, обреченно глядя на свои руки, покрытые резными синеватыми узорами. И тихо произносит: – Дай мне спасти тебя от себя. Пожалуйста… "Пожалуйста, не оставляй меня," – висит в стылом воздухе. Хансу безмерно жаль эту одинокую грустную девочку, видит он в ней себя, брошенного против всего мира после гибели матери. "Бедная мертвая малышка… Сколько еще лет ты проведешь под замком?" А еще мужчина впервые за долгое время не испытывает потребности сопротивляться тому, что реально чувствует. Это странно, но чертовски приятно. Ему… тихо. – Убедился? Тогда смотри еще, – из ниоткуда и отовсюду раздается голос бывшей королевы. И картина меняется. Под ногами – ледяная гладь. Над головой – только что утихшая снежная буря. Чуть дальше – деревянные остовы кораблей. Еще дальше – укутанный голубоватым мехом дворец Эренделла. Ханс сразу вспоминает это место. Тот самый момент, перечеркнувший все его грандиозные планы. Мужчина видит свою пока еще не жену. Ослепленная горем Эльза сжалась в комок на безмолвном льду. Сломлена его ложью. Ханс видит самого себя, обнажившего меч и направляющегося к королеве Эренделла. Бывший тринадцатый принц заносит клинок… Вот-вот выскочит, как черт из табакерки, замерзающая Анна и спасет сестру. Сейчас… Ханс завороженно смотрит, как ликующе блестит сталь… "Ну где же ты, Анна?! Появись!" …Лезвие с противным чавкающим звуком входит в плоть. Ветер подхватывает сдавленный девичий крик, что смешивается с другим. Который принадлежит Хансу. Мужчина, не до конца понимая, что творит, пытается бежать к Ней, чтобы что-то, черт возьми, сделать – да хоть бы и разбить самому себе лицо – но тщетно: герои мерзкого действия лишь дальше становятся. И только смех, дикий, безумный, полный превосходства, болезненным эхом бьет по черепу. В этой жизни победа досталась ему легче. Но в реальности произошло слишком много всего, что заставило понять: не нужна больше королю корона без королевы. И хотя Ханс осознал это еще раньше, изменилось другое. Эта мысль больше не вызывает отвращения к самому себе и своей слабости. Ненависти нет. "Ты просто чертов трус, который закрылся от мира в своей жестокости!" "Я все исправлю, дорогая".

***

Ханс резко садится на кровати. Ошалело оглядывается, не сразу признав, где находится. Кругом царит серая мгла, рожденная ночью и солнцем мертвых, ныне чистым и белым. На краю кровати застыла отпрянувшая Эльза. Ханс на миг даже теряется. Счастье… вот оно, беловолосое. Протянешь руку – дотронешься до нежной кожи. Эльза глядит загнанным зверем. Потому что не верит. Не может ее муж-тиран так на нее смотреть. Будто она – святая святых или, как минимум, смысл его жизни. Предательское тепло ползет по позвоночнику и колется в горле. А поверить-то хочется… – У тебя рука кровит, – звучит почти безэмоционально, но королева рада уцепиться за эту деталь, только бы разорвать сводящий ее с ума контакт. Порывисто поднимается. Возвращается с чистой влажной тряпицей. Тихо и молча, но уверенно приподнимает кисть затаившего дыхание Ханса. Белизна забирает кровавые капли. – Ты сердишься… – говорит мужчина, пытаясь понять поведение жены. Нельзя быть настолько светлой, чтобы после всей боли бескорыстно проявлять милосердие. Или можно? Эльза замирает. Ее взгляд на миг стеклянеет, оживает она вместе с нервным смешком, когда плечи начинают едва заметно подрагивать. – Что? – Ханс даже теряется. До сих пор не в себе. – Тебя волнует, сержусь ли я? – горечь в ее словах дает понять, что она настоящая, живая, чувствует. – Не ты ли не так давно клялся мне в глубокой вечной ненависти? Постой… Это было только вчера! Ханс выдыхает. Облегченно. Потому что понимает: она прежняя. Он не успел погубить ее. Дерзость и ирония – лучшее тому доказательство. – Не ты ли сейчас лечишь мне руки? – парирует мужчина, желая продлить момент их… их. Их момент. – Меня учили ответственно подходить ко всем своим обязаностям, – в ее словах укор. – Как бы тяжело ни было… – Может, тогда полюбишь? – Ханс не собирался этого говорить. Вот ведь Дьявол… Эльза снова останавливается, стискивает зубы, медленно поднимает глаза. Горячие, несмотря на их вечный лед. Теперь точно злится. – Зачем мне это? – Чтобы остаться собой. И вместо злости приходит смятение. Остаться собой. Для Эльзы это по-настоящему важно. Стало таковым после продлившегося тринадцать лет затворничества. Но девушка уже не раз была близка к тому, чтобы переступить черту. Эльза ненавидела. Она хотела чужой боли – Его боли. Она пыталась убить. И сейчас в наказание душу жжет стыд. Ханс внутри радуется, что дернул за верные нити. Раньше он считал подобное проявление чувств слабостью – да он и сейчас его таковым считает – но в нем проснулось и никак не уснет желание сделать свою жену исключением из всех своих циничных правил. – Что? – спрашивает королева севшим голосом. – О Эльза… – Ханс готов поклясться, что жена вздрогнула при звуке собственного имени. И ему это чертовски по душе. – Мы повязаны. Отныне и навсегда. И у нас с тобой есть два пути. Мы можем потерять себя в вечной войне, а можем относительно мирно сосуществовать. Какой путь ты выберешь? – Я бы рада второму, но ты делал все, чтобы утянуть меня за собой, – Эльза возвращает твердость голосу. Хмурится. – На первую дорогу. Девушка не замечает, как оказывается в объятиях мужа. Он чувствует, как она напрягается в ожидании закономерного продолжения, но не заходит дальше. Только шепчет куда-то ей в пахнущие лавандой волосы: – Я попробую понять тебя. И буду… лучше. Обещаю, – в ответ Ханс получает еще один тихий нервный смешок. – Не веришь… Я хоть раз тебе врал за время нашего… союза? – Я не знаю. Луна видит, как королева забывается в руках своего врага.