***
– Алекс, верни мне нож! Его подарил мне отец! – недовольно-обиженно говорит мальчик, сурово – ему хочется верить – скрестив руки на груди. – Хочешь свой нож, Ханс? Так иди и возьми, – усмехается темноволосый подросток, с жестким лицом и глазами, как у королевы Кассандры, травянистыми блестящими, и бросает нож в лохань с водой. – Ты глуп, если думаешь, что он заржавеет, – Ханс закатывает глаза, отталкивает брата, не замечая мерзко-довольную улыбку последнего, погружает руки в воду, чтобы достать нож… Боль кусает пальцы, раздирает ладони. Кроваво-багровым въедается в здоровый беж. Кожа слезает с маленьких рук. Ханс ревет, зовет на помощь, но он один в проклятой комнате. Щелок, плещущийся в лохани вместо воды, готов хохотать вместе с Алексом над удачной проказой.***
– Ничего, мое сокровище, я знаю, ты не виноват, ты не хотел этого, – по щекам Кассандры скользят слезы, женщина глотает боль, но откуда-то находит силы улыбаться. Хоть и знает: ее время вышло. На животе неумолимо расползается алое пятно. Перед глазами все плывет, Ханс, не до конца осознавая происходящее, падает на колени перед матерью, пытается закрыть проклятую рану, из которой утекает жизнь, но ничего не выходит. Кровь, всюду кровь. Ханса шатает, мутит, он теряет связь с реальностью… А когда открывает глаза, Кассандры уже нет. Только нож, остывшие бордовые пятна, на полу и на нем, и его десятый брат, ошарашенно глядящий на все это. – Мама? Где мама? Морган, как она?! – срывающимся голосом произносит Ханс, сгорая от надежды. – Ханс, ты… Ты что-то сделал, да? – Морган брезгливо кривится, но опасливо отступает назад, замечая нездоровый блеск в изумрудных глазах младшего брата. – Да как ты смеешь так думать?! – Ханс бросается на него с кулаками, но вдруг опять падает на колени, сраженный новым приступом странной слабости. – Даже не знаю… Ты весь в крови, твой нож валяется, на полу тоже кровь, ты спрашиваешь про мать… Ханс давится, кашляет, легкие отчаянно просятся на свободу… Жестокие слова Моргана доносятся откуда-то издалека: – …Тебя повесят, Ханс. За маму. Десятый принц разворачивается и делает первые шаги к выходу, но: – Стой! – Морган застывает. Ханс выдает скороговоркой, понимая, что на оправдания у него есть только сейчас. Он не понимает, что душит сильнее: страх или вина. Но вина в чем? Он ведь даже не п о м н и т. – Я ничего не делал, я не виновен, я не хотел, клянусь! – Так и быть, я тебе поверю, и я тебя не видел, но… – Морган хитро улыбается. – В будущем сочтемся.***
Глаза застилает тьма. Ханс моргает, и полумрак обнажает бледное испуганное лицо его женушки. Будто ее застали за каким-то непотребством… – Твои руки… – шокированно роняет Эльза. Он почти физически чувствует, что она рада найти повод оставить его. – Я позову доктора! – лицемерка. Ханс глухо усмехается, чем только подливает масла в огонь. Девушка, тщательно скрывая отголоски страха, порывается встать, но его пальцы успевают сомкнуться на ее закованном в браслет запястье. Он не обращает никакого внимания на кровь, выступившую из трещин между пальцами, как иногда бывает с тех самых пор как… – Как невежливо, дорогая, – мужчина качает головой. И тут же жалеет об этом, потому что дикий звон изнутри бьет по вискам. Он не может сдержаться и шипит от боли. – У тебя помутилось сознание, – Эльза избегает смотреть ему в глаза, пока он утягивает ее к себе на кровать. Лунный свет блестит на тонких дорожках на ее щеках. – Ты плакала, – Ханс полуудивленно поднимает бровь. Неужели несмотря на то что он пока даже не пытался завоевать ее расположение, она уже начала чувствовать что-то помимо чистой, так любимой им ненависти? Ставшей его наркотиком… – Почему? – Потому что без сознания ты был более приятным собеседником, – огрызается Эльза. Злится. Она ни за что не даст ему залезть к себе в душу… А почему бы ей самой не сыграть в его игру? – Кто такой Алекс? И тут же жалеет, что спросила. Ханс угрожающе нависает над ней, пожирая грешными глазами, в которых полыхают изумрудные костры. Точно двери в Ад. – Откуда ты узнала? Кто тебе рассказал? Отвечай! – голос хриплый, кровь с его пальцев пачкает бледную кожу ее рук, на которой проступают синяки от его хватки. – Ты говорил во сне, – Эльзе сложно-сложно-сложно держать себя в руках. Ей опять страшно-страшно-страшно. Она ненавидит их – его и себя – за свой страх. – Отпусти. Костры Ада в его глазах гаснут. Ханс успокаивается, разжимает пальцы, но не отстраняется. Подносит ее руку к своим губам. Эльза чувствует жар внизу живота. И проклинает себя за это. Должна-должна-должна ненавидеть. – Больно только в первый раз. Дальше легче, – мягко говорит Ханс и целует ее. Эльза на миг замирает, как ягненок перед стаей волков… А потом отвечает. Не слишком умело, но Ханс чувствует: ледяная королева все-таки теплая, живая. С ним. Он медленно избавляет ее от платья, себя от ненужной одежды. Эльзе горячо рядом с ним. Это и есть настоящее лето? Она сама себя до конца не понимает… Но все сомнения и страхи вдруг кажутся до смеха далекими и несущественными. Важны только сплетение их тел, его движения, его дыхание, поцелуи на бледной коже, от которых остаются синяки – плевать – даже легкие укусы… Ей, черт возьми, так хорошо. Когда все заканчивается, Ханс откидывается на подушки. Он ощущает бессилие, травмы дают о себе знать. Ему странно – он привык брать, но не отдавать. Ему так непонятно. А Эльза чувствует пустоту. Потому что не любит его. Ровно как и он не любит ее… – Александр Вестергорд – мой брат. Седьмой по старшенству. У нас были… сложные отношения.