***
возвращаясь в комнату, Кресс не видит Луки на его привычном месте. сердце на секунду падает вниз – и альбинос напрягается, ищет изобретателя взглядом, пока не замечает его, что-то сосредоточенно перебирающего за шкафом. – ты чего?.. – шепчет удивлённо альбинос, глядя на ухищрения Бальсы. тот лишь молча отмахивается, после чего продолжает чем-то греметь и шуршать – да так, что Эндрю из любопытства подходит ближе, едва касаясь розовыми от холода ступнями пола. перед его взором – груда спутанных проводов и какая-то деревянная коробка с сеткой на боку. кажется, эта штука называется «радио», вот только для чего она вообще? Крессу никогда не доводилось видеть её в глаза, хотя он слышал, что эти предметы часто использовали в больших городах. в местах, где живут люди – настоящие, а не глянцевые, книжные или картонные, не хмурые обрубки, а доброжелательные и открытые сердца. – готово! – восхищённо восклицает изобретатель. в следующее же мгновение один из тонких проводов отправляется прямиком в запыленную розетку, а Эндрю… Эндрю просто наблюдает за этим с невероятным изумлением. Лука что-то нажимает на деревянной коробке, касается каких-то клавиш – и та тихо шипит и булькает подобно супу в кастрюльке. Кресс смотрит за тем, как посреди коробки появляется небольшая металлическая ниточка, устремлённая вверх; с секунду Лука огорчённо на неё смотрит, а затем его лицо просветляется – ровно в этот же момент шипения прекращаются, и теперь деревянная коробка что-то начинает бормотать. сначала глухо, а затем Эндрю слышит отдельные, но незнакомые ему слова, что-то про потепление, инфляцию, работу и бизнес… изобретатель тем временем решительно мотает головой и переключает булькающее радио на что-то другое. теперь вместо незнакомых слов из коробки звучит музыка – тихая и печальная, похожая на песни матушки, Кресс не помнит этой мелодии, но отчего-то она кажется ему очень и очень знакомой. он садится на колени рядом с коробкой. Лука осторожно берёт юношу за ладонь, покачиваясь в такт мелодии – та словно облекает комнату, прерываемая странными помехами, будто кто-то пытается остановить руку музыканта, приказать ему замолчать – но Эндрю не хочет этого, он не хочет этого настолько сильно, что присоединяется к Луке. оба они медленно, как по чьему-то велению, встают на ноги – рука Кресса ложится на узкую талию изобретателя, он же осторожно обнимает альбиноса за плечо. и чтобы никто не смог заставить артиста молчать, никто не обрывал его чудной мелодии, навевающей светлые воспоминания о прошлом, о широких и светлых комнатах, о материнских ладошках и спокойных днях, Эндрю ни на секунду не останавливается – он неуклюже двигается вместе с Лукой, делая шаги вперёд-назад и двигая белокурой головой под музыку. – мне матушка говорила, что это называется «танец», – тихо и задумчиво бормочет Лука, словно бы неосознанно повторяя каждое движение.– Эндрю… скажи, тебе это нравится?.. – очень, – утвердительно кивает тот, – доставай эту коробку как можно чаще. за стеклянной пеленой уже давно царит непроглядная тьма. оба же юноши всё ещё держатся на ногах и слушают, как одна мелодия сменяется другой, их длинная цепь подобна реке, тихо мурлычущей где-то посреди заснеженного зимнего леса. пока они слышат её – у них всё хорошо. по крайней мере, так думает Эндрю Кресс, бережно обнимая худое тело Луки и закрывая свои глаза.вечер
18 декабря 2020 г. в 12:06
в забытом миром городе темнеет всегда очень рано. ни у Кресса, ни у Луки нет при себе часов – никаких, даже карманных, однако они оба знают, что скоро вечер вступит в свои тёмно-синие права. Потемнеют и без того серые кроны деревьев, утопая в подступающей черноте неба – и тогда придёт время зажигать лампу.
пожалуй, это время Эндрю любит больше всего на свете. при мягком и нежном, едва виднеющемся свете он садится поближе к по-прежнему занятому чертежами Луке, держа на коленях подобие маленькой книжечки. он и сам не упомнит, откуда она у него – крохотная, со старинным переплётом, фиолетово-коричневая – похожая на ирисы и кофейные зёрна одновременно, на песок пляжа под лиловым закатным небом – и альбинос, который в жизни не видел ни того, ни другого, ни третьего, до невероятного восхищён этим фактом. в этой крохотной книжечке отсутствуют слова, исключая те, что пишет сам Эндрю при помощи почти пересохшей ручки; Бальса с грехом пополам научил его письму, поскольку всё, что до этого делал юноша – это едва читал с помощью коротких букв и разговаривал со своей матушкой. однако матушки… матушки не было уже настолько давно, что единственное, что вообще оставалось Крессу – это записывать. записывать всё, что он о ней помнит, чиркая в книжке неровные линии и рисуя небольшие картинки – вот она, а вот её узкое лицо и её чудесные, тёплые каштановые волосы, пахнущие добротой и любовью.
Кресс закусывает губу. на соседней странице появляется образ его любимого – впалые скулы, единственный здоровый глаз – другой альбинос небрежно зачёркивает, трижды проводя по линии глаза ручкой; растрёпанная копна волос, собранная в тугой хвост на затылке, и извечная полосатая рубашка. Лука Бальса, его Лука Бальса очень красивый – Эндрю хочет помнить его. он и без того видит его каждый день, однако он чувствует, что эта книга – это что-то особенное, и если он, Кресс, нарисует здесь изобретателя, от этого ему самому станет чуточку легче.
– а зуб мой где?
Лука с усмешкой перевешивается через острое плечо юноши и глядит на рисунок. во взгляде его ничего, кроме восхищения и удовольствия, так думает Эндрю, поднимая свободную руку вверх и ласково касаясь ладонью щеки изобретателя. бормочет успокаивающе:
– сейчас добавим…
и он рисует под губой Бальсы небольшой заострённый треугольничек, идущий вниз, к подбородку. почти как зубы акулы. тот удовлетворённо кивает и возвращается к работе, Эндрю же невесомо вздыхает.
кажется, он отложит написание нужных ему вещей на потом.