Чтимая плоть

Ни до казни, ни после не было ничего необычного в том, что дыхание гранд-адмирала отдавало алкоголем. Войдя в покои Трауна для очередной встречи, Рукх почуял дух кореллианского виски, но не обращал на это внимания, пока не склонился перед Трауном, чтобы выказать свою преданность. Не успел он подняться — его лоб ещё был прижат к палубе — как Траун посмотрел на него сверху вниз и сказал: — Встань, Рукх. Ты уже поел? Дыхание Трауна пахло абсорбиком и бактой, горькой антисептической смесью, запах которой напоминал алкоголь — по крайней мере, для людей с их гораздо менее чувствительными, чем у Рукха, носами — но определённо не отдавало кореллианским виски. Бакта циркулировала в органах Трауна, день ото дня облегчая нагрузку от лечения, в чём большинство людей никогда не нуждалось. Абсорбик был личной особенностью. Виски пахнет вовсе не от господина, понял Рукх. Его взгляд скользнул мимо Трауна к низкому столику неподалёку ото встроенной в переборку солдатской койки. — Я ничего не ел, — сказал он. Траун шагнул назад и приглашающе указал рукой на столик. Сам он сел на соседний стул, скрестив ноги, в непринуждённой позе. После секундного колебания Рукх присоединился к нему, уселся напротив Трауна в кресло — и заметил свежий запах Гилада Пеллеона, прилипший к его пластоидному каркасу. Вонь этого человека была повсюду. На столе, на столовых приборах и тарелках, на плоском сладком пироге в центре переносного контейнера. — Я не люблю сладкого, — виновато, но твёрдо произнёс Рукк. — Ришкейт не так сладок, как кажется, — сказал ему Траун. Он поднял руку ладонью вверх, вопрошая без слов, и Рукх сразу понял. Он вынул из лётного костюма складной нож и почуял от Трауна всплеск адреналина и возбуждения, когда лезвие распрямилось с характерным звуком. Изящные пальцы взяли у Рукха нож. Траун изучил лезвие на свету, проверил его большим пальцем и слизнул образовавшуюся каплю крови, даже не взглянув на Рукха, у которого мгновенно пересохло во рту. Слизывая кровь, Траун разрезал пирог. Влажная мякоть разошлась, и в воздухе разлился богатый, насыщенный аромат. К ноздрям Рукха поднялся дух запечённых в пироге орехов. Они делили с Пеллеоном запах общего истока, а значит, росли только на Кореллии. Словно читая мысли Рукха, Траун сказал: — Орехи ввейлу. Капитан Пеллеон обменял на них одну из своих драгоценных бутылок кореллианского виски. Вторую бутылку он, кажется, запёк в этом. Он ткнул пальцем в только что отрезанный кусок пирога, не сумев скрыть отвращения; оно ничем не отразилось на его лице — но в его запахе. — Попробуй, — предложил он Рукху. Рукх не хотел. Пеллеон этого не хотел бы. Он поднял вилку и положил в рот кусочек под пронзительным алым взглядом Трауна. Орехи ввейлу сочетались с виски и рассеивали сладость, даря вкусу оттенок более древесный, чем Рукх от такого запаха ожидал. — За праздник жизни, — пробормотал Траун с кислой улыбкой на губах. Рукх с любопытством взглянул на него. Пирог таял во рту. Улыбка Трауна изменилась — погасла — и он пожал плечами. — Говорят, это кореллианская традиция, — сказал он, указывая на пирог. — А каждую традицию сопровождают свои воззвания и тосты. Пирог превратился в горькую пасту на языке Рукха. Он сглотнул и почувствовал, как она скользнула в горло, холодная и влажная. «За торжество жизни» — тост, а не воззвание, но Траун не стал бы упоминать оба термина, если бы в данном случае они не были одинаково уместны. Рукх медленно моргнул, без слов выказывая любопытство. Какое-то время Траун безо всякого выражения размышлял, потом склонил голову и решил ответить на невысказанный вопрос. — По традиции один из нас сначала говорит: «Мы разделяем этот ришкейт, как разделяем наш праздник жизни», — сказал он. Его губы дёрнулись, словно в попытке улыбнуться, но лицо отказывалось сотрудничать. — Поскольку ты не знаком с традицией, я пропустил воззвание и сразу перешёл к тосту. Рукх прикинул, что со дня казни Траун похудел фунтов на пятнадцать. По велению Трауна он съел весь кусок ришкейта, пресными движениями, как машина. Чуя отчаяние Пеллеона на столовых приборах, его тревогу на тарелках. — Ришкейт едят, — пробормотал Траун, не отрывая глаз от планшета, — чтобы отпраздновать победы, годовщины, именины и другие торжественные моменты... — Его губы снова дрогнули; взгляд метнулся вверх, чтобы встретиться с Рукхом, лицо было задумчивым, но читалось с трудом. — ...вроде похорон, — закончил он. У Рукха пересохло во рту. Давясь, он проглотил остатки ришкейта и отодвинул тарелку. — Закончил? — небрежно спросил Траун, снова сосредоточившись на датападе. — Бери сколько хочешь, Рукх. Мне не нравится текстура. Рукх молча покачал головой, сухо щёлкнув языком во рту. Пару секунд Траун делал вид, будто не заметил этого жеста, потом чуть раздражённым кликом выключил датапад и прохладно взглянул в глаза Рукху. Во взгляде лежал безмолвный приказ — пора Рукху начать доклад. — Новая Республика... — начал Рукх, но сделал паузу, чтобы набрать в рот слюны и попробовать снова. Послевкусие пирога покрывало его язык сажей. — Новая Республика намерена запросить мирную конференцию в течение недели, господин. С бесстрастным взглядом Траун накрыл ришкейт, приглушая густой древесный аромат кореллианского виски. Он предсказал условия мирного предложения — как и сроки и число сенаторов, которые собирались его подписать — со сверхъестественной точностью, однако Рукх, проговаривая свой отчёт, не смог учуять в запахе Трауна ни малейшего проблеска триумфа. Не было также ни гордости, ни предвкушения, ни волнения, ни даже удовлетворения от хорошо выполненной работы. Траун воспринял известие о своей грядущей победе с тем же ровным отсутствием чувств, с которым провёл бы очередную проверку поставок. — Мир, значит, — сказал он, когда Рукх закончил. — Мир при одном условии, — ответил Рукх. Руки Трауна покоились на коленях, глаза были рассеянно устремлены на ришкейт. — Они хотят личной встречи, чтобы обсудить договор, прежде чем они его подпишут. Время и место на ваше усмотрение. На губы Трауна легла тень улыбки. Её не сопровождал аромат эмоций — ничего, кроме тошнотного запаха ришкейта и едва чуемого оттенка бал'ашры. — Что ж, хорошо, — сказал Траун. — Я подготовил сопровождение и станцию. Когда придёт приглашение, я сообщу мятежникам, чтобы они прибыли на встречу к Бастиону. Позаботься о том, чтобы прибыть с ними. Говоря это, он вертел в руках контейнер из-под ришкейта, бессознательно проводя большим пальцем по следам запаха Пеллеона в тех местах, где потные ладони капитана сжимали пластоид. Пеллеон надеялся, что Траун съест этот пирог; он думал, что, возможно, если обратиться к Трауну, затронув его уважение к другим культурам — если предложить ему что-то настолько значимое и сентиментальное, что это будет меньше похоже на еду, а больше на мольбу, — то Траун оборвёт своё добровольное голодание и поест. Вместо этого Траун предложил пирог своему бывшему предателю, позволил Рукху забрать дар, который предназначался ему, чтобы спасти его, символизировать годы верности и заботы. Такой сигнал можно было истолковать только одним способом, но злой жар, огнём вспыхнувший было в животе Рукха, когда Траун пригласил его поесть, теперь угас, и угас быстро. Потому что теперь Траун, очевидно не сознавая, что делает, соединял свой запах с запахом Пеллеона на глазах у Рукха, водил нежной кожей пальцев по пластоиду и впитывал сухой пот Пеллеона в собственные поры. Всё это как бы говорило: «Моё приглашение поесть не имело смысла. Твои усилия, когда ты давился подарком Пеллеона, не имели смысла. Это бессознательное сочетание запахов — эта увертюра к мирному договору — эта последняя кампания — они бессмысленны тоже.» Если бы Рукх позволил себе баловство фантазии, он, казалось, увидел бы в глазах Трауна тяжесть воспоминаний.