Чтимая плоть

Рукх оставался в освежителе до тех пор, пока не наполнилась ванна. Температура идеально подходила для кожи Трауна. Было время, когда он мог проскользнуть в освежитель, пока Траун принимал душ на «Химере», и смотреть, как тот моется; Траун никогда не выговаривал ему за это, не возражал и не получал от этого удовольствия. Не раз он стоял, позволял воде капать с волос, стекать по лицу и груди, не пытаясь прикрыться, а Рукх наблюдал. Прошло немало времени с тех пор, как Траун так терпел его присутствие, подумал Рукх. Но это время придёт снова. Он выключил воду, но проигнорировал вещества в бутылках вдоль стенок ванны; он никогда не стал бы добровольно лить в ванну господина душистую смесь и портить его естественный запах. Закончив с водой, он повернулся и посмотрел на дверь, открытую в темноту спальни. Там было тихо; теперь, когда кран был выключен, он вообще ничего не слышал. Рукх склонил голову набок, прислушиваясь, и различил тихое, ровное дыхание Трауна. Прошёл уже час с тех пор, как Траун его избил; Рукх чувствовал, как с горячим биением приятной муки всюду проступают синяки, помечая его запахом Трауна в местах ударов. Он чуял кровь господина в воздухе, и, тихо войдя на подушечках ног назад в спальню, сумел различить отблеск лопнувшей кожи и тёмной крови у Трауна на костяшках. Господин всё так же сидел в углу, уже не в ловушке воспоминаний, но ещё и не вполне прийдя в себя, с опущенной головой и руками, бессильно скрещёнными на коленях. Когда Рукх коснулся его, он едва шевельнулся. — Господин, — прошептал Рукх. Траун сложился в его объятия с такой лёгкостью, что Рукх едва успел заметить это — и вот уже прижимал его к груди. Едва в сознании и всё ещё ища прикосновения живого существа, Траун пробормотал: — Убей меня. Рукх ничего не ответил. Ногри служит, давая хозяину то, что нужно, а не то, чего он хотел бы. Он снова напомнил себе об этом; синяки ещё были свежи. Он стал гладить спину Трауна одной рукой, кругами, позволяя когтям мягко царапать ткань. Траун не возражал. Касание было не таким сильным, чтобы причинить боль, и Рукх подозревал — хоть и не мог знать наверняка, — что если бы кто-то из любовников Трауна, если бы Пеллеон коснулся его так нежно, Траун бы зарычал и оттолкнул этого человека. Здесь, сейчас, он прижался к Рукху теснее, приветствуя прикосновение, как часом раньше, но по-другому. Теперь он, казалось, был куда больше готов к тому, чтобы прикосновение это было не болезненным, а приятным. Рукх обнимал его; тело Рукха болело, его душа молча торжествовала, пока он не почуял переход от бодрствования к чему-то вроде сна. — Пойдём, — сказал он. В освежителе Рукх раздел своего господина уже без прежнего неистовства. Теперь его рукам дозволено было медлить; теперь, впервые после казни, Траун по-настоящему позволил ему быть нежным. От кожи Трауна шёл запах изнеможения и угасшего адреналина; пережитую ранее муку почти полностью смыло, а на её место пришла детская, животная потребность в утешении. Конечности Трауна были расслаблены, глаза слипались. Он дал Рукху раздеть себя, даже не вздрогнув, когда Рукх стянул его брюки ниже полностью белых бёдер. Не было причин вздрагивать. Ничего такого, чего бы Рукх не видел раньше. Он оставил форму Трауна сложенной на лавке и сопроводил его в ванну, заметив, как тот прильнул к нему и взялся за его руку для опоры. В плещущейся вокруг воде кожа Трауна — его настоящая кожа — отливала прекрасным голубым блеском, в то время как чужеродно пахнущую синтетику вода превращала во что-то уродливое, похожее на белую грибную мякоть после дождя. Рукх не взялся за губку; он налил мыло без запаха в свои ладони и положил их прямо на тело господина. Траун позволил Рукху купать себя без сопротивления и возражений — позволил ему провести ладонями по рукам, вымыть волосы, грудь, живот, между ног. Голова Трауна откинулась назад, горло было открыто и уязвимо, он погрузился в сонное оцепенение. Когда пальцы Рукха скользили по синтеплоти, Траун бессознательно подавался навстречу прикосновению, заставлял кончики когтей Рукха вонзаться в кожу, желая, чтобы онемение прошло. В конце концов тёплая вода и ощущение кожи Рукха на своей собственной погрузили его в сон. Рукх изучал спокойное лицо Трауна, смотрел на пульс под его челюстью и смывал кровь с костяшек его пальцев так осторожно, как только мог. Он снова был спасителем Трауна. Он чуял это в запахе, исходящем от лопнувшей кожи господина, когда поднял его руки и прижался носом к трещинам. Он чуял, что его собственный запах и запах Трауна безвозвратно смешались — семя Рукха и его запечатление на Трауна отмечали их принадлежность друг другу. Отказать своему возбуждению в этот раз было легко. Господин лежал перед ним в ванне, обнажённый, мокрый и спящий, и было бы так просто облегчить напряжение Трауна, исполнив желания их обоих. Руки Рукха могли бы принести ему покой — но не сегодня. Он позволил огню внутри себя угаснуть, пламени стать бесполезным чёрным углём. Когда-нибудь разум Трауна догонит его тело, и он поймёт, как много Рукх для него значит — до какой степени он в безопасности с Рукхом, который знает его (каждый дюйм его тела) лучше, чем кто-либо другой. Когда-нибудь он сможет осознать истинную природу их отношений, полностью признать её перед самим собой. Когда-нибудь он добровольно отдаст себя Рукху — и не от отчаяния, а потому, что поймёт: Рукх — то, что ему нужно. Траун прежде всего ценил компетентность, преданность, приспособляемость, силу. В последний год Рукх пошёл на многое и доказал, что обладает этими качествами и больше. Он был слугой Трауна, его защитником, его шпионом. Траун ненавидел свою обесчещенную плоть; Рукх покажет ему, что между ногри и его господином не существует бесчестья. Рукх повернул повреждённую руку Трауна ладонью вверх и поцеловал обнажённую кожу внутренней стороны запястья, чувствуя слабое, внятное сердцебиение у своих губ. Когда-нибудь.