24 frames per second

Пятница 26/05/17 На следующий день Эвен принимает душ, когда слышит, как в замке поворачивается ключ, что означает, что Исак вернулся, проводив Сану домой. Мгновение спустя раздаётся стук в дверь. — Я дома, — сообщает Исак, оставаясь по ту сторону. — Привет, малыш, — отзывается Эвен. — Заходи. Исак заходит. — Привет, — говорит он, оказавшись внутри. Эвен поднимает руку над шторкой и машет ему. — Как прошёл твой день? Всё хорошо? — Угу, — отвечает Эвен. — Теперь, когда ты пришёл, ещё лучше. А у тебя? — Теперь, когда я пришёл, ещё лучше, — повторяет Исак его слова, и Эвен улыбается. — Netflix прислал мне мэйл… Помнишь того чувака, который снял фильм про Фейсбук? — Да. — Netflix считает, что нам может понравиться ещё один его фильм. Что-то про семь смертных грехов, что вообще-то звучит мерзко, но можем попробовать. — Устроим вечер кино? — Ага. И если фильм окажется отстойным, то можем снова посмотреть «Мулен Руж». — Он тебе нравится, — смеётся Эвен. — Мне нравится смотреть, как ты его смотришь. — Это так мило, — говорит Эвен. Он высовывает голову из-за шторки и улыбается Исаку. Исак, устроившийся на краешке унитаза, улыбается ему в ответ. — Ты очень милый. — Ну это поднимает тебе настроение, так что… Исак многозначительно поднимает брови, и Эвен подмигивает ему. Они смеются. Когда Эвен снова оказывается под душем, он улыбается. Всё это заставляет его не хотеть говорить. Они счастливы, и он устал, что постоянно является источником несчастья, устал смотреть на Исака и постоянно слушать песни с бесконечными «прости, любимый, но я причиню тебе боль». Но ему придётся. И да, Эвен всегда хотел каких-то нелепых вещей, типа парней, которых видел лишь однажды, или умереть, но ему нужно научиться быть разумным. Это действительно необходимо. Поэтому он продолжает. — В общем, — говорит он, — можно я немного нарушу эту идиллию? И через восемь минут он сидит на краю ванны в одном полотенце, а Исак стоит у него между ног и выглядит одновременно мрачным, сердитым и грустным, и Эвен сделал это. Он думает, насколько это невероятно и поразительно, как быстро можно изменить настроение. В общем-то, вот что произошло тогда в Бакке. Полная версия без прикрас. Вот что случилось на самом деле и о чём он рассказывает Исаку в тот вечер, чувствуя, как кафель холодит их ступни. Сначала ему стало хуже. По статистике биполярное расстройство чаще всего проявляется между пятнадцатью и тридцатью годами. Эвену было восемнадцать, и приступы случались и раньше, но никогда не были такими: настолько масштабными и настолько разрушительными для него и окружающих. Он знал Микаэля уже несколько лет, испытывал к нему симпатию примерно год, но Эвен сомневается, что когда-нибудь решился на подобное без помощи мании. Но суть в том, что мания тогда действительно завладела им. В общем, сначала ему стало хуже. А потом он поцеловал Микаэля. — По правде говоря, я практически ничего не помню, — признаётся он сейчас Исаку. И это ещё одна важная деталь. Мания действительно затуманивает разум, размывая воспоминания о случившемся. Микаэль оттолкнул его в тот день? Или просто сказал «нет»? Он выглядел рассерженным или Эвен так это воспринял, одурманенный отказом и всем происходящим? — Но как бы то ни было, — продолжает он, — он не разделял мои чувства. Эвен знал об Исламе и до знакомства с парнями и узнал ещё больше после. Он никогда не пытался вникнуть в провозглашаемые догмы, просто наблюдал со стороны, но после случившегося он подумал, что, возможно, именно там сможет найти ответы на мучившие его вопросы. Он попросил Юсефа помочь. Научить его арабскому, необходимому, чтобы читать Коран. Уже потом он понял, что, вероятно, это был самый ужасный его поступок по отношению к парням. Потому что именно после того, как Эвен стал изучать Коран, он по-настоящему сломался. Он говорит об этом и сейчас. — Коран оказался жестоким по отношению ко мне, — говорит он Исаку, осторожно обхватив пальцами его запястья, потому что кажется, тот вот-вот расплачется. Так и происходит, потому что с ресниц Исака срывается слезинка, когда Эвен продолжает. — Он жесток по отношению к таким людям, как мы. Исак шмыгает носом и резко вытирает слёзы. — Это слишком? — спрашивает Эвен. — Нет, — отвечает Исак. Поэтому Эвен продолжает. — Ты как-то спросил, почему меня нет на Фейсбуке, — говорит он, и Исак кивает. — Я удалил свою страницу. Мания тогда достигла пика, и всё, что я читал… Разумеется, тайком… Я не особо помню. В общем… Я начал постить всё это на странице школьного ревю. Наверное, где-то сохранились скриншоты, не знаю. — Всё это? — спрашивает Исак. — Ну… цитаты. Из Корана. Довольно радикальные. Исак коротко улыбается, хотя в глазах всё ещё стоят слёзы. — И они были о…? — настаивает он. — О гомосексуальности? Да. И не слишком хорошие. Исак кивает. Щёки снова становятся мокрыми. Теперь он прикасается к Эвену, гладит его по плечам, по шее, по щекам. — Я не знал, — говорит он. — Ты всегда казался таким спокойным, таким уверенным в своём праве не скрывать ориентацию. — Ну, — вздыхает Эвен и убирает пряди волос со лба Исака, осторожно гладит по щеке. — Всё ради тебя. Он знал, что это вызовет новые слёзы, и не ошибся. На этот раз он сам стирает их, стараясь быть нежным, пока Исак стоит, вцепившись пальцами в его плечи и неотрывно глядя в глаза. — И что потом? — твёрдо спрашивает он, словно заранее знает, что ответ разобьёт ему сердце, но всё равно хочет, чтобы Эвен ответил ему. — Что было дальше? На этот раз Эвен отводит глаза и опускает руки, но Исак… Исак хватает его ладони прежде, чем те успевают опуститься на колени, и снова прижимает их к своим щекам, удерживая там, пока Эвен не поднимает на него взгляд. Исак внимательно смотрит на него какое-то мгновение, и Эвен позволяет ему, давая возможность самому увидеть ответ на его лице. Всё, что угодно, лишь бы не произносить эти слова вслух. Он не знает, как Исаку удаётся всегда говорить правильные вещи. Как Исаку всегда удаётся понять, что необходимо Эвену. Но сейчас выражение его лица меняется, на нём нет грусти, лишь стиснутые зубы и решимость. Исак продолжает удерживать руки Эвена на своих щеках и, кивнув, произносит: — Ты не можешь сбежать от собственных мыслей. Единственный способ сделать это — умереть. Эвену хотелось бы сказать нет. Ему хотелось бы всё отрицать. Хотелось бы сказать, что он ничего не помнит, только как очнулся в больнице. Только это было бы неправдой. Потому что он помнит всё, каждую мучительную деталь. — Да, — подтверждает он, и лицо Исака искажается от боли. — Они злились на тебя? — спрашивает он практически шёпотом, потому что голос срывается от нахлынувших чувств. — Потому что они не должны… — Нет… — Они не должны были на тебя злиться. — Они на меня не злились, — говорит Эвен. — Думаю, сначала они были сбиты с толку, но… Они не оставляли попыток связаться со мной. Это я… — Ты не мог подойти к телефону? — Да. — Ладно, — кивает Исак, а потом с таким отчаянием касается щеки Эвена, что тот поднимается на ноги и крепко его обнимает. Они так и стоят посреди ванной, обнимая друг друга, и им тяжело. От этого невозможно сбежать. Эвену настолько больно, что несколько слезинок стекают из его глаз в кудрявые вихры Исака. Настолько больно, что он чувствует, что его тело не способно вместить в себя столько чувств. По правде говоря, больнее всего тогда было потерять своих друзей. Его отец всегда говорил, что Эвен был полон любви к людям, ещё в детстве был очень открыт с незнакомыми, быстро заводил друзей и сразу же проникся тёплыми чувствами к парням, когда они познакомились. Он любил их, правда любил. Любил всем сердцем, как теперь любит Юнаса, Махди и Магнуса. И их потеря сломала его. И он потерял не только их. Ещё была Соня, которая постепенно стала от него ускользать, и его родители, отдалившиеся от него как никогда раньше под грузом собственного горя. Эвен был одинок. Он никогда не задумывался об этом раньше. Это было слишком тяжело и трудно. Но теперь, когда он больше не чувствует себя так, он оглядывается назад и находит точное определение тому чувству, которое испытывал — одиночество. Отчаянное и настойчивое, как удары сердца. Никогда не покидавшее его. Люди часто говорят о разных видах боли, но никто особо не упоминает об одиночестве и о том, какой эффект оно может иметь. Поэтому для Эвена стало сюрпризом, что именно это чувство сильнее всего ломало его кости и грызло изнутри, изнуряя и переполняя отчаянием. — Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить с кем-то, да? — говорит ему Исак. — У тебя есть я, и твои друзья, и твои родители, и… и теперь профессиональный врач. — Я знаю, — кивает Эвен, и это правда. Боже, ему пришлось сражаться за это знание, но тем не менее теперь он это понимает. — И это пройдёт, — продолжает Исак с каким-то отчаянием в голосе. — Правда? Всё проходит… — Я знаю. — Ладно… — Я больше этого не сделаю, — говорит Эвен со всей искренностью, на которую способен. Он бы не посмел. Он не может вынести мысли о том, что Исак будет думать, что Эвен мог бы попытаться снова. — Нет? — Нет, — твёрдо повторяет Эвен, словно давая обещание, и тогда Исак выскальзывает из его рук и прижимается лбом ко лбу. Эвен стирая с его щёк слёзы, но они продолжают течь. — Прости. — Не извиняйся, — говорит Исак, глядя Эвену в глаза. — За что ты просишь прощение? — За то, что расстроил тебя? Исак качает головой и нежно гладит его по щеке. Эвен думает, что не заслуживает его. — Ну и сколько раз мы будем это обсуждать? — спрашивает Исак. — Я лучше знаю, когда мне больно, чем ты. Ясно? — Ясно, — Эвен не может сдержать улыбку. — Вот и отлично. — Я и не думал, что в конце этого разговора ты будешь на меня ругаться. Исак фыркает от смеха, а потом они одновременно тянутся друг к другу. Снова обнимаются. Обнимаются, как в тот вечер, когда Исак примчался к нему на школьный двор, и Эвен начинает понимать, что Исак, вероятно, знал уже тогда. Знал достаточно, чтобы догадаться, что его сообщение могло быть предсмертной запиской. Знал, что, хотя Эвен и не планировал этого, всё вполне могло этим закончиться. Эвен сам вызвал себе скорую, и он злился, долгие месяцы он злился, но в то же время был благодарен, что его не нашёл кто-то другой. Он бы никогда себе этого не простил. — Можно мне просить прощение за декабрь? — А что такое с декабрём? — Моё сообщение. — Они отстраняются, чтобы взглянуть друг другу в глаза. — Ты думал, что я собирался… — Да, думал, — кивает Исак и, помолчав, добавляет, — а ты собирался? — Я не знаю, — Эвен нерешительно замолкает, задумывается. — Нет, — решает он. — Я не мог. Я не мог так херово с тобой поступить. — Ты решил уберечь меня от моральной травмы? — Да, — говорит Эвен, и блядь… Люди, которым он причинил боль. Люди, которым он мог причинить боль. Его мама, отчаявшаяся и сломленная, какой он увидел её, очнувшись в больнице, и то, как его отец не мог перестать плакать. То, как изменилась Соня после случившегося, опустошённая, злая и ещё более непреклонная в своём желании всегда знать, где он находится. Нет никакой возможности изменить этот факт: он мог окончательно сломать их. В какой-то степени он всё равно это сделал. — Прости, что едва не сделал это. — Ладно, — говорит Исак, наконец-то позволяя Эвену извиниться. Они смотрят друг на друга, и Исак улыбается, а Эвен кивает. — Ты никогда не обсуждал это на терапии? — продолжает Исак. — Обсуждал. Просто недолго, так что… — Понятно. Они одновременно кивают. Всё закончилось. Правда вышла наружу, и Эвен знал, как этот секрет давил на него, но всё равно удивлён, насколько ему стало легче, а не хуже, как он представлял. Насколько раны, до этого с трудом затягивающиеся, теперь начали заживать по-настоящему. Они снова обнимаются, и когда Эвен целует Исака в висок, тот говорит: — Спасибо, что рассказал мне. На часах 21:21. И, как и всегда, Эвен рождается заново. Позже тем вечером, когда они лежат на кровати, по щекам Исака снова текут слёзы, но несмотря на это он улыбается и позволяет Эвену вытирать их большим пальцем. — Я впервые заплакал из-за ухода отца, когда уже месяц жил в Коллективите, — объясняет Исак. — Это типа отложенная реакция. Когда случается что-то плохое, ты должен быть сильным, поэтому… плачешь, уже когда всё проходит. — Ты в порядке? Исак кивает. — Да. Ну или буду. А ты? — Да. — Хм. Исак смотрит на его губы, так что Эвен накрывает ладонью его щёку, придвигается ближе и нежно целует. Исак довольно мычит, и они закрывают глаза, и это так приятно. Губы Исака сегодня солёные на вкус, словно отголосок переживаний, впитавшихся в его кожу. Когда Эвен отстраняется, он наигранно кривится. — Что? — спрашивает Исак. — Ты весь в соплях. — Ах ты! — Исак отталкивает его, быстро вытаскивает подушку и бьёт Эвена по голове. — Заткнись. — Хм, — тянет Эвен со смехом, и так приятно снова смеяться, особенно потому, что Исак смеётся вместе с ним. — Но это правда. — А, так это правда? — восклицает Исак и со смехом дёргает его за руку, притягивая ближе, пока губы Эвена снова не касаются его губ. Рука снова ложится на щёку, и они ещё долго целуются, а когда останавливаются, Исак уже не плачет. — Отличная пятница, — говорит он позже, продолжая пропускать пряди волос Эвена сквозь пальцы, нежно, ласково. — Угу, — тихо соглашается Эвен, чувствуя, как закрываются глаза. Он устал. Уже поздно. Он даже не предполагал, что такой тяжёлый разговор закончится теплом и мягкостью. — Я не дал тебе пообщаться с твоей единственной настоящей любовью? — Ты о чём? — О пиве. Исак фыркает. — Ну… вообще-то да. — О нет, — улыбается Эвен. — Вот тебе и «о нет», — говорит Исак, ворочаясь, а потом подлезает под руку Эвена и удобно устраивается у него на груди. Эвен рисует невидимые узоры на его спине. — Полагаю, ты должен мне это компенсировать. — Как? — Ну не знаю. Пообещать, что мы целый год не будем смотреть арт-хаусное кино? Эвен улыбается. — А что ты будешь делать, если я буду снимать арт-хаусное кино? — Видимо, научусь врать. Они смеются. Эвен открывает глаза и целует Исака в лоб. Он не сводит с него взгляд, наблюдая за Исаком, слушая его сердце, словно говоря: «Спасибо тебе, малыш, спасибо. Спасибо за доброту твоей любви». — Ты снова так на меня смотришь, — шепчет Исак. — Как так? — Словно запоминаешь меня. Словно ты до сих пор думаешь, что единственный способ сохранить меня — это потерять. Вот что он хочет сказать на самом деле. Эвен коротко улыбается, убирая пряди волос с лица Исака, и хочет пообещать ему всё на свете, но в особенности — что больше так не думает. — Сила привычки, — отвечает он. Но Исак поднимает голову, чтобы заглянуть ему прямо в глаза, сильнее сжимает в руках его лицо. — Тебе ничего не придётся терять, ясно? — говорит он. — Ты это переживёшь, и я это переживу, и мы это переживём, и уже через несколько месяцев мы окажемся там, где даже не мечтали. — Я знаю. — Правда? — Да. Почему ты так уверен? — Ну… — Исак мягко улыбается, заправляя прядь волос Эвену за ухо. — Год назад я не мог себе представить ничего подобного. Губы Эвена медленно растягиваются в широкой улыбке. — Да, — говорит он. — Как и я.