Чтимая плоть

Прошло два месяца, прежде чем мал'ари'уш доверила Рукху собственный устаревший Y-крыл и отправила его на рандеву с «Химерой». Империя сдерживала свою военную инициативу со дня казни на Хоногре. Имперцы регулярно совершали налёты на небезопасно расположенные базы Новой Республики, а крейсера-перехватчики без конца атаковали из засад на линиях снабжения. В остальном же имперские базы и поставщики отсиживались, уйдя в активную оборону, и ждали приказов. Теперь, более шестидесяти стандартных дней спустя, имперская военная машина снова набирала обороты, и Новой Республике пришлось исходить из того, что Траун выжил и снова занял пост главнокомандующего. Рукх передал свои коды допуска в пространство над Бастионом с приличного расстояния от «Химеры» и со стоическим безразличием ожидал смертельного залпа орудий с корабля. Будь это другой крупный имперский корабль, приглушённые помехи в системе связи могли бы подсказать, что происходит — донеслись бы какие-то сдержанные вопросы от связиста и отрывистый ответ дежурного офицера с палубы. Но «Химера», с её вышколенным многолетней службой под Трауном экипажем, была совершенно нема, и Рукха приветствовала одна тишина. Система связи наконец с шипением вернулась к жизни. — Допуск выдан, — сказал связист. — Проследуйте в стыковочный отсек У-7. Приготовьтесь к обыску. Тон офицера не выдавал ничего, но ладони Рукха не спешили потеть от страха. Он верил в своего господина. Если мал'ари'уш приказала Рукху сюда явиться, то — он был уверен — Траун знал, что она в конце концов сделает именно это, и соответственно подготовился. Он завёл корабль в ангар, нашёл стыковочный отсек и посадил Y-крыл. Штурмовики уже ждали его, их позы были почти идентичны и выдавали инстинкты истинных воинов. Когда Рукх открыл транспаристиловый полог, их запах ударил в нос неестественной вонью клонов. Они шагнули вперёд, сковали ему руки оглушающими наручниками и обыскали его корабль. Он заметил, что они отключили ему боевые системы, чтобы у него не было ни лазерных пушек, ни протонных торпед, когда он будет улетать. Они порылись в его лётном костюме и извлекли единственный предмет, который он взял с собой и который можно было считать оружием — простой складной нож, не слишком острый и даже не снабжённый вибро-лезвием. Их коллективный запах изменился, и Рукх понял, что пора заговорить. — Я прошу у гранд-адмирала аудиенции, — произнёс он, глухо рыча. Штурмовики выстроились вокруг, «заперев» его и почти скрыв от остального ангара. — Марш, — сказал командир — то ли своим солдатам, то ли Рукху. Они молча шли по коридорам «Химеры», предоставляя Рукху возможность подслушивать разговоры проходящих мимо офицеров и техников. Болтовня с их комлинков дала ему некоторое представление о передвижениях «Химеры», но недостаточно. Мостик молчал; не туда ли его вели? В турболифте Рукх почувствовал гул двигателя в плитах под ногами и понял, что его везут куда-то ещё. Не в камеру задержания; медленный подъём и быстрый спуск турболифта свидетельствовали о том, что они направляются в офицерский отсек, подсекцию кают рядом с мостиком, где офицеры «Химеры» проводили свободное от службы время. Как он и надеялся, штурмовики вели его прямо в апартаменты Трауна. Они остановились у двери, командир включил комлинк и сказал: — Он здесь, сэр. Рукх раздул ноздри, стремясь учуять что только можно через дюрастиловую дверь. Она открылась автоматически, с помощью дистанционного сенсора, но, к его разочарованию, с другой стороны никого не было — только пустая комната, где он, телохранитель Трауна, когда-то прятался и приставал ко всем, кто просил доступа в покои господина. Он слышал, как Траун что-то говорит штурмовикам, но для слушателя без шлема голос превращался в неразборчивые помехи. Командир шагнул из строя и подтолкнул Рукха вперёд, держа в одной руке бластер, а в другой — ключ от наручников. Они вместе ждали в бывшей комнате Рукха, пока дверь за ними не закрылась, а дверь перед ними — та, что вела в покои Трауна — не открылась, шелестя. Сердце Рукха колотилось так, что собственная грудная клетка казалась ему тонкой, как бумага. Лишь теперь, после столь долгого и опасного путешествия, он почувствовал, как вспотели ладони. — Ключ, командир, — сказал Траун. Штурмовик вложил ключ в раскрытую ладонь Трауна, причём его перчатки, несомненно, замарали кожу господина своей пластоидной вонью. Рукх смотрел, как длинные изящные пальцы сомкнулись вокруг ключа — пальцы, которых он касался два месяца назад, утешая Трауна в моменты самой страшной боли; пальцы, которые у него на глазах тщетно пытались рвать путы. — Верните ему складной нож, — сказал Траун. Запах командира внезапно обрёл пряный привкус — аромат удивления. Он немедленно повиновался, снял с пояса конфискованный нож и положил его на пол у ног Рукха. — Можете идти, командир, — сказал Траун. — Вы свободны. Запах тревоги — беспокойства, желания защитить — окутал Рукха, когда штурмовик прошёл мимо. Он слышал, как сапоги командира почти бесшумно несли его через комнату; слышал, как открылась и снова закрылась за ним наружная дверь. И вот они с Трауном остались одни. — Прошло много времени, Рукх, — сказал Траун. Его голос был звучен и мало отличался от прежнего, каким был до того, как зубы ногри и раскалённое железо превратили его горло в дымящееся месиво струпьев и крови. Он опустился на колени перед Рукхом на дюрастиловые плиты и прижал магнитную полосу ключа к сенсору наручников. Они щёлкнули и открылись. Траун не дрожал. Его руки были тверды, глаза полуприкрыты, на лице застыла смесь безразличия и уверенности. Выражение, достойное короля — господина — человека, защищённого своим двором, знающего, что слуги никогда его не предадут. Вот только слуги Трауна уже предали — этот слуга, что стоял сейчас перед ним с раскованными руками и ножом в нескольких сантиметрах у ног. Если бы Рукх позволил себе поддаться вожделению, он мог бы протянуть руку и коснуться волос Трауна — запустить в них пальцы — притянуть его ближе, пока его губы не раздвинутся в непроизвольном рыке и Рукх не почует тёмный влажный пульс его лёгких. Но Траун стоял перед ним на коленях, будучи при этом почти одного роста с Рукхом, и ничего не делал. А Рукх стоял перед ним и тоже ничего не делал, он лишь смотрел на своего господина и отмечал физические перемены — обесцвеченную кожу, лёгкую потерю веса, волосы, снова сменившие цвет с седого на иссиня-чёрный. Траун позволил Рукху глазеть; выражение его было безмятежным и снисходительным, плечи расслабились. Густой запах в комнате ясно говорил одно: Траун боится. Бояться было естественно. Это было неизбежное физическое состояние, мало связанное с разумом Трауна — трусость была так же чужда ему, как и лень, — а больше связанное с его телом. Медперсонал «Химеры» заменил сорванную плоть Трауна синтетикой, которая выделялась белесыми пятнами у него на шее; Рукх чувствовал запах более обширных имплантатов, скрытых под униформой. Но хоть синтеплоть и приросла к костям, мышцы его не могли забыть, что с ним сделали — и кто. Его тело помнило Рукха как предателя и мучителя, и именно поэтому у Трауна перехватило дыхание, когда Рукх согнул колени и опустился перед ним на пол, придвинувшись ближе. Но его тело также помнило Рукха как спасителя, и именно поэтому Траун наклонился к нему, ища прикосновения. Безопасность, говорило ему тело. И в то же время оно говорило ему: Держись подальше. Рукх уронил наручники на пол между ними. Он разжал одну руку, поднял её, старательно обрисовывая каждое движение, и закрыл лицо пальцами, скрюченными в ногрийском знаке позора. Склонив голову, он видел, как колено Трауна касается его колена, чувствовал, как непреодолимо напряглись мускулы человека под формой, чуял, как всплеск адреналина пронзил тело Трауна и покрыл его кожу холодным потом. Рукх остался неподвижен, когда Траун поднялся и отступил. — Нас ждёт работа, — всё так же спокойно и самоуверенно сказал Траун. Он достал из кармана носовой платок и почти небрежно вытер пот со лба, как будто это ничего не значило, как будто Рукх не чуял ни стремительного биения его сердца, ни болезненного запаха страха, липнущего к коже. Траун снова сложил платок — точными, аккуратными движениями — и небрежным жестом пригласил Рукха следовать за ним из холла в спальню. Не к нему в кабинет. К нему в спальню — туда, где и безопасность, и уязвимость его была наибольшей — в комнату, где он спал, где он, возможно, когда-нибудь — — Пойдём, Рукх, — сказал Траун. — Тебе нужно многое мне рассказать и многому научиться, прежде чем я отправлю тебя назад к джедаям. Но Траун не двигался. Его тело застыло вполоборота, указывая, куда он хотел направить Рукха, но не поворачиваясь полностью лицом к двери. Траун не хотел поворачиваться спиной к подчинённому; судя по болезненному всплеску в запахе, он, возможно, был просто не в состоянии повернуться к нему спиной. Рукх почувствовал едкий аромат того, что ногри зовут бал'ашра – воспоминание столь интенсивное, что оно изменяет запах индивида. На общегале это можно было бы назвать флэшбэком, но тогда терялся нюанс, идущий рука об руку с таким термином, как бал'ашра, — признание того факта, что любой всплеск адреналина не только болезнен, но и приятен, что воины даже в бою способны пребывать в мире, что страх за свою жизнь бывает так неразрывно связан с восторгом, что их невозможно уже отделить друг от друга. Разум Трауна был погружён в воспоминания о церемонии казни; не все эти воспоминания были неприятны — факт, который служащие ему люди никогда не поймут. Траун отказывался поворачиваться спиной к Рукху — своему предателю, своему мучителю, своему насильнику. Траун открыл двери своей спальни Рукху — своему самому близкому спутнику. Своему защитнику. Своему другу. Лишь пройдя мимо Трауна и зная, что тот не увидит, Рукх позволил себе торжествующую улыбку.