Чтимая плоть

Он стал свидетелем отказа. Это было поздно ночью; Рукх следил за Соло, когда тот покинул назначенную ему каюту. Это само собой разумелось — Рукх считал разумным следить за каждым, кто бродил по станции на Бастионе, пусть даже Траун приказал охране предоставить новореспубликанцам хотя бы видимость свободного перемещения. Рукх оставался вне поля зрения. Он наблюдал, как Соло бесцельно исследует станцию, изо всех сил стараясь нарушить все негласные правила. По мере того, как они приближались к каюте Трауна — ненамеренно со стороны Соло, у которого не было определённой цели — напряжение Рукха постепенно росло, в животе поселилось опасение и чувство собственничества. Он не удивился, когда Соло столкнулся с Трауном в коридоре; сам он почуял запах крови Трауна задолго до того, как они его увидели — сладостный, привлекательный, знакомый запах, который Рукх давно полюбил. Он встал за углом, скрытый от Соло, но не от Трауна, откуда мог видеть всё, что происходило. Он видел плохо замаскированный голод на лице Трауна — чуял его отчаяние, жажду снова подвергнуться пыткам. От Соло Рукх почуял сначала недоверие, а затем презрение. — Ты надо мной издеваешься, — сказал Соло. — Это шутка? Если Траун и сказал что-то в ответ, Рукх этого не расслышал. Он наблюдал, как подозрительность, о которой свидетельствовал язык тела Соло, сменяется чуть ли не жалостью. Траун тоже заметил перемену; он слегка отстранился, его лицо стало замкнутым и холодным, и в наступившей тишине поза Соло снова выдала неуверенность. Он оставил Трауна, не сказав больше ни слова. Проходя мимо Рукха, бросил на него мимолётный обвиняющий взгляд, будто это Рукх был виноват, что Траун к нему обратился. Шаги Соло раздавались эхом в коридоре ещё долго после того, как он скрылся из виду. В конце концов звук затих, запах Соло рассеялся, и Рукх остался с Трауном один на один. Он бесшумно вышел из своего укрытия и встал напротив Трауна в коридоре. Лицо того было непроницаемо, запах в смятении. — Рукх, — произнёс он ровным голосом, настолько мягко, что привлёк Рукха ближе. Когда между ними осталось не больше метра, Рукх остановился, часто дыша; ноздри его раздувались. Он знал, что Траун читает его лицо, видит возбуждение на нём. Траун колебался. Его губы приоткрылись, но он ничего не сказал. Помолчав, он повернулся и жестом указал на свою каюту. Незапертую дверь никто не охранял. "Безрассудно", — подумал Рукх, но от вида этой открытой двери у него потекли слюнки. — Пойдём, Рукх, — сказал Траун. Его тон был неправильным, голос теперь неровным. В нём звучала едва заметная дрожь, которая словно схватила Рукха за кишки и тянула вперёд, с каждым шагом неудержимей. Траун закрыл за собой дверь; комната за ней была темна и в корне не принадлежала Трауну, отмеченная его запахом, но не наполненная им, как полнились его покои на «Химере». Траун медленно обошёл Рукха — не для того, чтобы изучить его, а просто чтобы пройти мимо — и с непроницаемым выражением лица сел на узкую кровать. — Можешь прикоснуться ко мне, — сказал он. Рукх не сдвинулся с места. — Я разрешаю. — Бёдра Трауна дрожали, движение едва заметно под одеждой. Голос был ровным — но это был шёпот, а шёпот легко держать ровным. Рукх промедлил всего мгновение; его мышцы были так напряжены, что он едва удержался от прыжка. Ноги Трауна раздвинулись, аромат возбуждения и муки в равной степени приветствовали Рукха. Это пьянило почти до невозможности сопротивляться — но он думал кое о чём получше. Благоговейными руками он приподнял запястье Трауна и потянул белую кожаную перчатку вниз, пока не смог прижаться носом к обнажённой коже. Пульс Трауна забился у его ноздрей; запах его крови — время, что он провёл в другой части галактики, которую Рукх никогда не видел; его детство; его предки — устремился вниз по горлу и в лёгкие, заставляя дышать быстрее. Траун поднял другую руку, пальцы свободно легли вокруг шеи Рукха — не удерживая его, не предупреждая, просто касаясь. Кожа к коже. Рукх знал, что Траун хочет именно этого. Кого-нибудь, кто к нему прикоснётся. Кого-нибудь, кто причинит ему боль. Кого-нибудь, кто возьмёт его. Кого-нибудь, кто снова утешит его, когда всё закончится. Не кого-нибудь. Рукха. Глубоко вдохнув, Рукх провёл пальцами по кителю Трауна. Его когти были так остры, что он мог без усилий разрезать ткань, но он не позволил этому случиться; он позаботился о форме Трауна, как и подобало ради господина, и расстегнул китель, чтобы увидеть рифлёные гребни рёбер под слишком тонкой сорочкой — пятна синтеплоти на груди и плечах — дух ужаса и отвращения, бьющееся желание касаться и испытывать прикосновение, боязнь, смешанная с похотью и — … Руки Рукха легли на бёдра Трауна, которые порывами охватывала дрожь; кожа была так горяча, что чуть ли не обжигала Рукха сквозь ткань. Он задрал носом сорочку Трауна, обнажив впалый живот, выпирающие подвздошные кости, впадину пупка. Он прижался лицом туда, к животу Трауна — к средоточию всей жизни — и почувствовал, как из-под рук вдруг исчезло тепло. Кожа перед носом стала холодной и липкой. Дрожь началась снова, потом прекратилась. И запах Трауна изменился, обретая узнаваемую пряность бал'ашры. Воспоминаний. — Ты привязываешь меня к столбам, — сказал он. Голос был рассудителен и спокоен, но когда Рукх поднял голову, в глазах Трауна было что-то такое, от чего по коже пошли мурашки. Какое-то отсутствие фокуса или стеклянность — сквозь алый свет трудно было сказать. — Нет, — осторожно ответил Рукх. Тем же рассудительным тоном, будто они обсуждали меню на завтрак, Траун сказал: — Да. Следующее, что понял Рукх, это что его швырнуло на пол. В голове стоял звон от непредвиденного удара. Это был редчайший случай, чтобы его застали врасплох — и хотя Траун был исключителен, умудрившись каким-то образом не сообщить о своих намерениях даже через запах, его преимущество долго не продержалось. Рукх мог бы разорвать захват Трауна сотней разных путей. Менее чем за секунду он мог бы подняться с пола, восстановить равновесие; мог бы легко увернуться от хватки Трауна и нанести дюжину контрударов, прежде чем Траун успел бы ударить снова. Он ничего этого не сделал. Он остался лежать на полу там, где Траун его прижал, защищая голову руками, а рёбра согнутыми ногами. Он слышал прерывистое дыхание, чувствовал кулаки Трауна, удары, сыплющиеся на спину, бёдра и затылок. Господин хотел причинить ему боль. Его запах изменился, обрёл всеподавляющий кислый дух сражения-или-бегства. Господин должен был причинить ему боль, должен был ударить, дать отпор, или же рисковал потерять себя — своё достоинство — свою личность. И Рукх собирался ему позволить. Он закрыл глаза и повернулся лицом к полу, позволив Трауну нанести ещё один удар по черепу; он боролся с импульсом уклониться или противостоять атаке и вместо этого заставлял себя выдерживать её. Траун не был слабым противником, Рукх это знал; он был опытным воином сам по себе, и в обычных обстоятельствах непротивление ему могло бы стоить жизни. Но наносимые Рукху удары сейчас не имели и доли той силы, которой когда-то обладал Траун. Его движения были слабы, усталы — достаточно жёстки, чтобы причинить боль гражданскому лицу, чтобы вызвать некоторый дискомфорт, но недостаточно сильны, чтобы нанести реальный ущерб кому-то вроде Рукха. Траун прекратил бить его. Свернувшись в клубок, Рукх слышал, как господин упал на колени — рядом; Рукх чувствовал, как мундир Трауна касается его руки. Он услышал тихий, судорожный выдох. Траун отполз в сторону. Когда Рукх открыл глаза, весь в ссадинах, но без переломов, ему понадобилось мгновение, чтобы отыскать Трауна; тот забился в дальний угол комнаты, его китель всё ещё был расстёгнут, волосы растрёпаны, и он хрипло дышал. Они уставились друг на друга, яркие алые глаза в серые.