24 frames per second

Суббота 03/06/17 В следующий раз он просыпается от звука голосов, и всё по-прежнему плохо. Теперь он на диване один, но Исак по-прежнему здесь. Эвен слышит его голос, сливающийся с голосами родителей, и у него сейчас не хватает умственных способностей слушать, о чём они говорят. Для него гул их голосов — просто белый шум, и он продолжает оставаться таковым, пока Эвен не открывает глаза и они не начинают говорить с ним. Они сидят за столом в соседней комнате с открытыми дверями и едят ланч. На Исаке старая толстовка Эвена, одна из тех, что он оставил здесь. Его мама и папа мягко улыбаются, и Эвена это немного раздражает. — Доброе утро, — говорит его мама, хотя уже день. Это не смешно. Совсем не смешно, хотя она считает иначе. — Хочешь присоединиться к нам и что-нибудь поесть? Голоден? Исак задал этот вопрос в первый раз, когда Эвен проснулся в его постели во время депрессии. Иногда он думает, не обрёк ли Исака на страдания в первый же раз, когда его увидел. Лишь тот факт, что он поклялся причинять им как можно меньше боли, лишь та крошечная его часть, до сих пор способная рационально мыслить, заставляют его вежливо отказаться, улыбнуться и подождать пять минут, прежде чем встать с дивана, пойти в ванную, вернуться, а потом пройти мимо дивана и направиться в свою старую комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Он задёргивает занавески и забирается на свою старую кровать, лежит, уставившись в потолок. Ему кажется, что на его груди вся тяжесть мира. Она давит на него и опустошает изнутри, пока ему не начинает казаться, что в мире больше нет ничего кроме этого груза. Он с усилием выдыхает, надеясь хотя бы на некоторое облегчение, но ничего не происходит. Пока нет. Так что ему остаётся лишь лежать здесь, задыхаясь и ожидая, когда это пройдёт. Словно буря, через которую приходится проходить снова, и снова, и снова, каждый раз оборачиваясь, чтобы встретить её лицом к лицу. Только вот это не похоже на бурю. Это как быть похороненным заживо, смотреть, как наступает конец света, и не испытывать никаких чувств, потому что всё и так уже давно рухнуло. Ему хочется кричать. И сломать что-нибудь. Например, разбить окно, или зеркало, или все тарелки и стаканы в буфете, хотя это и не заставит его перестать хотеть содрать с себя кожу. Проходит как минимум два часа, прежде чем дверь в его комнату открывается снова. Разумеется, это Исак, но Эвен так сильно стискивал зубы всё это время, что у него заболели мышцы, и теперь он чуть менее напряжён, так что не находит в себе сил попросить Исака уйти. — Можно я здесь почитаю? — спокойно спрашивает Исак, и он слишком хорош для этого мира. Поэтому Эвен отвечает «да» и слушает, как Исак устраивается на старом белом диване и открывает книгу, хрустит обложкой и перелистывает страницы. В комнате воцаряется тишина, нарушаемая лишь их дыханием в унисон. Минут через десять Эвен переворачивается и кладёт голову в изножье кровати, чтобы смотреть, как Исак читает. Тот коротко ему улыбается, но больше никак не реагирует. Ещё через десять минут Эвен нарушает молчание. — Когда закончишь, заберёшься ко мне? — Если ты этого хочешь, — отвечает Исак. — Хочу. — Тогда ладно. До этого Исак не смотрел на него, но теперь поднимает глаза. У него в руках один из старых учебников по биологии, принадлежащих отцу Эвена, и Эвен добавляет «оставил Исака одного с родителями, хотя они до этого встречались всего раз десять» в список вещей, из-за которых чувствует себя виноватым, хотя и не должен был бы. Исак откладывает книгу в сторону. — Ты злишься, что я ушёл от тебя сегодня? — спрашивает Эвен, когда Исак забирается на кровать. — Нет, — отвечает тот. Он не углубляется в детали, но, когда Эвен наклоняется к нему так близко, что их лбы соприкасаются, Исак кладёт руку ему на щёку и подаётся навстречу. Эвен закрывает глаза, вздыхает, и теперь ему уже не так сильно хочется что-нибудь разбить или безразлично наблюдать за концом света. — Я в этот раз всё время был в одежде? — спрашивает он, и Исак фыркает от смеха, а потом начинает плакать. Это всего одна слезинка, или две, или десять, но он продолжает улыбаться, пока Эвен стирает их с его щёк. — Да, — отвечает Исак, закатывая глаза, словно демонстрируя, как глупо себя ведёт. — Всё время. Эвен кивает и продолжает стирать слёзы. — Почему мы здесь? — спрашивает он. — Я подумал, что, возможно, не справлюсь. — Хм. Исак отводит руки Эвена и самостоятельно стирает остатки слёз. Он шмыгает носом, делает глубокий вдох, и на его лице снова появляется решимость. Слёзы теперь лишь краткое воспоминание, такое мимолётное, что не знаешь, правда это или всего лишь сон. — Хочешь есть? — спрашивает Исак. — Нет. — Хочешь пить? — Нет. — Хочешь чем-нибудь заняться? Они одновременно улыбаются. — Нет. Исак на мгновение замолкает, нежно гладя Эвена по щеке. Потом на его лице появляется упрямое выражение, он колеблется, а потом задаёт свой самый главный вопрос: — Ты хочешь умереть? — Нет, — отвечает Эвен, потому что и правда не хочет, не особенно, не настолько сильно, чтобы что-то предпринять, и Исак кивает, коротко и облегчённо. И дело в том, что в этом нет ничего смешного, но с другой стороны всё же это немного забавно, и Исак, кажется, понимает это, поэтому Эвен продолжает: — По крайней мере, не сильно. Исак фыркает. — Это не смешно, — говорит он. — Но ты смеёшься. — И что это говорит обо мне? Они улыбаются, а потом одновременно тянутся друг к другу и обнимаются. Это крепкие объятия, которые словно бы говорят: «можно я так сильно прижму тебя к себе, что даже если ты захочешь испариться, то всё равно останешься со мной? Так сильно, чтобы моя суть слилась с твоей, чтобы, если кому-то из нас снова будет больно, мы смогли бы поделиться друг с другом силой? Так сильно, что, если я когда-нибудь тебя потеряю, воспоминания о тебе никогда меня не покинут?» — Кажется, это никогда не закончится, — говорит Эвен, когда они расцепляют руки. — Я сейчас даже не об эпизоде говорю, а вообще. Что ещё я могу сделать помимо того, что уже делаю? И всё равно всегда оказываюсь здесь. Это и правда самое ужасное. Постоянство. Словно что бы он ни делал, он всё равно оказывается здесь, в этой финальной точке. Словно всё, что ждёт его в будущем — это борьба. Боже, он так устал, он так измучен, словно из него высосали весь костный мозг, а тело обессилено от постоянных попыток идти, идти и идти дальше, хотя путь его лежит через ад. Исак прижимается лбом к его лбу и плачет, и Эвен плачет тоже. Они плачут вместе, и теперь в этом нет ничего смешного. — Я стараюсь изо всех сил, — говорит Эвен. — Я не знаю, что ещё могу сделать. Я делаю всё, что в моих силах… Но этого недостаточно. — Это неправда, — говорит Исак, но произносит это с тем отчаянием, которое свойственно людям, пытающимся в чём-то себя убедить. — Неправда. — Возможно, правда, — шепчет Эвен, и Исак замолкает. Они не приходят к соглашению в тот вечер. Они вообще больше не разговаривают. Просто в какой-то момент засыпают, лёжа лицом друг к другу. Занавески по-прежнему задёрнуты.